Остров пропавших душ - Ник Пиццолато

– Я вас просто подвожу. Но действуете вы на свой страх и риск. Мы так не договаривались.

– Но мы же можем продолжить то, о чем договорились. Просто теперь я буду еще и присматривать за Тиффани.

– Тебя послушать, так это совсем просто, особенно если вспомнить, как ты до недавнего времени присматривала сама за собой. Кажется, ты вообще не представляешь, о чем говоришь. Как будто ты просто все время надеешься, что что-то хорошее должно вот-вот произойти. Но когда этого не произойдет, то ты очень сильно разочаруешься.

Тиффани протянула ручонку и коснулась жестких кончиков волос моей бороды.

– Как у Санты? – спросила она, взглянув на сестру.

– Да, детка. Ты абсолютно права, Тиффи. Как у Санты.

– Но ты не Санта, – опять повернулась ко мне девочка.

Это расстроило меня еще больше.

– Ну а деньги-то ты хоть достала?

– Не очень много, – нахмурилась она. – У Гэри было всего восемьдесят баксов, и я их забрала. Там даже на продажу ничего не было, правда.

– А кто будет следить за твоей сестренкой, пока ты будешь находиться на этой своей воображаемой работе?

Она облизала пальцы и стерла ими пятнышко грязи на щеке девочки.

– Может быть, это будет работа, на которую я иногда смогу брать и ее. А иногда она будет находиться в школе. Черт возьми, приятель, даже полные идиоты в этом мире умудряются поднять своих детей.

– Только не всегда удачно. – Я сжал руль.

– Знаешь, – заметила Рокки, – чем больше я об этом думаю, тем меньше тебя понимаю. Ты-то что так волнуешься?

Я хотел заорать в голос, но потом мне пришло в голову, что все, что я хочу сказать, так или иначе связано с будущим, а его-то как раз у меня и не было.

– Помнишь, что ты мне рассказал? – спросила девушка. – Так вот, приятель, мы просто даем тебе шанс. Сейчас мы тебе вроде бы не нужны. И я это понимаю. Но может наступить время, когда мы тебе понадобимся.

Тиффани засопела и заерзала на сиденье, устраиваясь поудобнее под рукой Рокки.

– Я вас обеих оставлю.

– Хорошо, – был ее ответ.

Потом мы надолго замолчали, и тишину нарушал только ветер за окнами. Его звук напоминал звук скользящего с горы лыжника. На горизонте появились тяжелые облака, и я почувствовал, что мы просто жалкие жучки, ползущие по самому краю мироздания. А ведь так это, в какой-то степени, и было.

Я продолжал двигаться на запад, и солнце светило нам в спины. Лица девочек стали сонными. И здесь я опять вспомнил то старое правило. Ты мотаешь только свой срок, и ничей больше. Но что происходит после того, как твой срок закончился, подумал я? Посмотрел на спящую девочку, которая засунула один кулачок себе под подбородок.

– А зачем ты сняла глушитель? – задал я вопрос.

– Я думала, что так будет страшнее. – Рокки пожала плечами и стала что-то рассматривать за окном.

– Ты когда-нибудь была в Галвестоне?

Она отрицательно покачала головой.

Часть II

Некоторые вещи пережить невозможно, поэтому ты вроде бы и не живешь после них, хотя и не совсем еще умер. Все, что происходило со мной в мае 1987 года, все еще продолжается, только с того дня прошло уже двадцать лет, и все это стало историей. На улице стоит 2008 год, и я выгуливаю свою собаку. То есть пытаюсь выгуливать. Хожу я медленно и не очень твердо.

Сегодня утром я получил записку. Сесил написал, что меня разыскивает мужчина. Сесил владеет мотелем, в котором я снимаю свою конуру и заодно подрабатываю мастером на все руки.

Здесь и дальше на юг красновато-коричневый туман на побережье кажется бесконечным. Его грязноватый цвет заставляет меня вспомнить о песчаных бурях, которые зарождаются далеко в заливе, как будто прямо за горизонтом находится пустыня. Когда наблюдаешь за креветколовами, плоскодонками и супертанкерами, которые появляются из этого тумана, то кажется, что это другая действительность проникает в нашу и что все это неразрывно связано с историей этого места.

Одним из основных уроков истории является тот, в котором говорится, что пока ты окончательно не умер, ты еще не полностью обрел себя.

А я все еще живу.

Сэйдж бегает вокруг меня кругами и лает, но я двигаюсь недостаточно быстро для нее, поэтому беру набивную игрушку-жирафа и бросаю ее в полосу прибоя, наблюдая, как собака бросается за ней. Она прыгает и резвится на мелководье, а я смотрю на нее с берега. С рассветом появляется туман, и начинают петь птицы. Низкие звуки корабельных сирен пробуждают мир к новому дню. Сентябрь, самая середина сезона ураганов. Облака свинцового цвета, скручивающиеся в спирали, напоминают сахар-сырец.

2008 год.

Ужасный год.

Моя левая нога все время подгибается в сторону, как будто хочет от меня убежать. За мной остается неровный след. Песок в Галвестоне грубый и серый, хотя иногда в нем попадаются оранжевые и желтые вкрапления; пляжи по утрам совершенно пустынны, поэтому Сэйдж свободно носится по всему берегу, держа в зубах успевшего сваляться комками жирафа. Я провожу языком по своему керамическому мосту и вспоминаю.

Записку Сесил приклеил к двери моей комнаты, и ее содержание звучит в моем сознании, как багровый вечерний прибой:

Рой,

какой-то крутой в костюме разыскивает тебя. Своего имени он не назвал.

Наверное, мне стоит вернуться назад и начинать паковать вещи. Двигаться еще дальше на запад. Маловероятно, что они ищут меня через столько лет, но кто еще это может быть? Возможно, сейчас, по прошествии двадцати лет, какой-нибудь умник стал просматривать старые книги и решил привести в порядок старые дела? Может быть и так.

Я вспоминаю свою жизнь и вынужден признать, что с добрыми намерениями меня никто искать не будет. Живот мой напрягается от ощущения скорой развязки.

Из-за этой записки я сегодня думаю о Рокки больше, чем обычно.

Я вспоминаю, как она рассказывала о себе в том баре в Энглтоне, а зеленые и бордовые огни танцпола мелькали в ее глазах, и ее лицо перед моим мысленным взором становится все ярче и рельефнее, как это всегда происходит, если я вспоминаю, как она мне что-то рассказывала.

Она рассказывала мне, как ей было четыре или пять лет, и она спала на заднем сиденье машины, на которой какой-то мужчина привез ее мать в лес. Там было множество грузовиков, припаркованных вокруг двух жилых трейлеров. И ее мать не возвращалась до самого утра. А потом она вышла из трейлера, и краска была размазана по ее лицу, и мужчина отвез их назад домой, и никто не произнес ни слова.

Сэйдж подбегает ко мне и отряхивается от воды. Я спускаюсь к воде по узкой бухточке рядом с заброшенным пирсом, спускаюсь туда, где я расставил свои краболовки. Ноги мои напряжены, а мокрый ветер причиняет боль моим рукам, которые я непроизвольно сжимаю, как когти. Когда я где-то расплачиваюсь, люди всегда обращают внимание на мои руки. Пальцы на них искривлены, а суставы раздуты, как пузыри.

Конечно, я бы мог убежать и начать все сначала. Но покой от прогулки с собакой и сбора краболовок – это те маленькие радости, которые я еще могу позволить себе этим утром.

Это то же самое побережье, на котором люди Кабесы де Вако[27] пристрастились к каннибализму и на котором пираты Аури, Мина и Лафитта[28] нарушали закон. Именно здесь Лафитт, который построил крепость Кампечи, управлял своими рабами, шлюхами и салунами. Здесь же он служил губернатором до тех пор, пока неосмотрительно не обстрелял американский корабль, после чего ему пришлось срочно сматывать удочки. Но перед тем как смыться, он устроил на острове четырехдневную оргию. Виски лился рекой, а женщин никто и не считал. Когда утром бредешь по туманному берегу, а воздух полон запахов соли и гниющих водорослей, кажется, что это место все еще не оправилось от похмелья после всей этой истории.

Я вспоминаю, как Рокки, держа меня за руку, рассказывала мне про тот лес и про себя, совсем крошку, в том лесу, и думаю, как ее история странно переплелась с историей острова. Эти истории овеществились в побережье. Я читал у одного писателя, что история может кого-то спасти. Дерьмо собачье. Ничего подобного.

Но что-то история вполне может сделать.

Мне, например, она помогла убить уйму времени за последние двадцать лет. Больше половины из которых я провел в тюрьме.

Чуть дальше – кипарис, из которого сделан пирс, полностью сгнил, доски провалились и теперь торчат в этом тумане бронзового цвета. Несколько чаек восседают на обломках в самом конце сооружения, выставив свои белые грудки, как маленькие президенты во фраках. Крабы-песчаники разбегаются от моих ног. Успокаивающие, ритмичные звуки прилива. Сейчас можно видеть, как там, далеко в заливе, возникают ветра – небо начинает медленно колебаться, как будто в нем работает гигантская маслобойка. Из-за погоды мне кажется, что винты в моей черепушке сегодня закручены сильнее, чем обычно.

Я стою под пирсом, и от того, как подпорки сходятся в его центре, он начинает напоминать мне залитый водой собор. Я вздрагиваю, сжимаю руками конец веревки и вытягиваю проволочную ловушку; пенная пленка покрывает мои теннисные туфли. Я переворачиваю ловушку и вытряхиваю из нее в матерчатый мешок четырех голубых крабов. Потом опять завязываю ловушку и забрасываю ее в прилив. Крабы вертятся и толкаются в материю мешка, и плотная мешковина натягивается, а я понимаю, что теперь думаю о Кармен. Вместо этого пропитанного солью воздуха я чувствую вкус ее ментолового «Кэмела» и запах духов «Чарли».