Час пик. Кто убил Влада Листьева? - Васил Иванов

Обозреватель пожал плечами — к чему тут какой — то «Марс»?

— Как, спрашиваю, Влад — нравится тебе «Марс»? а он мне — райское наслаждение.

— Это «Баунти», — сдержанно — печально поправил Обозреватель.

— Так вот я к чему: он во всем был такой: если любил что — нибудь, то делал это до конца, во всем объеме… Вот таким он и запомнился мне… — Актер допил кофе, отодвинул чашечку и добавил: — Боже, до сих пор не верится, кажется, вот — вот, вот совсем недавно это случилось… Наверное, это какой — то знак свыше, предупреждение всем нам…

Да, с театральных деятелей много не возьмешь: им только частности запоминаются.

Лицедеи.

Есть, правда, один театральный деятель, бывший режиссер, ставший Банкиром, теперь — в Лондоне сидит, крутой человек на него наехал, Банкир, между прочим, тоже может быть причастен к убийству, но…

Лучше об этом и не думать: как говорил Главный — «попадешь пальцем в глаз».

Частности.

Нужны частности, много частностей. С одной стороны, конечно же, куда лучше делать материал одним большим блоком, не утопая в подробностях, а с другой…

И из частностей можно сложить мозаику, расположить камешки в нужной тебе последовательности.

Так сказать: Влад Листьев в целом и в частности. Да, прав — таки Главный: чтобы не попасть «пальцем в глаз», лучше всего заниматься частностями — любимые кулинарные, кондитерские и вино — водочные изделия, кофе, сигареты, милые всем подробности…

Камешки сортируются, тщательно выбраковываются раскладываются, моются с мылом и содой, шлифуются, чтобы ни заиграли на солнышке, вновь раскладываются…

То ли игра в бисер, то ли мозаика.

Но в любом случае — для зрителей. Читателей, то есть, «среднестатистических идиотов», как выражается Главный…

Следующим на очереди был Соратник покойного, весьма скандальный журналист, с которым они вместе на телевидении начинали. Когда — то был популярен не менее Листьева, чтобы не сказать — более: фирменная клетчатая кепочка на страх врагам, сенсационные разоблачения, «на острие ножа», «золото партии», «коррупция», «политбюро» и так далее. Репортер — одиночка, полуночный ковбой голубого эфира.

Теперь, правда, появляется редко: затравили его, бедного, еще когда Кравченко у руля стоял, еще в те романтические времена противостояния «козлов» и «демократов», и теперь вот долговременная депрессия.

Сидит у телевизора, смотрит видеозапись выступления Президента, скупо матерится…

— Ну, что я могу сказать? Рекламная версия отпадает целиком и полностью. Хотя убили, конечно же, из — за денег, Сейчас что делает погоду? Власть, которая делает деньги, и деньги, которые делают власть. Все взаимосвязано, — произнес Соратник и грязно, замысловато выругался.

— А что — нибудь такое… Ну, каким он был, покойный — то, при жизни? — спросил Обозреватель, помня о своем желании заниматься только частностями.

Идиотская фраза — «кем был покойный при жизни»… Что — и при жизни… ну, покойным?

Соратник поднялся с своего места, достал из шкафа бутыль водки.

— Выпьешь?

— Не — а, — Оборзреватель отрицательно покачал головой. — Работать над.

— Как хош… А я вот выпью. — С бульканьем налил себе в стакан, залпом опрокинул, поморщился. — Ну, каким человеком… Знаешь, я только об одном жалею: когда Влад закодировался, он стал для приятельских застолий совершенно потерянным человеком. Помню, как — то собрались хорошей компанией у меня дома — с женами, с семьями, как водится. Накатили мы бутылочку — другую, на душе сразу же потеплело, все расслабились. Все, кроме Влада. Он спиртного ни грамма в рот не брал — ни шампанского, ни пива. Представляешь, каково компании сидеть за одним столом с абсолютно трезвым человеком? Уже и разговор не очень стройный, все не столько других слушают, сколько сами сказать стараются. А рядом кто — то сидит и трезвым взглядом за тобой наблюдает, — Соратник поежился. Неприятно…

Так, дальше: Коллега покойного — нестарая еще тетка, неудачно молодящаяся, с толстым слоем косметической штукатурки на лице, в отличие от Актера, приняла гостя не на кухне, а как у порядочных — в зале.

Тетка эта раньше, как и Влад Листьев, сперва работала на интервещании (в то время — чисто кагэбистская контора, кстати говоря), и, по идее, должна была знать покойного много лучше других.

Обозреватель смотрел на нее с плохо скрываемой неприязнью — терпеть не мог таких теток: грубый макияж (красься, не красься — все равно все знаю? сколько тебе лет), интонации, как у грузчика Вани из бакалейного магазина, всезнайство во всех областях и категоричнсть в суждениях, которую она всячески навязывает всем, кого видит.

Однако на этот раз она, казалось, действительно была раздавлена произошедшим…

— Можно, я коньяка немного выпью? — спросила Коллега виновато — будто бы это не Обозреватель был у нее в гостях, а она у него.

Тот слабо, насколько было прилично при такой ситуации, улыбнулся.

— Конечно…

— А вы?

— Спасибо, я за рулем…

Коллега налила себе полсгакана коньяка, хлобыстнула — будто бы в бездну, утерла губы и, потянув носом, произнесла, оправдываясь:

— Вообще — то я почти не пью…

— Я понимаю.

— Но тут такое горе…

— Я понимаю.

— До сих пор не могу в себя прийти. Глаза закрою, а перед глазами — он, живой…

— Понимаю, понимаю, — покачал головой Обозреватель, которого эти ничего не значащие подробности начинали раздражать — большего надо, большего, проникновенней, чтобы душу защемило…

— Влад — то вообще в последнее время не пил, — вздохнула Коллега и, как показалось Обозревателю — с искренним сожалением. — Закодировался.

— А раньше что — пил сильно?

— Случалось… Но — не больше, чем все остальные в Останкино.

Обернув к Коллеге костистое лицо свежемороженной щуки, Обозреватель осторожно произнес:

— Я вот материалы о покойном собираю… Как журналист журналисту, как коллега коллеге… Да что объяснять?!.. Вы ведь все — таки хорошо знали его, много лучше, чем те, кто теперь причисляет себя к его друзьям. Может быть, поможете чем…

Коллега вздохнула.

— Для меня это был идеалом журналиста, идеалом человека, идеалом администратора. Он был на редкость компромисным, умел гасить любые конфликты, он был неистощим на выдумки… Если честно, — она подняла на гостя полные слез глаза, не замечая даже того, что слезы могут смыть косметику, — если честно, я только сейчас начинаю понимать, что впервые в своей жизни столкнулась с гениальным человеком… Да, я не боюсь этого слово: Влад для меня действительно был таковым… Да, добрым, добрым гением Останкина, остроумным, интеллигентным и обаятельным человеком — таким, наверное, его запомнили все… — слезы брызнули из глаз коллеги, безжалостно смывая тушь с ресниц. — Нам так будет его не хватать. Простите, — она поднесла платочек к глазам — он сразу же окрасился в густой черный цвет, — я не могу больше говорить…

Следующий по графику — Функционер. Тот самый, о котором в недавней беседе с Главным Обозреватель упомянул вскользь.

Большой человек.

И, наверное, богатый…

Серое землистое лицо — такое лицо бывает у человека, страдающего хроническими запорами, отметил про себя Обозреватель, ввалившиеся щеки — не спал, видимо, очень вялое рукопожатие — словно дохлую рыбу в руки берешь, а не ладонь.

Ну, ну, давай — что ты скажешь?

Каким добрым и хорошим он был? «Как на лед он с клюшкой выходил?.. Он сказал — поехали, и махнул рукой…»?

Откашлявшись, Функционер произнес:

— Положение Останкино в последние несколько лет стало катастрофическим — имею в виду телеканал. Не по вине людей — не говорю обо всех, — тут же поправился он, — не по вине рядовых работников Останкино превратилось в подобие коммерческого ларька. Практика такова, что за все надо платить…

— Извините, — недовольно поморщился Обозреватель, — мы не «КримПресс», мне хотелось бы больше узнать о том, каким человеком он был…

Функционер вздохнул.

— Замечательным человеком… Принципиальным, но в то же время — готовым на компромисс. Умным, обаятельным, добрым… Боже, как только глаза закрой — его лицо. Влад, Влад — как нам будет тебя не хватать…

В принципе, из добытого материала (Актер. Соратник, Коллега, и Функционер в общей сложности наговорили полкассеты на диктофоне) правда, треть от всего общие фразы: «бескомпромиссным», «готовым на компромисс», «гением эфира», «обаятельным», «мужественным», «умным», «честным», «порядочным», etc. Из всех этих кирпичей, блоков можно было бы состряпать страниц десять, скрепив раствором собственных рассуждений, а этих десяти — более чем достаточно для проникновенной — проникновенной статьи, но на очереди был еще и Музыкант — очень — очень известный, во времена студенческой молодости и сам Обозреватель ходил на его сейшны и, будучи в нестандартном состоянии печени и крови, подтягивал с энтузиазмом: «Вот опять я опоздал…»