Семя скошенных трав - Максим Андреевич Далин

Чанг скрипнул зубами.

— Ой, твои счета! — воскликнул Ливэй. Он ужасно веселился.

— Ливэй, — с полуулыбкой сказал Кранц, — открой дверь, а потом любуйся на тайны босса.

Ливэй сделал якобы магический пасс — стальной заслон медленно пополз вверх.

— Перекинь план на мой планшет, — сказал Кранц. — И на планшеты Юла и Лэнги — вот сюда. Ты сделал всё просто прекрасно, теперь начинается наша работа. Вставай, Чанг, отсюда надо уходить.

— Я не пойду, — прошептал Ши, вцепляясь в подлокотники кресла.

— Ладно, — кротко сказал Кранц. — Тогда я убью тебя здесь.

Ши вскочил — и мы все вышли из его рабочего кабинета. У меня здорово отлегло от сердца: я думала, что всё уже практически кончилось.

* * *

Увидев шедми, Ши шарахнулся в сторону.

— Это он? — спросил пилот. — Он распоряжался здесь?

— Да, Ринхэй, — сказал Кранц. — Присмотри за ним.

Кажется, в тот момент Ши пожалел, что Кранц не убил его в кабинете — но ничего уже нельзя было изменить. Мы шли в тот сектор, где эти гады содержали детей.

Вот там и начался настоящий кошмар.

— Если не можешь, не ходи, — сказал Юлька. — Мы уже здесь. Хочешь, я возьму камеру?

— Ты запись запорешь, — сказала я, и он больше не предлагал.

Кажется, он понял, что тут у меня личное. Смотреть — и вычищать из себя остатки иллюзий. Смотреть — и осознавать.

Белые сухие шкурки на базе штатников — это было ещё полбеды сравнительно. Потому что это был циничный жест, запугивание, унижение — преступление, совершённое одними разумными существами против других. Это был кусок войны, жестокость войны — мерзкая, но понятная. А тут был просто… фармакологический концерн… обычное промышленное предприятие. Где детей шедми разделывали, как любое химическое сырьё.

Аккуратно и методично.

Не было ничего страшного в этом сияющем стерильными стальными и стеклянными плоскостями цехе. Автоматическая линия, снабжённая теми сверхточными манипуляторами, какие обычно используются в нейрохирургии, за сейфовым бронестеклом, двигающаяся не быстрее, чем минутная стрелка старинных часов, после многих сложных процедур разливала по крохотным ампулам капельки белёсой, чуть голубоватой жидкости, запаивала эти ампулки и ставила их в небольшие пластиковые боксики. Ливэй погладил бронестекло рукой:

— Эмбриональный препарат, — сказал он с лёгкой даже дрожью в голосе. — Чище этого — нет. Та самая Небесная Хризантема, Вениамин. Формула бессмертия и вечной юности. Божественного бытия. Не знаю, есть ли на Земле что-то дороже.

Ши кинул на ампулы затравленный, жадный и безнадёжный взгляд, как Скупой Рыцарь — на ключи, когда уже валяется на сцене, умирая.

Ещё две линии, с таким же роскошным оборудованием, двигались побыстрее — и ампулы в боксиках стояли чуть больше.

— Эти — попроще, — сказал Ливэй. — Потому что сырьё де… — и запнулся, содрогнувшись. Заметил, что на него смотрит Ринхэй.

— Договори, — приказал шедми бесстрастно.

Ливэй облизнул губы и кивком показал на ряд секционных столов, оборудованных по самому последнему слову:

— На эти шли… плоды… даже сами… в общем, бельки.

— Костный мозг? — спросил Кранц.

— Да, — выдавил Ливэй. — И это… печень, селезёнка…

А я вдруг заметила, что не все столы одинаковы: пара дальних странно и ужасно напоминает гинекологические кресла. Я сжала кулаки. Мне хотелось заорать.

— Туда нельзя! — вдруг рявкнул Ши.

Я даже вздрогнула — и оглянулась.

Бердин и Лэнга пытались открыть стеклянную дверь, ведущую в крохотное помещение, похожее на шлюз.

— Нельзя? — удивился Кранц. — Почему?

Ши замолчал и опустил взгляд в пол.

Ливэй подошёл к двери и открыл: кажется, она тоже реагировала на биометрию.

В шлюзе стояли друг на друге несколько пластиковых контейнеров. Нижние — запакованные, верхний — открытый. И в верхнем, в аккуратных фирменных пакетах из прозрачной плёнки, лежали шкурки бельков.

А вторая дверь вела через этот шлюз в другой цех. Юлька туда посмотрел — и его лицо стало как посмертная маска.

— Биодобавки и еда, — сказал Ливэй. — Дешевле всего… но всё равно только для… для элиты… прочим не по карману.

Юлька взял меня под руку — очень кстати, меня качало. Я шла на подгибающихся ногах и заставляла себя снимать, снимать: я наклонялась пониже, я даже заставила себя взять в руки аккуратнейшую упаковку с крохотными полупрозрачными кусочками голубовато-белого мяса. Чтобы те, кто потом будет смотреть фильм, могли прочесть надписи по-китайски и по-английски: «Бодрость, мужская сила и радость вас ждут!»

На упаковке остался красный отпечаток моей ладони. Оказывается, я поранила её своими собственными ногтями — но боли не чувствовала совсем.

И что меня больше всего поразило — это что шедми не прикончили Ши прямо там, в этом цехе. У Бердина, по-моему, просто руки чесались, он вполголоса материл и здешний персонал, и Ши, и людей вообще, и себя, и войну. Только по шедми вообще ничего было не разобрать.

Я потом уже поняла: у них был чёткий план действий.

Они хотели увидеть детей.

И я хотела. Я уже поняла, что это будет — и примерно так и оказалось. Китайцы никогда не отличались особенным гуманизмом в отношении «живого сырья», будь то земные животные или внеземные младенцы. Они экономили. Экономили на них и деньги, и пространство, и ресурсы. От вида этих выложенных больничной светлой плиткой боксов, провонявших рыбьим жиром, меня охватила болезненная запоздалая ярость. Их тут держали, как кур! Да и то — жестоко, жестоко так держать кур!

Чисто-чисто, до стерильности чисто. Видимо, чтобы пушистые шубки бельков хорошо выглядели… потом. Чистые тесные клетки за зеркальной стеной, белая плитка. На десять бельков — пара детей постарше, мальчик-девочка. Чтобы было кому бельков кормить, пока им не придёт время… а в отдельных клетках, в конце коридора — беременные девочки, много беременных девочек. Слышали они нас или что-то почувствовали — но молча, как обычно у шедми, стояли, прижимаясь ладонями к стеклу, и смотрели на нас: громадные всепонимающие глазищи…

Бердин схватил какую-то железку, вроде куска трубы, разбить стекло — его Ливэй остановил, дал приказ компьютеру открыть боксы. И они вышли. Не побежали, как земные дети, а вышли, стали бельков вытаскивать оттуда… и только когда они вытащили всех бельков из этих клеток — кто-то, кто был ближе, уцепился за взрослых.

За нас.

Они даже сходу поняли, что мы все — их взрослые теперь.

Они обнимали и меня.

Но они не подошли ни к Ливэю, ни к Ши.

Ливэй на них смотрел. На корточки присел, чтоб было повиднее — но встал. И по его лицу было видно, что ему страшновато, дискомфортно очень в этом зачумлённом кругу: