Колкая малина. Книга вторая - Валерий Горелов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она была везде в лауреатках
И сейчас на красном мотоцикле сидит как на коне,
И её руки в лайковых перчатках
Лежат на никелированном руле.
Ей с таким как я негоже рядом постоять,
Если только подползти на четвереньках.
Но о каких намереньях можно рассказать,
Когда стоишь на полусогнутых коленках.
Она была фотомодель уездного показа,
Но, говорят, в нее заложены активы.
Пусть пока не поступило должного заказа,
Но к мармеладу всегда липнут перспективы.
Я был влюблён в неё ещё со школы
И подглядывал за ней в спортзальской раздевалке.
Она, про это зная, выдавала разные приколы,
Не давая разобраться, что прячется в шпаргалке.
Она, может быть, уедет на верблюде,
А может ей закажут самолёт,
Но для меня она останется лакомством на блюде,
Которое в мой рот уже не попадёт.
Любовь и хотелки
Известно, без любви нельзя прожить,
А как прожить без справедливости?
Любви, понятно, невозможно научить,
Но очень просто учатся наивности.
У любви антоним — это страх,
А у справедливости — наивность.
Когда приходит страх разоблачения в грехах,
Наивность засмущает объективность.
Любовь любого сможет обезвоживать,
Да и страх до пепла может иссушить.
И только справедливость себя может изуродовать,
А свою немощность наивностью прикрыть.
На свои страхи не найдёте покупателей:
Слишком высока на них цена.
А на справедливость — толпы соискателей,
Которым она даром не нужна.
Любовь рисует разные сюжеты,
Здесь сцены страсти и порочный суицид.
А у страха и наивности давно свои портреты,
На которых справедливость — неходячий инвалид.
А любовь дарована силами небесными,
А справедливость — лишь продукт какой-то сделки.
Любовь вас проведёт путями неизвестными,
А любая справедливость — это личные хотелки.
На развес
Я сегодня принял важное решение:
Больше не хочу влюбляться и страдать.
Видно, до конца истрачено терпение
На свою зарплату кого-то содержать.
Я, кажется, не в меру разгулялся,
Кино и кофе — это перебор.
Я по-разному гримасничать пытался,
А она ещё и про конфеты заводит разговор.
Мне уже за тридцать, и я совсем не злой,
Ну как тут не увидишь шкурный интерес?
Ей кажется, что я настолько лоховской,
Что можно попросить клубники на развес.
Меня мама учит бережливости,
А уж клубника — это точно баловство.
И, конечно, барышня — не пример учтивости,
Если не вмещается в кофе и кино.
А я себе ищу серьёзных отношений,
Мне меркантильные подруги не нужны.
Хочу жену для стряпанья пельменей
И наведения в квартире чистоты.
Нам в двушке с мамой хорошо,
И третий человек уж точно будет лишком,
Который будет клянчить для себя кино,
Клубники на развес, а это уже слишком!
Часть III. Юность
Юность
Мы с ним родились под одним календарём,
А в тринадцать я начал его читать.
Он быстро стал моим поводырём,
Который взялся научить и предсказать.
Он нашёптывал, как надо ощущать,
С кем дружить и на кого равняться,
Что этим надо премии раздать,
Вот этих шельмовать, а этим восхищаться.
Завоеванья Родины надежно охранять,
Строить Комсомольск, лететь на Усть-Илим,
С глубоким отвращением деньги презирать,
Оставаясь вечно молодым.
Романтический журнал «Юность» назывался,
С ним покоряли космос и просторы целины.
Он никем иным, как «Правдой», издавался,
Которая писала историю страны.
«Правда» знала, что такое лирика —
Это любовь весной, а свадьбы в сентябре.
И понимала, какая нужна физика
Для победы коммунизма на Земле.
А веровать в людей — главное оружие,
Я понимал, что коллектив — моя судьба.
Голову разъело это благодушие
И закоптило понимание греха.
Он сам
Он 25-го родился, когда метель мела,
И умер 25-го, когда почти гвоздика отцвела.
Он был сам себе добром и злом,
Потому и числился за таким числом.
Он сам себе был режиссёр и сценарист,
Сам себе идеалист и антиконформист.
По-своему смеялся, по-своему страдал,
И сам себя безжалостно жевал.
Говорят, он сильно мог перегибать,
Но одновременно ни к чему не понуждать,
А словами лишь своими говорил,
И на собственный манер рассуждал и жил.
По своим счетам вовремя платил
И только на свои куражился и пил.
И никто не встанет с ним в один походный ряд,
Не рождает много земля таких солдат.
Он сам пошёл на поводу язычника
И клеветал на житие плотника — обручника,
И, решив, что не бывает покаяния,
Ушёл от нас без плача и раскаяния.
Он вырос из того, чего хотел,
И души современников собою обогрел.
Свои же бури его парус разорвали,
А мы 25-му числу почести отдали.
Оттенки
Как засвеченные кадры старой фотоплёнки
В памяти всплывают прожитые дни:
Самые красивые технарские девчонки,
И у нас по моде расклешённые штаны.
Всем хотелось быть умнее и взрослее,
Когда не видите оттенков у цветов,
Сердце кровь гоняло побыстрее,
И мы не отличали жары от холодов.
Были недовесы, и были перевесы,
Но от того
