Час пик. Кто убил Влада Листьева? - Васил Иванов

— Дзи — и–и — инь!..

Друг, наверное, с «Абсолютом — цитрон». Ну, шас загудим… А завтра можно будет курьера из редакции вызвонить, через него передать и — еще по «Абсолюту»…

— Дзи — и–и — инь!..

Иду — у–у!..

Обозреватель уже шагнул по направлению к прихожей, но в последний момент замешкался и невольно посмотрел на телеэкран.

Листьев, серьезно, с прищуром глядя на собеседника, спрашивал:

— Версия, которая выдвигается это политическое, заказное убийство. Кто, по — вашему, мог его заказать?..

«Сектор «Банкрот», все ваши очки сгорают»

…огромный «chrisler» цвета яичного желтка, довольно урча пятилитровым двигателем, катит по правой полосе бесконечной и унылой нью — йоркской street; он, сидя за рулем — высматривает, не поднимет ли кто hand, не проголосует ли?..

Тяжел и черств bread таксиста в городе New York, особенно — когда ты из дикой коммунистической Russia, «империи зла», страны самоваров, матрешек, wodka, белых медведей, автоматов системы Калашникова, Афганистана и бесконечно умирающих Генеральных секретарей, особенно — когда нет еще своей машины, особенно — когда…

Сколько раз, сидя на родной московской коммунальной кухне, кричал под водку с огурчиками: «Да мне бы туда!.. Да я бы там!.. Да они бы у меня!.. Да вот, такие, как я могут по — настоящему показать себя только там!»

Ну, на — покажи, покажи…

Ан не они теперь у тебя, а ты — у них: мерзкое американске sky, заклеенное искусственными электрическими светилами, табуны вонючих саг, злые, всегда куда — то несущиеся people.

Да, вот и на своей шкуре испытал «их нравы»: «Нью — Йорк — город контрастов», капиталистические джунгли, человек человеку волк…

Наконец — то: на тротуаре стоит подвыпивший man в кепочке, и руку поднимает — совсем как в родной Москве, где — нибудь в Замоскворечье или Сокольниках. Вроде, не бандит, не наркоман — это грязные black наркоманы всегда беззащитных русских таксистов грабят…

Нога — в тормоз до пола,

— Manhattan, — недовольно произносит пассажир с сильным славянским акцентом, усаживаясь сзади, за стеклянную перегородку.

— Yes… — он оборачивается и…

— Мать моя женщина! Агимула фаирид! [2]

— Лева! Ты???

— Я! Я! — с небывалым воодушевлением кричит пассажир Лева на весь New York, орет, сукин сын, с гадким одесским выговором и сразу же лезет целоваться красным слюнявым ртом: — Слушай, что ты здесь делаешь?.. — а сам он, таксист то есть, почему — то отвечает уторбным голосом виденной уже много лет позже в Москве рекламы:

— Рекламирую кофе «классик»…

Тьфу, зараза — и приснится же такое!..

… дзи — и–и — и–и — и–и — и–и — инь!..

Телефон гремел настырно и въедливо, начисто разрушая приятное воспоминание, сновидение из той, прошлой жизни.

Ох, поспать бы еще сейчас — ничего больше не надо…

… дзи — и–и — и–и — и–и — и–и — инь!..

Писатель, стряхнув с себя остатки недавнего сна, взял трубку и — маскируя недовольство:

— Алло…

Никогда нельзя открыто высказывать своего недовольства — этому он научился в Америке. Все — на улыбочке, легко и свободно. Раздражаются только неудачники, а нет ничего страшней, позорней, ужасней, безобразней, бездарней, кошмарней, чем быть неудачником. Это, наверное, еще хуже, чем быть импотентом…

А чего ему раздражаться; он — известный Писатель, его книги расходятся минимум стотысячными тиражами (еще бы; русские по — прежнему самая читающая нация!), переведен на европейские, азиатские, африканские и американские языки, чуть ли не на эсперанто, он преуспел в жизни, наверняка не меньше, чем тот, кто перебивает ностальгические сны своим идиотским звонком.

А потому — вежливо, вежливо так:

— Алло…

С той стороны провода — ровное и бесстрастное, будто бы голос автоответчика:

— Не надо тебе этим заниматься. Вот так, точней: — «не. надо. тебе. этим. заниматься.»

Писатель опустил с кровати ноги, сунув их в шлепанцы, уселся, переложил трубку в другую руку.

— Что?

— Не занимайся тем, чем занимаешься.

Bliaddz — dz — dz(ь), как говорят в славном городе New York впервые приехавшие туда русские, наверное не туда попали…

— Вы кому звоните?

— Тебе звоним, — послышалось из трубки все такое же бесстрастное, — мы знаем, кому мы звоним… Не делай этого. Не пиши об этом.

— Почему?

— Потому что мы этого не хотим… Ты понял?

Из трубки радиотелефона послышались короткие гудки, извещавшие об окончании разговора.

Писатель, недоуменно повертев трубку в руке, положил ее на место и, нырнув под одеяло, попытался заснуть.

Но сна не было.

Как же — заснешь тут!

Наверное, просто идиотские выходки телефонных хулиганов, как во времена его голубого детства: «Алло, это с телефонной станции… Какой длины у вас шнур? Ах, вы не знаете? Измерьте. Полтора метра? А надо ровно метр. Что значит «что делать?» Лишнее отрезать…»

Bliaddz — dz — dz(ь)…

Но откуда же звонивший знает, что теперь он собрался писать именно об этом?

Непонятное что — то.

Кто?

Откуда?

Ведь не пишет еще, а только… только подумывает написать…

Метнув ненавидящий взгляд в телефон, Писатель улегся и перевернулся на другой бок.

Он попытался воскресить в памяти какие — нибудь приятные воспоминания, однако ничего, кроме той встречи с которым по счету знакомым Рабиновичем (сколько их теперь в Нью — Йорке — одному Богу известно), не вспоминалось.

Говорят, что Родину можно продать только один раз: неправда это. Родину можно продать какое угодно количество раз; смотря сколько у тебя Родин…

Кто — кто, а Писатель знал это лучше, чем кто — нибудь другой…

Писатель родился в прекрасной горной республике, славной спелыми гранатами, мусульманским гостеприимством и восточными сладостями, и до абитуриентского возраста считал эту республику своей Родиной, пока не решил поступать в столичный универ, и Родиной резко стала Москва. Поступление в университет, правда, было сопряжено не только с продажей первой по счету Родины, но и национальности, пятая графа, сами понимаете ли, а также продажей первородной фамилии, что естественным образом вытекало из предыдущих продаж: Писатель (тогда еще не писатель, а абитуриент), продав предыдущую, не очень — то благозвучную и не способствующую поступлению на журфак МГУ, тут же приобрел более красивую, эффектно звучавшую. А потом диплом столичного вуза, как вы понимаете, не чечевичная похлебка. Впрочем, эта продажа произошла еще до того, как он поступил в универ; иначе — как знать! — может быть, и пришлось бы возвращаться домой, к спелым сочным гранатам и милым барашкам на зеленых склонах, в свой прекрасный белоснежный город, когда— то построенный жадными до нефти англичанами…

Этапы большого пути в комсомольских и партийно — профсоюзных газетах — не в счет, тем более, что они никак не были связаны с продажей ни того, ни другого, ни третьего; но — хотелось большего, хотелось, понимаете ли, большего.

Тем более, что разрушительные идеи юдофобии все более и более овладевали массами широких слоев населения. Возвращаться в гранатовую республику Писателю (тогда еще не Писателю, а обыкновенному комсомольскому журналисту) не хотелось; во — первых, та Родина была уже не его, а во — вторых, как говорится, перспективы культурного роста даже малых народов велики — бедному аиду всегда можно ожидать неприятностей и погромов.

В то время по «ящику» еще не крутили рекламных роликов, крутили только «Новости дня», но как — то в частной беседе один коллега недвумысленно намекнул Писателю (тогда еще не писателю, а просто советскому гражданину нерусской национальности), намекнул словами телерекламы, ставшей популярной через двадцать лет: «Хорошо там, где вас нет», на что тог словами телерекламы же и ответил: «Нет, хорошо там, где мы есть»…

И потому Писателю (тогда еще не писателю, а репатрианту — «олим») ничего другого не оставалось, как свалить в Палестину, туда, где «мы есть», и «есть» очень много, продав при этом очередную Родину, Правда, к тому времени новая моноэтническая Родина» «страна оголтелого милитаризма и воинствующего шовинизма». как регулярно писалось в его бывшей газете, активно воевала с Ясиром Арафатом и фанатиками — шиитами, да и вообще к выходцам из коммунистической России относились весьма прохладно (хотя, как утверждал популярный в те времена бард, «там есть» «на четверть бывший наш народ»). Короче говоря, Писатель (тогда еще не писатель, а иммигрант) посчитал за лучшее прервать алию и свалить с земли обетованной за океан, в Штаты, где, по примеру многих обитателей русско — еврейского гетто Брайтон — Бич, устроился таксистом.

Что делает брайтон — бичский таксист в Нью — Йорке? Он суетится, бегает, прыгает, ругается, смеется — и т. д, Нью — Йоркского таксиста, эдакого глупого пингвина, тоже можно скушать.