Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1960-е - Александр Кондратов

Зарезать мог и не безумец, а кто-либо из родичей преступников, посаженных майором. Или подкупленный им брадобрей. Наконец, скрытый враг милиции мог зарезать майора и просто так, из неприязни к его званию и должности. Всякое бывает… Вот почему майор Наганов предпочитал домашнее бритье.

За окном был серый рассвет: шел пятый час утра. Майор подошел к окну: к дому уже подъехала оперативная машина. Наганов вздохнул, вымыл бритвенный прибор, досуха вытер его полотенцем и аккуратно положил на положенное место.

Потом надел черный свитер (форму не надевал: в борьбе могли оторвать погоны) и вышел на улицу, не забыв проверить, плотно ли заперта дверь квартиры. Квартира оставалась пустой: сын Петька был в пионерском лагере, а жена Шура — в Алуште, в отпуске.

В машине было темно. Наганов сел не в кабину, к шоферу, а внутрь, где уже разместилось двое старшин.

— Здравия желаем, товарищ майор! — сказали они хором.

Наганов пожал им руки и ответил:

— Здравствуй, Могучий! Привет, Узелков!

В кабину сел лейтенант Егоров, успевший выбриться и отрезветь.

Ехали недолго, несколько минут.

Майор первым вылез из кузова, поежился: утренний холод — чуть синий, свежий, острый — покалывал кожу. Почти совсем рассвело. Старшины были в форме и при оружии. Лейтенант Егоров, также в форме, пошел к окну: Клава Белая жила на втором этаже, и Аристотель мог сигануть из окна, спасаясь бегством.

«Бежав из-под следствия по делу банды Композитора, прибыл в Ленинград, где остановился у сожительницы Клавы Белой, проживающей по Литейному проспекту, дом 8, квартира 77», — зазвучали в голове майора слова будущего протокола задержания.

Аристотель таился там, долгожданный, знающий тайну пяти частей гражданина Семенова, этого бельма в глазу уголовного розыска, да и лично его, майора Наганова.

Наганов дважды глубоко вздохнул, сделал резкий выдох и сказал решительно, но негромко:

— Пошли!

Поднялись на второй этаж. В дверь не звонили: ключ был заранее подобран с помощью дворничихи Нюры Тульской. Осторожно, чуть скрипнув дверью, вошли в квартиру.

— В эту, — шепотом сказал Наганов, указывая на обшарпанную серую дверь (майору не один раз случалось побывать у Клавы Белой).

Вошли на цыпочках: ключ от комнаты также имелся в уголовном розыске благодаря настойчивости самого майора.

Преступник и его сожительница спали на одной подушке, явно пьяные. Аристотель был черен, худ, носат. Он довольно посапывал в щеку Клавы Белой.

Майор и старшины приблизились вплотную.

— Кто?

Аристотель, испуганно-хищный, вскочил молниеносно. Тотчас же кинулся к штанам, но ему не дали. Жилистый Узелков вцепился в Аристотелевы кисти. Навалился, засопев, дюжий Могучий. Старшины повалили Аристотеля на кровать.

Наганов выхватил веревку из кармана плаща.

— Р-руки!

Аристотель отчаянно крутился в жилистых и крепких объятиях старшин.

— Есть!

Майор привычно-ловко накинул петлю на запястья Аристотеля, тотчас ее затянул. И крикнул:

— Не рыпайся! Вставай!

Могучий мощным рывком поднял преступника с кровати:

— Па-адъем!

И старшины, и майор, и Аристотель тяжело дышали от волнения и борьбы. Только Клава Белая была спокойна: даже не встав с кровати, лишь отодвинувшись к стене, она хладнокровно и цинично смотрела на происходящее. Аресты в ее комнате, да и в самой постели, случались не один раз.

Старшины, не сводя глаз с преступника, краешком глаза косились и на сожительницу: одеяло плохо прикрывало прелести Клавы Белой. Мимолетные взгляды в сторону распутницы бросал и майор.

Наконец, сообразив, что нельзя больше медлить, Наганов приказал, перехватив взгляд Узелкова в сторону Клавы Белой:

— Пошли вниз!

Аристотель стал упираться, оказывая явное сопротивление старшинам.

— Не дури, слышишь? — хладнокровно сказал майор и бросил взгляд на Клаву Белую.

— А ты меня не тычь! — свирепо огрызнулся Аристотель. И, воспользовавшись тем, что майор смотрел на Клаву Белую, изо всех сил хватил Наганова ногою в пах.

— Уйй!.. Уйййййй!!!.. Больно, как больно… Ййй… какая боль внезапно… Мерзавец, бандит… Оййй…

В глазах зеленело, мертвело, туманилось. Согнувшись в три погибели, Наганов закачался по комнате.

Снова выдавил:

— Уййй!

Потом замолчал, держась обеими руками за ушибленное место.

Постепенно боль проходила… Отпускала… Оттаивала… Стихала… Наконец майор отнял руки от ушиба, выпрямился и смело взглянул Аристотелю в глаза:

— Сволочь!

Майору хотелось выхватить пистолет и стрелять. Стрелять, стрелять, продырявить эту наглую, преступную греческую рожу, изрешетить ее до мелких дырочек. Стрелять в лицо, в живот, в пах, в ноги, упавшего топтать, прыгать по нему, бить ногами. Сосредоточенно, долго, азартно, больно.

Лишь огромным усилием воли Наганов подавил это желание. Только сказал:

— Пойдем! — и добавил жестко, по-деловому:

— Будем судить по закону. С-сволочь!

Но заметив, что Могучий уже занес литой кулак над головою Аристотеля, майор сказал помягче:

— Не сейчас, старшина… Привезем, тогда уж разберемся… Аристотель был арестован.

— Ну, как?

— Продолжает запираться, товарищ майор. Все время твердит, сколько ни бьемся: «Не Аристотель я! Не Аристотель!»

Лейтенант Егоров преданно глядел в глаза майора. Наганов, затянувшись «Беломором», произнес задумчиво:

— Хорошо, лейтенант. Можете идти, отдохните. Я займусь им сам.

— Слушаюсь! — четко ответил Егоров и ушел.

Майор еще раз затянулся папиросою… Последняя, третья (дал слово жене Шуре, что не больше трех штук за день). Потом вызвал старшину Узелкова:

— Приведите арестованного!

Через две минуты Аристотель уже стоял перед майором. Понурив голову, заросший, черный, он озлобленно и хмуро бросал затравленный взгляд на гладко выбритого майора в погонах.

Наганов затянулся «Беломором» в последний раз, с сожалением погасил папиросу и затем перевел пристальный взор на преступника:

— Что, Аристотель? Не колешься?

Аристотель молчал. Наганов, усмехнувшись, сказал ласково:

— Заговоришь, заговоришь, голубчик, — и вызвал старшину Могучего.

— Согласно вашему приказанию прибыл! — отрапортовал Могучий и внушительно посмотрел на преступника.

— Колись, Аристотель! — все так же ласково сказал майор. — Уж лучше сам колись, не то расколем.

Аристотель посмотрел на пудовые кулаки Могучего, на его мощную фигуру. Потом перевел взгляд на прокуренного, жилистого старшину Узелкова… Посмотрел в ясные глаза ладного, широкоплечего, тренированного майора… Вспомнил свой предательский удар в пах при аресте… И сдавленно произнес:

— Виноват, начальник… Бежал с-под следствия.

— Ты не крути, — сказал в ответ майор, сменив ласку на сталь. — Не крути, Аристотель. Семенова ты убивал?

— Какого Семенова? Не знаю я Семенова, гражданин начальник. Не убивал я его. И не видел даже!

— Ах, Аристотель, Аристотель… А ведь колоться обещал… Нехорошо, братец, выходит… Ну, а Сидорук тебе знаком?

— Какой Сидорук? Какой там Сидорук? — заорал Аристотель во весь голос. — Не знаю я Сидорука! Не знаю я Семенова! Никого не знаю! Никого!

— Вот что, Аристотель, — вновь с ласкою сказал майор. — Ты пока что хорошенько подумай. Могучий с Узелковым тебе помогут, если что забыл… А я схожу прогуляюсь, уж больно ты мне голову задурил.

И дружески подмигнув старшинам, майор Наганов покинул свой кабинет.

— Так, значит, говоришь, не Аристотель?

Преступник, потерявший былую спесь, съеженный, помятый, глухо забормотал:

— Гражданин начальник! Гражданин майор!.. Нэт! Нэт!.. Честное слово, нэт!.. Клянусь, что нэт…

Далее последовали неразборчивые клятвы на иностранном языке (майор догадался: на греческом).

— Не Аристотель я, сукой буду вечною! Не Аристотель!

— А кто же ты?

— Не я, не я! — твердил преступник. — Задопулос моя фамилия. Задопулос. Спирос Задопулос!

— Кто же тогда, по-твоему, Аристотель? Я, что ли? — усмехнулся майор Наганов.

— Нэ знаю! Нэ знаю я! В лагере меня прозвали Аристотелем. Кличка у меня такая… А сам я — нэт! Нэт!

Аристотель перевел дух и продолжал исповедь:

— Вы только посмотрите на меня, — какой я Аристотель? Бежал, поймали — ваша взяла. Не спорю я… У Левки Композитора в банде был, — тоже ваша взяла… Не знаю я никакого Семенова! И Сидорука в глаза не видел… Не Аристотель я, побей меня бог! Не Аристотель!

Вновь последовали греческие клятвы. Майор пропустил их мимо ушей.

— Не Аристотель, этого мне не пришить… Не Аристотель — и не знаю никакого Аристотеля!