Особая примета - Сергей Русанов

Заслонка «волчка» опустилась.

— Погодите, пан Прохазка! Давайте по-хорошему. Будет хуже, если я заставлю вас открыть именем Республики и Закона.

Слышно было, как старик закряхтел за дверью. Окошко открылось, вновь появился глаз, теперь смотревший сквозь стекло очков. Майор продолжал более мягко:

— Полно, пане! Ничего плохого я вам не сделаю. Но разговор секретный, когда откроется магазин — нам помешают. Взгляните-ка сюда.

Петренко поднес к окошечку агентское удостоверение Народной милиции республики, которым заранее запасся. Старик, схваченный приступом кашля, долго не мог отпереть. Наконец, он отодвинул засовы, приоткрыл тяжелую наружную створку и, впустив майора в помещение, запер за ним дверь.

Свет скупо проникал сквозь ставни, и Петренко не сразу разглядел, что находится в небольшой аптеке, вернее, в аптекарском магазине, так как на полках, украшенных латинскими надписями, лежали главным образом губки, зубные щетки, стояли флаконы с дешевым одеколоном, баночки с кремом и другая парфюмерная и косметическая мелочь.

Чучело небольшого крокодила, подвешенное к потолку над прилавком, и статуэтка мадонны в углу придавали помещению странный, средневековый оттенок. Под стать ему был и сам хозяин: большие очки, длинная седая борода и черная шапочка на голове вместе с широким темным халатом делали его похожим на неомоложенного еще Фауста. Только волочившиеся по полу завязки довольно грязных, в розовую полоску кальсон несколько портили впечатление.

— Разговор не долгий, но серьезный, — предупредил Петренко, опираясь на прилавок. — Садитесь, пане, и, не волнуясь, отвечайте правду. Скажу вам прямо — ваша судьба зависит от вашей откровенности и от того, поверю ли я вам.

Такое вступление окончательно напугало старого аптекаря. Бормоча что-то, он упал на дубовую скамью со спинкой, стоявшую у стены, и бессмысленно уставился на непрошеного гостя. По лбу его катился пот.

«Пожалуй, переборщил, — подумал майор. — Как бы его не хватил паралич!» — И он сказал почти ласково:

— Ну, ну! Не пугайтесь, может быть, на вас взвели напраслину. Говорят, вы в общем неплохой человек. Если скажете правду, я вам поверю. Выпейте каких-нибудь капель и успокойтесь.

Старик, несколько овладев собой, сделал отрицательный знак.

— Так слушайте, пане. Нам известно, что вы понемногу спекулируете контрабандными товарами: разные духи, крем, кое-какие лекарства. Не спорьте, мы знаем, но нас это не касается. То дело таможни, пусть она смотрит. Я о другом пришел говорить. По мне провозите хоть бочку парижских духов.

— Ох, пане! Вы смеетесь? Где теперь парижские духи? Последний флакон «Шанель» я видел год назад!

— Ну все равно, не духи, так пудру — нам нет дела. Вот если вы действительно взялись за патроны, — так это уже напрасно, пан Прохазка. Это уже серьезно, это политическое преступление!

Старик разинул рот:

— Что вы, пане? Какие патроны?

— Обыкновенные, револьверные. Из-за границы была доставлена большая партия, и, говорят, она прошла через ваши руки.

Аптекарь вскочил как ужаленный:

— Я?! Храни меня дева Мария и святой Вацлав! Никогда! Я простой торговец— контрабанда… то, конечно, бывает… Что же, когда нет чего кушать, то как жить! Но патроны?.. Пусть я умру на этом месте — ничего не знаю. И стал бы я — у меня на родине сын, он служит в новой армии, я могу показать письма…

— Правда, что вы ничего не знаете о патронах?

— Правда, как люблю господа бога!

— А может быть, вы не знали, что среди товаров имеются патроны? Вам же доставили партию контрабандных товаров месяца два назад?

— Пане, такое страшное обвинение… Я вам честно скажу: да, два, нет — два с половиной месяца назад я получил кое-что, то верно. Но разве я стану брать не глядя? Я деловой человек! И я могу вам точно сказать, что там было…

— Меня не интересует, что было, не было ли патронов? Небольшие картонные коробки без надписей?

— Ох, пане, неужели я взял бы? И мой поставщик, он старый человек, как и я, да он бы умер от страха возить такое. Клянусь святым Вацлавом и святым Войтехом! Нет, вы слушайте, что там было, я все помню: сульфидина кило, пенициллина сто флаконов по сто тысяч единиц, канадского, рентгенопленки тридцать на сорок — шесть коробок, дюжина резиновых чулок «Идеал», игл к шприцу — три гросса, сухие румяна — двадцать коробочек… Да вот, пане, чулок еще осталось три пары и иглы наполовину не распроданы!.. — Аптекарь вскочил и, обежав прилавок, начал выдвигать ящики.

— Святая дева свидетельница, ничего больше не было! А вы говорите — я не заметил.

— Не нужно, не показывайте. Что же, похоже на правду. И больше вы ничего не получали с тех пор?

— Скажу, как на исповеди, пан не захочет обидеть нищего старика. Три дня назад получил еще пенициллин и кое-какую резину, все еще здесь у меня… А больше ничего.

— Так. А кто может подтвердить ваши слова? Кому вы все это сбыли?

— Пане, как же подтвердить? Я торгую в розницу… Вот только пленка…

— Ну, хотя бы пленка. Кому вы ее продали, помните?

— Неужели же не помню? Две коробки взял пан доктор Барвинский из Бялей-Сули, прислал свою экономку; четыре коробки ушли в Брацлаву, в платную поликлинику товарищества врачей, приезжал их аптекарь, пан Тышкевич…

— Неужели к вам из Брацлавы ездят за такой ерундой? Разве в столице…

— О! Что значит — пан не медик. Такая пленка — где они ее достанут? Настоящая «АГФА», новейшего производства. Нет, Тышкевич знает, к кому обратиться! Уж если старый Прохазка достанет так достанет!

В его голосе появилась хвастливая нотка, он уже чувствовал, что страшный визит не будет иметь дурных последствий.

— Ага! Значит: платная поликлиника товарищества брацлавских врачей. Где она помещается?

— Площадь Францисканцев, пане!

— Хорошо, проверим. К этому, второму, пожалуй, можно не обращаться. Как вы сказали? Боровиковский?

— Барвинский, с разрешения пана, улица Костюшко, в Бялей-Сули. Спросите его, почтенный человек, уважаемый человек!

— Ну, уважаемый, так не будем его беспокоить. Да он вас, наверное, не знает?

— Что вы! Знает меня семь лет, с сорокового года. Как переехал из Львова, так все закупал у меня. О, Вацлав Прохазка тогда вел торговлю широко. — Он вдруг спохватился и добавил — Но я и сейчас не обижаюсь. Разве мне много нужно? Живу!

Окончательно успокоившись, старик стал словоохотлив.

— Я понимаю, контрабанда есть контрабанда, это нехорошо. Но случается очень редко, и я брошу совсем, пане. Сын пишет, чтобы ликвидировал дело и возвращался на родину, в Моравию.

— И правильно. До добра вас это не доведет. Я вижу, что к делу с патронами вы не причастны. Но, значит, это сделал другой, такой же, как вы, спекулянт контрабандными товарами. Так и выходит — сперва пленка и чулки, а потом оружие. Это дорога опасная. Прощайте, пане. Помните, никому ни слова.

Если пойдет разговор — так и будем знать, что проболтались вы. А тогда — берегитесь, плохо вам будет. Прощайте!

И, отказавшись от кофе, который предлагал ему до крайности обрадованный аптекарь, Петренко вышел из полутемной комнаты на ярко освещенную улицу.

Неужели сразу такая удача? Вот тебе и «не перспективное» задание! Петренко просто не верилось. Как повезло! Ведь он мог начать с любого другого из шести спекулянтов медицинской контрабандой, которых ему указали. А это — то самое: именно в Бялей-Сули мог лечиться Влоцкий — ведь там и лесное управление. А потом — Барвинский?! И из Львова?

Петренко остановился припоминая. Да, так и есть! Семья Барвинских во Львове во время немецкой оккупации запятнала себя многими отвратительными преступлениями. После изгнания оккупантов нескольких Барвинских, и в том числе, помнится, одного врача, судили за шпионаж, измену, пособничество гитлеровцам. А этот Барвинский, значит, сбежал оттуда раньше — в 1939 году, когда Западная Украина стала советской. Ведь тогда здесь был райх — надежное пристанище. Да, наверное, это птица из того же гнезда. Жаль, что нельзя было подробнее расспросить о нем аптекаря: не стоило проявлять интереса к Барвинскому. Все равно, и логика и инстинкт говорили — след верный. Барвинский заслуживал внимания, и Петренко решил не продолжать дальнейшего объезда перекупщиков контрабанды, а сразу заняться бяло-сульским врачом. Через два часа поезд доставил майора в центр воеводства.

Улица Костюшко находилась почти на окраине города, так что в конце пересекавших ее переулков видны были то простер поля, то деревья пригородных рощ. Улица имела благоустроенный вид — залитая асфальтом, с газонами вдоль панелей, с каменными вазами для цветов. Она была застроена по преимуществу двухэтажными особняками, утопавшими в садах. Только на левой, ближней к центру города стороне улицы два — три больших здания выходили фасадами прямо на панель. На фасадах этих зданий пестрели вывески маленьких частных магазинов. На улице было немноголюдно и тихо. Через нее, как через лесную поляну, то и дело перелетали из сада в сад большие дикие голуби витютни, такие странные среди города; их завывающее воркование доносилось со всех сторон. Воздух был густо насыщен ароматом цветущих плодовых деревьев.