Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1960-е - Александр Кондратов

Бдительный Наганов, надев спецперчатки, извлек этот лист бумаги из преступных экскрементов и тотчас же направил его на экспертизу. Заключение экспертизы гласило: «Предложенный объект представляет собой лист обычной машинописной бумаги (артикул № 7), средней плотности, белого цвета, с отпечатанными на пишущей машинке класса „Олимпия“ буквами черного цвета, которые составляют текст, озаглавленный „Иди сюда, Максик“. Установить авторство текста не представляется возможным, хотя налицо все факты, что им не мог быть член Союза писателей».

Этот вывод подтвердила и специальная экспертиза, проведенная с помощью стилистов-литературоведов. Их вывод был краток: «Автор не состоит в Союзе советских писателей и, безусловно, является сексуальным эротоманом».

Никаких других вещественных доказательств, кроме экскрементов и бумаги, обнаружить не удалось. И тогда майор обратился к трупу, найденному на Моховой.

Труп был красив. Он был задумчив, тих, спокоен, бледен, умиротворен. Казалось даже, что и сейчас, успокоившись, он о чем-то мечтал. Лицо, обращенное к небу, не носило следов телесных повреждений и ушибов. Лишь на левом виске аккуратно была выбита маленькая дырочка (как оказалось впоследствии — гвоздем).

Более тщательный осмотр показал, что труп… был лишен девственности (покойному было лет двадцать, это был красивый упитанный парень).

— Изнасилован и убит! — как молния мелькнула радостная догадка в уме майора.

— Московское время 16 часов! — тотчас же прозвучало из репродуктора, висевшего в кабинете Наганова.

И майор почувствовал внезапно какой-то смутный, неприятный, щемящий страх.

Майору снилась плоскость: она была тщательно выкрашена в синий цвет, и на ней стояли красные гробы, двумя параллельными рядами. Их было много. Очень много. Бесконечно много. Спокойные, запараллельные, они уходили в бесконечность, не пересекаясь.

Крышек на гробах не было. Майор, держа в руках горсть блестящих беленьких монет, медленно и плавно шел вдоль гробов.

— Левому… Правому… Левому… Правому… Левому… Правому…

Рты мертвецов были полуоткрыты. В щель губ майор осторожно опускал двухкопеечную монетку. И после этого, издав тихий звон, рты мертвецов закрывались.

Работы было много. Параллельные линии гробов наконец-то пересеклись. В последнем, заключительном, лежал Лобачевский. Он тихо звякнул — и майор остался один, за своим рабочим столом, на котором были навалены папки с надписью: «ДЕЛО», «ДЕЛО», «ДЕЛО». Каждое дело имело номер. № 207, № 114, № «Номер», «Номер номер 7»…

Майор без устали подписывал обложки дел. Но макал в чернильницу не ручку, а старшину Узелкова. Старшина был маленький, блестящий, словно оловянный солдатик, в милицейской форме.

Майор писал его поджарой головой:

— ДЕЛО № 634… ГОМОСЕКСУАЛИЗМ… ПОЛОВОЕ СНОШЕНИЕ № ТРИ КАРАЕТСЯ ЗАКОНОМ… ДЕЛО ДЕЛА…

Каждое новое дело требовало новой надписи. Майор обмакнул голову Узелкова в чернильницу и продолжал аккуратно писать:

— ЗАЧЕМ ЗДЕСЬ ПЕТЯ… ОРФОГРАФИЧЕСКИЙ ГРАФИЧЕСКИЙ СЛОВАРЬ… ДЕЛО О ДЕЛЕ НОМЕР ДЕЛО… КТО-ТО КОГО-ТО ЗАЧЕМ-ТО ПЛЮС…

Майор поежился, хотя ветра не было и стоял теплый летний вечер. Майор ежился не от холода: в сердце копошился холодненький тонкий страшок.

— Не надо, — применял майор самоконтроль. — Спокойнее. Спокойнее, Сеня…

А в голову лезла нескромная мысль о жене Шуре.

Для проведения операции майор Наганов выбрал Михайловский садик, давнее убежище голубых, как интимно называли педерастов. Жене майор ничего не сказал, кроме краткого:

— Иду по делу, Шурочка. На всю ночь!

Шура покорно кивнула. Ночные операции Наганова были ей не впервой. Она доверяла мужу. И тогда, когда он был лейтенантом, и ныне, майору.

…И вот сейчас, сидя на скамейке Михайловского сада, Наганов терпеливо поджидал гомосексуального знакомства.

«Конечно, дойти до дела не позволю, — думал он, ерзая. — А если полезет, скажу „нельзя“. „Страдаю запором. Завтра!“… Потом позвать понятых, постового — и птичке крышка! Зацепить одного — весь клубок распутаем… Будет, наверное, целовать, гладить…»

Майор щекотливо поежился. Что-то особое, острое, загадочное, пикантное было в сегодняшней операции. И в то же время — заманчивое. Это не то, что крутить руки Петьке Гному да допрашивать уголовников…

— Здесь не занято?

Майор вздрогнул.

— Нет, нет, садитесь!

Наганов поспешно подвинулся. Сердце екнуло: «Вот оно! Началось! Держись теперь, майор Семен Наганов!»

Незнакомец сел рядом и задумался. Майор дипломатично молчал, предоставив инициативу неизвестному (а вдруг — случайный, честный человек, лишенный извращений?). Для полного спокойствия — и сокращения времени — Наганов принялся считать про себя. Сначала до ста. Потом до двухсот. Потом решил считать до тысячи.

«Что он тянет?» — думал с тоской Наганов, отсчитав пятую сотню. И покосился на соседа. «Чернявый. Но не грузин, не армянин. Те — так чаще. Южный народ, кавказские страсти. Асса, асса!»

Досчитав до тысячи, потом до тысячи двухсот, майор решил действовать сам. Он энергично подвинулся к незнакомцу, так, чтоб ягодицы их соприкоснулись.

— Простите, а как вас зовут?

— Меня? — Незнакомец повернулся к майору, симулируя удивление. — А зачем это вам? Вы кто такой?

Бдительный майор чувствовал дрожь чужой ягодицы. Или это дрожала его собственная?

— Я май…

Вовремя сдержался. Чуть-чуть было не проговорился. Уже вошло в привычку, словно поговорка или формула: «Я — майор Наганов. Вот мое служебное удостоверение!»

— Я Майоров, Семен Иванович. — С именем и отчеством не стоило темнить. — Сеня.

Майор добавил игриво:

— Сенечка… Или Сенек… Сенюлька!

— Чутких, Илья, — сухо представился незнакомец.

«Темнишь, извращенец», — подумал майор. Но вслух продолжал обольщение:

— Илюша, значит… Люшенька.

— Илья Григорьевич. Как Эренбург.

Извращенец делал намеки. Клевала рыбка…

— Я люблю нежные имена: Илюша, Сенечка.

Майор старался говорить как можно женственней. Извращенец промолчал.

— Так звучит ласковей. Не правда ли, мужчинка?

Чутких, дрожа, смотрел на майора. Наганов тесно прижался к нему. Уже не ягодицами — всем телом.

— А вы, мужчина, где живете? Вы холосты?

Чутких молчал. Потом, не в силах сдержать страсть, резко поднялся (майор пытливо наблюдал за его штанами) и негромко произнес:

— Ну, хорошо. Пойдем!

Наганов тотчас встал и взял Чутких под руку.

— Идем, идем, Илюшечка, — сказал он медово. — Всегда готов, как пионер!

Он шутливо отдал пионерский салют. В душе сияло победно-парадное: «Клюнула рыбка! Клю-ну-ла!»

В доме, куда Чутких привел Наганова, было много людей. Сначала майор растерялся: при аресте они могли оказать серьезное сопротивление.

— Сэнди! — сказал один из них, в сломанных очках.

«Запомним: Сэнди!» — отметил в памяти майор.

Собравшихся в квартире было семеро (майор Наганов не считал себя восьмым). Имена их, осторожно, тайком, Наганов занес в записную книжку, чтобы не забыть. Для страховки.

— Рабинович, Иван! — представился последний из собравшихся, с черненькими усиками, плотный, величавый.

— Очень рад. Сеня! — Майор дружески пожал руку Рабиновича. Второй рукой, держа ее в кармане, он записывал данные в незаменимую книжечку — условными знаками.

— Очень рад познакомиться с вами, Ванечка. Очень, очень рад!

Чутких торжественно произнес:

— А теперь прошу всех к столу!

На столе в соседней комнате стояли бутылки с водкой, коньяком, иностранными винами. От такого изобилия майор тихо охнул. Потом, крякнув, сказал:

— Кр-расота!

Рабинович сел рядом с Нагановым, налил полный стакан коньяка «семь звездочек» (майор никогда не пробовал такого) и, ласково глядя в глаза майора, произнес душевно:

— Выпей, Сенечка. Семь звездочек — твое число, семерка.

«Пассивный или активный?» — Майор пытался узнать по глазам, но не угадывал, не было опыта. Решил: «Разберемся в милиции. А сейчас придется пить, не отвертишься…

Ишь, живут-то как, извращенцы!.. Семь звездочек… Пропадай, жена моя Шура!»

Майор молодецки выпил стакан. Крякнул, засмеялся хорошим смехом. В голове стало тепло, весело, уютно. Напряженки как не бывало. Африка!

«Почему они не переходят к делу?» — подумал майор и прижался жаркой ягодицей к ягодице Рабиновича. Рабинович не возражал.

Выпили еще по одной, и еще. Майор, по давней привычке, пил стаканами.

— Внимание! — сказал Сэнди в ломаных очках. — Внимание! Я прочту свой новый рассказ.

«Так вот откуда взялся этот „Максик!“ — мгновенно догадался майор и сделал в блокнотике пометку. — Для возбуждения животных чувств им еще и рассказы требуются… И это мы учтем».