Эскадрон комиссаров - Василий Ганибесов

— Д-да-а...

— Мало хомутов-то, так еще заставляют, чтобы сами одели.

— Д-да-а...

— Про старую армию хоть и говорят, а только мы там не были, не знаем.

— Д-да-а...

— К чертовой матери их совсем с армией и с дисциплиной сознательной!

— Д-да-а... То есть, это кого? — спохватился вдруг Граблин.

— Их.

— Ково их?

— Этих самых.

— Стой, стой! Насчет чево это там? — загалдели другие.

— Кто это?

— Это каку армию к матери?

— А ты лежи, не привязывайся, как банный лист к голой...

— Нет, ты скажи, каку армию?..

— К-катись ты...

— Кто это, Вишняков?

— Кто бы ни был.

— По запаху слышу... по кулацкому.

— Какому?

— По кулацкому. — Сказавший это вдруг вскакивает. — Да что ж ты, кулацкая морда, думаешь, мы бараны? Вонючая образина! Сволочь! Это кого к матери? А? Кого?

— А-а! Стару армию?! Может, ему старого царя жалко?

— Он стару армию пожалел, хорошо, гыт, там.

— А ты спроси у него, может, жалко. Он давеча с лица исходил, когда Куров вызов читал.

— Г-гад!.. «Хомут заставляют», гунда паршивая! Мы те оденем хомут — не вылезешь!

На шум прибежал дежурный, поддерживая подштанники, пришел старшина.

— Кто здесь кричит?

— Где?

— Здесь, у вас.

— Што ты. Разуй глаза-то. Вишь, все спят.

Красноармейцы лежали неподвижно, некоторые храпели.

Старшина осмотрелся и, подозрительно косясь по углам, предупреждающе сказал:

— Смотри, ребята, а то как бы вам сон нехороший не приснился.

Ушел старшина, за ним, позванивая шпорами, на цыпочках побрел и дежурный, но взвод не спал. И долго еще слышно было ворчанье и почесыванье...

На следующий день Хитрович, вспомнив, что сегодня надо дать ответ первому взводу, начал было с красноармейцами разговор, но так как он был казенным, бездушным, не узнал настроения красноармейцев, не вызвал их на беседу и ушел, отложив разговор до следующего раза. А потом началась тренировка к празднику, и разговор был отложен еще до следующего раза.

Сегодня, за день до праздника, на вечерней уборке ко второму взводу подошел Куров.

— Ну как, товарищи, с вызовом-то? Послезавтра собранье.

Один из второвзводников нагнулся и, стукая о дощечку скребницей, ответил:

— Так ить што ж, мы не против, не знаю, как другие.

— Другие тоже не в поле обсевок, — буркнули ему от лошадей.

— Значит, так и сказать первому-то взводу?

— У нас у самих языки есть. Верно, ребята?

— Правильно.

— Ясно. В чем дело? — поддержали остальные.

...И вот они, смущенно толкаясь, робея, будто на экзаменах, вошли в первый взвод.

— Ну? — сказал один.

— Чего «ну»?

— Кто начнет-то?

— Да хоть бы ты.

— Валяй, Кадюков.

Кадюков откашлялся и протолкался вперед.

— Так мы, значит, пришли, товарищи. Согласны. Хоть и была у нас неувязка одна, ну ничего. С кем не бывает! А што касается вызова — примам. Постараемся выполнить. Постараемся, ребята?

Красноармейцы улыбнулись светло и надежно. Из рядов первовзводников — дружные хлопки, ободряющие и веселые.

Так вступил в соревнование второй взвод.

4

От конюшен слышны ласковые, баюкающие перезвоны шпор дежурного. Легкий ветер чуть слышно разговаривал с едва рисующимися на фоне неба кленами плаца.

От флигелей отделились две фигуры, и скоро к ним подошел с рапортом дежурный. Высокий что-то сказал дежурному, тот секунду постоял в нерешительности, потом отрывисто прыгнул к висевшему у двери колоколу и лихорадочно задергал веревкой.

День-день-день-день!.. — тревожно, взмывающе загудел колокол. На конюшне заыкхали, зацокали вскакивающие лошади, на деревьях захлопали крыльями всполошенные вороны. Звон гудел не переставая.

Дневальный трясущимися руками зажигал «летучие мыши» и, не давая разгореться фитилям, задувал их истошным, бесперечным криком:

— Трево-ога! Трево-ога!

В казарме молчаливая, глухая, судорожная возня, будто в искромешной драке онемели все. Но вот зазвенело оружие, звонко залепетали шпоры, завзвизгивали муфточки поясных пряжек, и лестница загремела от десятка бегущих ног.

От конюшни, припав к гривам, в сумасшедшем галопе проскакали командирские коноводы.

Смоляк, ширкая электрическим фонариком в хвосты уезжающих, отмечал:

— Леонову — уехал.

— Маслову — уехал.

— Твоя, командир. Коновод, стой! Здесь командир. А вон и Банат, Баната сюда-а!

Конюшня ожила. Зафыркали подседланные, выводимые лошади, тревожно заржали оставленные еще заводные. От строившихся взводов, под командой помкомвзвода Исакова, отделился десяток всадников и сразу взял крупную, сбивающуюся на мах рысь.

— Командир, по плану тревоги выехал разъезд, — предупредил военком.

— Разъезд? Остановить!

— Исаков, сто-ой! Вернитесь!

Гарпенко и Смоляк вскочили в седла и на коротком галопе подскакали к построенному эскадрону.

— Товарищи, город взят синими.

— Тш-ш! — У новобранцев екнуло в груди, и сердца начали давать перебои.

— Вечером форсированным маршем части синих выступили на Аракчеевку и Бронницы с целью отрезать нас от остальных частей дивизии.

Мертв эскадрон. Даже лошади навострили уши и не переступают. Легкий озноб щекочет и скребет молодых, неопытных бойцов.

— Наша задача: уничтожить передовые части синих, заставить развернуться их главные силы и удержать до подхода частей дивизии. Разъезд! Можно двигаться. Донесения — по достижении Горбатого моста и дальше по встрече с противником.

— Эскадрон! За мной шагом м-ма-арш!

По обочинам глухо зацокали подковы. По сторонам дороги, впереди, сзади эскадрона темными пятнами маячили дозорные.

— Товарищ командир, товарищ командир! — хрипло, придушенно звал новобранец. — А патроны-то... холостые.

— Какие же тебе надо? — бормочет товарищ.

Минут через пятнадцать встали. Эскадрон был спешен, приказано осмотреть седловку.

— Курить бы, — вздыхает один.

— Они вот тебе покурят.

— Кто?

— Синие... «кто»! — передразнил какой-то злюка.

Впереди взметнулось в седле большое тело Гарпенко, за ним вразнобой сели остальные, и эскадрон двинулся снова. Взяли рысь. Непривычные к ночной езде молодые красноармейцы на заворотах и приемах в стороны то совались вперед, то сползали в стороны, позорно для кавалеристов хватаясь за переднюю луку или гриву.

— Уф, черт!.. На колокола прямо, — стонет один отрезкой спирающей дыхание боли.

— А ты шлюзами крепче держись, а на стремена-то меньше дави, чтобы только не срывались, — советует старослужащий.

Не доезжая до места, к командиру на галопе подъехал разведчик. Едва сдерживая-пляшущую лошадь, он хриплым шепотом докладывал:

— Уж я хотел ехать, а потом смотрю так на свет, а у него за плечами палка. Винтовка — думаю.

— Скорее докладывайте. Чего вы мне как сказку рассказываете!

— Командир Исаков приказал сказать, что замечен противник на Горбатом мосту, — скороговоркой доложил подъехавший.

— Вот и все. Езжайте обратно и передайте, чтобы продолжал выполнять задачу.

— Есть выполнять задачу! — Красноармеец дал повод и сейчас же растаял.

Съехали вовсе с обочины и перешли на шаг. Командиры шепотом учили красноармейцев, как нужно заставить коня идти тихо, как на цыпочках. Мягкая прошлогодняя листва скрывала топот, освобожденная дорога томилась в безделье.

Пук... Пук... Пук-пук!.. — слабо донеслось с моста. Эскадрон остановился. Красноармейцы, привстав на стремена, напряженно вслушивались.

— Хитрович! Узнайте, в чем дело.

Хитрович обогнул командира и крутой рысью поехал к выстрелам. У моста он встретил разведчика.

— В чем дело? — остановил его Хитрович.

— Баскаков в плен попал, — задыхаясь, ответил разведчик. — Вместе ехали, а у куста как бросются на нас! Его схватили, а я угнал... Вот чего-то рукой схватил, тряпку какую-то.

Хитрович достал фонарик и, близко направив к руке разведчика, щелкнул. В неуспокоившейся еще руке разведчика жадно трепыхалась красная женская косынка.

— Бабья, ч-черт! — выпустил разведчик косынку и брезгливо вытер ладонь о колено. Хитрович поймал косынку и сунул ее в карман. В груди у него взвыла знакомая тоска. «Медички. Ветров-то за ними, значит, уехал. Пошла ли она?» — мелькнуло у него.

— Подержи коня, — бросил он разведчику и, соскочив, побежал к мосту, нагибаясь и крадучись.

Зная, что около дороги разведчики тереться не будут, он взял вправо и, высматривая каждый кустик, чутко прислушиваясь, пошел к каналу. На валу канала — приглушенный говор. Хитрович ползком пробрался в ближайший к валу куст и схоронился. Слева, изогнувшись, перешагнул через канал мост, перешагнул — и застыл; он был пуст и тих, будто через него никогда никто не ездил и не ходил. Мост почти упирался в большое Бронницкое шоссе; оно серело из темной зелени бесконечно длинным деревенским холстом. Хитрович, прощупывая дорогу взглядом, в полуверсте вправо увидел повозку, окруженную темной кучей народа. Внизу канала опять забормотали. Хитрович, осматривая прибрежный низкорослый тальник и ориентируясь по голосу, нащупал неясную фигуру пригнувшегося человека.