Колкая малина. Книга вторая - Валерий Горелов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И свои мысли выдавал за истинные ценности;
Его бесили выводы догматов,
Он их изобличал в некомпетентности.
И очень был охоч поговорить,
Хмуря брови, чтобы было впечатленье,
И для смущенья тех, кто хочет возразить,
На грош не принимая какие-то сомнения.
А когда его прохожий с Лениным сравнил,
Его сразу же налево понесло:
Он очень долго царя-батюшку срамил,
А утром красный флаг вывесил в окно.
Его подружку на районе кличут Барабашкой,
У них с утра до ночи общие дела.
И он, вместе с перелеченной алкашкой,
Сегодня щупает бугры финансового дна.
Он был дока в денежных потоках,
Хотя считал, что счастье не в деньгах;
Главное — не заблудиться в исторических истоках
И не опуститься в собственных глазах.
Им пенсию под вечер только принесли,
И она у них, конечно, не элитная.
Они взялись под руку и в гастроном пошли,
У них давно там линия кредитная.
Искушаться
Нечисть разная бывает, но в основном она из ночи.
Есть дядька-мракобес с демоном болотным,
Они к кому-то приходили во плоти,
А к кому-то лишь свечением бесплотным.
В рядах торговых всегда ведьмы заправляют,
А так бы Мухе-Цокотухе не впарили фуфла.
Ведь не зря баранки кругом загибают —
Это чтобы было без начала и конца.
Вон, у меня соседка с разными глазами,
У них цвета — то серый, то рубиновый.
Если к ней пойдёте с какими-то делами,
Не забудьте затесать свежий кол осиновый.
Мой дальний родственник ночами догонялся
В сарае, где из крана капал самогон.
Так он с кикиморой полночи кувыркался,
И это был его не первый закидон.
Мы уже готовы вариться в миражах,
Они тело будней в кружева вплетают.
И что нам черти, мракобесы или вертопрах,
Они давно, хихикая, к нам в души заползают.
Неужели тигр из нежных чувств лижет укротителя?
Но мы же тоже научились из страха улыбаться.
Но отчего мы, дети одного родителя,
Теперь сами полюбили искушаться?
Как месть
Баба на гумне подковы разгибает,
Мажут скользким жиром ржавые замки,
Батюшка подрясником сопли подтирает,
И мутным пойлом правят пропитые мозги.
Куры, как собаки, рыщут по проулкам,
Кошки на помойках роются в дерьме.
Сегодня песни крутят местным полудуркам,
И всё кругом вальсирует в общей срамоте.
Безумная старуха с головой Горгоны
Марши выдувает на печной трубе.
Они очень романтичны, запойные загоны,
На то и истины полно в разливном вине.
Первая красавица мини натянула
И засветила на весь свет красные трусы:
Она репку в огороде из земли тянула,
Ведь красавица всегда вне общей суеты.
В нечищеном стволе кисло завонялось,
Кто-то получил лопатой по лицу.
Но он на то и праздник, чтобы хохоталось,
Ведь каждый исполняет музыку свою.
А мне, похоже, тоже разум мстил,
Утопив в кошмаре грязных снов.
Но меня, однако, кто-то разбудил,
Вернув к реалиям привычных берегов.
Коньяк и апельсины
На столе коньяк, и в вазе апельсины,
А за окном полощет ветер ноября.
Бутылка уже выпита почти до половины,
И, наверное, по-хорошему спать уже пора.
Вспомнить — это музицировать на сломанной гитаре,
Где на свой тон лопочет каждая струна,
И этот шёпот налипает на свечном нагаре,
И я рассеянно гадаю, где моя судьба.
Негромко стрелки тикают на стареньких часах,
И остывший чай в смирении скучает.
Разобраться хочется хотя бы в мелочах
И глупо верить, что она тоже вспоминает.
На старой фотографии девичье лицо,
Для меня она навечно будет молодой.
Её в семнадцать лет — счастливое число —
Первая любовь сделала слепой.
С фотографии глаза смотрят сквозь ресницы,
Наполовину почернел большой кленовый лист,
Слиплись в книге жизни главные страницы,
И уже не разобрать кто зритель, кто артист.
Давно уже признали тяжким ремеслом
Верность и умение любить.
И мне очень хочется от самого себя тайком
Коньяка ещё себе налить.
Красота
Кто ты, красота, и где твои начала,
С какого края мира ты пришла?
Ты обманом от создателя сбежала
И нам неверье и сомненья принесла.
Ты нужна, чтоб душу искушала?
Но уж точно не затем, чтоб воскрешать.
Ты ни в чём и никому не сострадала,
Тебе главное — покрепче спеленать.
От тебя не защитят ни ворожба, ни заговоры,
Ты, как идол, ищешь поклоненья,
И как камнепад, сорвавшись со скалы,
Сеешь только страх и разрушенья.
А пленный сам себя страданием загнал
В состояние первобытного похмелья.
И им же сочинённый идеал
Столкнет его на дно развёрстого ущелья.
Красота — придуманная блажь,
И, может, даже томные мгновения.
Но то же самое, как пьянка и кураж,
Не может быть предметом поклонения.
Не будет идолов, не будет идеалов,
И мир совсем не красота спасёт.
Сквозь пелену дурманов и каменных завалов
Небесный Искупитель снова к нам придёт.
Лакомство
Медовая улыбка, сладкие желания,
Пылкий разговор, молочный шоколад.
Сахарною пудрой присыпаны признания
И попка у неё — чистейший мармелад.
