Старгородские Тайны - Нил Аду

– А скажи, Радим Берендеич, – заворковала она, – ты через это зеркало не в мир ли смотришь?

"Смотреть в мир" – по-старогородски означает как раз то, что я проделывал с бабкиным яблочком на блюдечке. Хитрость тут не великая. Стоит за городом на Косом холме, вотчине боярина Осинского, чародейный Алатырь-Камень. Да не просто стоит, а видения всякие от себя во все стороны испускает. Новости городские, игрища, да гуляния, песни-танцы и прочие картины, добрым людям любезные. Откуда видения эти берутся – по-разному объясняют. Одни говорят – от богов, другие считают – от князя, а третьи и вовсе на боярина Осинского кивают. Не знаю, кто из них прав. Но, если на крышу уловитель особый приспособить, (ну и, конечно, на живую воду не поскупиться), то можно видения те прямо в избе наблюдать. Простые люди, такие, как бабка Милонега – на блюдечке. А кто побогаче – те в зеркале. Стоит оно много дороже, зато и видно в нём гораздо лучше. Дед Радим, на торговле живой водицей разбогатевший, тоже, видать, на удобство польстился.

– Дк, чво ж мне, на морд свою в ём любовац?! – не стал отпираться лешак.

Я едва усмешку сдержал. Голова Радимова, на заросший мхом трухлявый пень похожая, была воистину зрелищем достойным.

– А давно ль оно у тебя? – продолжала выпытывать бабка.

– Дк, с месц, кжись. Я ёво, едрён пустозвон, у Скробгатова купил. А птом ён, кпец значьт, мне рогатну кую т прслал, велел на крыш пставить. На следущ день прыбор и пвредилсь, – охотно, но не совсем понятно объяснил дед. – А чво те, Млонег, зеркл т моё здлось?

– А то, что рогатина эта тебе воду и портит! – не сдержавшись, сам обо всём рассказал Севка. – Заговорённая она. Как выбросишь её, так всё обратно и наладится.

Одним словом, управились мы с этой загадкой. Правда, зловредный дед упёрся, не хотел за работу платить:

– Дк, ёни ж, хрень набекрень, ничво ж не делли! За што ж им деньг двать?

Но бабка его живо окоротила:

– Стыдись, Радим! Ты ж без них одному Чуру ведомо, сколько бы маялся. Плати, не скупись! Или хочешь, чтобы вся слобода узнала, каким ты стал скупердяем?

Старик, понятно, сдался. Кто ж станет с ведьмой связываться?! Аж двумя гривнами нас одарил, хоть и поворчал напоследок. Но мы стерпели. Ему ж без этого никак, а с нас не убудет. Уже поворачивая в другой переулок, я разглядел в свете почти круглой луны, как лешак забирается на крышу – рогатину снимать.

Домой мы вернулись с первыми петухами. И сразу спать повалились. Потому как действие бабкиного отвара закончилось, а с ним и силы последние нас оставили.

Глава пятая,

А поутру настроение нашей хозяйки круто повернулось. За завтраком выглядела она утомлённой и осунувшейся, словно ей всю ночь дурные сны докучали. И разговоры наши она вполуха слушала, свою думу невесёлую думала. Смотрел я на неё, смотрел, да и спросил напрямую:

– Не случилось ли с тобою чего, бабушка?

– Ой, сыночки, чтой-то не спокойно у меня на сердце! – тут же запричитала старушка, как видно, только и ожидавшая моего вопроса. – Я всю ночь не спала, думала. Сдаётся мне, в дурное дело я вас впутала.

– Да чего ж тут дурного, если мы хорошему человеку помогли? – вступил в беседу Севка.

– Не скажи, касатик, тут дело непростое! Не сама ж собой эта рогатина заговорённая на свет появилась? Кто-то над ней почародействовал. А кто? И зачем? – бабка поглядела на нас и невесело усмехнулась. – Что, призадумались? То-то!

Мы растерянно молчали. Возразить бабке и вправду было нечего.

– Вот что я, соколики, думаю. Раскопали мы с вами чьё-то злодейство тайное. И как узнает он о наших подвигах – не обрадуется. И не захочет ли ещё нас после отблагодарить по-своему, по-злодейски?

– Да полно, бабушка! – попытался я успокоить хозяйку. – Может, ничего такого и не было, и ты понапрасну тревожишься.

– А это мы сейчас проверим, – сказала бабка Устинья и скрылась в свою кладовочку. Пошуршала там немного и возвратилась в светлицу, держа в руках маленькую берестяную коробочку.

– Никогда о том не говорила и никому не показывала, – шёпотом сказала она и поставила ларчик на стол. – Да, видно, пришло времечко. Есть у меня драгоценность семейная – перстенёк золотой с камнем-яхонтом. Перстень этот непростой, вещий. Если кому из семьи беда грозит, (а из родных-то у меня нонче только вы – Емелюшка, да Севушка), засветится камень цветом красным, кровавым. Вот и посмотрим, правду ли мне сердце подсказывает?

Старушка бережно приоткрыла коробочку, знаками богов наших – Сварога и Дажьбога, Велеса, да Мокоши – расписанную, и из-под крышки сразу же пробился неяркий, но какой-то тревожный багровый огонёк. Даже и обычным зрением видимый.

– Светится, негодный! – ахнула бабка Милонега и присела (или упала?) на край лавки, не удержавшись на враз ослабевших ногах.

Мы с Севкой бросились к ней, хотели поднять. Но старушка мгновенно пришла в себя. Ведьмы не привыкли рассчитывать на чужую помощь, справлялись с любыми недугами сами.

– Ну, что ж, – тихим, но твёрдым голосом сказала она, – я кашу заварила, мне и расхлёбывать. Сама к вашему Тарасу пойду, в гости на блины позову. Он в таких делах больше моего понимает. Может, присоветует, как от беды оборониться.

Я не пытался её отговорить. По опыту знал – дело бесполезное. Но на всякий случай предупредил:

– Будилихо велел впредь без подношения не приходить. А нам его одарить-то и нечем.

– И то верно, – согласилась бабка Милонега. – Шеляги сиротские ему без надобности. Своих гривен – полна кубышка. Вот разве что…

Она замолчала, потом внезапно лихо, по-мальчишески присвистнула и уже бодрым голосом продолжила:

– Эх, семь бед – один ответ. Придётся Тарасу яхонт мой вещий отдарить. Тут уж он не сможет отказаться. Для его жизни беспокойной вещица эта сильно полезная.

Сказала, как отрезала. Больше наших возражений не слушала. Быстренько собралась и на торжище ушла. А мы с тревогой стали возвращения её ожидать.

Слушать Тарас Будилихо умел, про то вы уже знаете. Да и, по правде сказать, не слишком-то удобно рассказчика перебивать, когда у тебя рот блинами набит. И пока богатырь не насытился, а случилось это, ох, как нескоро, голоса своего могучего он не подавал. Ещё какое-то время он степенно отдувался после еды. И лишь затем обтёр усы, встал, подошёл к бабке Устинье и сгрёб её сухонькую ладонь в свой неимоверный кулачище. А когда разжал пальцы, у бабки в руке остался лежать перстенёк с яхонтом.

– Тарас Твердилыч! – упавшим голосом сказала старушка, – это ж я тебе… за хлопоты. Али не по нраву?

А он легонько приобнял её за плечи и прогудел: