Токката и фуга - Роман Сергеевич Богословский

обычно, как всегда. Но давление отца на меня лишь увеличивается и растет. Он положил меня под тяжелую плиту. В тот самый день, когда я родилась… И я до сих пор лежу под ней…

– Кира, просто прекрасно, что вы все это описали на бумаге, – сказала аналитик. – Понимаете, этот сюжет… вы на нем окончательно зациклились, подчинили травматическим воспоминаниям всю жизнь. Он постоянно прокручивается у вас в голове, хотя прошло уже столько лет. И я не зря дала вам задание сесть и все написать, вжиться в себя юную не поверхностно, а до конца, сделать пристальный перепросмотр. Возможно, это наконец освободит вас от страшных навязчивых видений из прошлого.

Рыжеволосая молодая женщина Кира Ромина сидела в глубоком кресле, откинув голову назад. В глазах ее стояли слезы. А ведь и правда стало легче после того, как она все это написала – вылила, выплеснула, исторгла.

Сколько раз уже она рассказывала всю историю целиком или останавливалась на отдельных эпизодах своего прошлого? Но прошлое для нее реальнее, чем настоящее и будущее. Она отчетливо видит каждый кадр. Она помнит всю свою боль, словно ее ранили сейчас, секунду назад.

Но теперь что-то меняется. Она чувствует это. Словно маленький колокольчик в груди начал звенеть.

– Поплачьте, – сказала аналитик, – это сейчас и нужно.

…И Кира разрыдалась в полную силу, раскачиваясь в кресле туда и сюда. Она чувствовала, как по капле, по сантиметру, выходит из нее чернота прошлого. Она все отдала белым листам бумаги.

Возможно, бумага не стерпит, а сгниет сию же минуту от того, что и в каком состоянии написала на ней Кира. Но исписанные прыгающим почерком листы неподвижно лежали на журнальном столике в мягко освещенном кабинете.

– Вот так. Вам уже лучше, – тихо сказала аналитик, легонько поглаживая Киру по руке. – Возьмите платок.

Кира достала из сумочки небольшое зеркальце, стала вытирать слезы.

– Да, гораздо лучше, Галина, спасибо вам…

Галина глотнула воды, спросила:

– Кира, когда вы в последний раз видели отца?

Она задумалась, вспоминая. Всхлипы не давали сосредоточиться.

– После переезда я прожила с отцом еще около трех лет. И хотя это тоже был ад, воспоминания о том времени меня меньше травмируют – я как-то научилась с этим жить, не замечая отцовской патологии в отношении меня. А когда исполнилось восемнадцать, просто сбежала из дома. Какое-то время жила у той одноклассницы, отец которой заставил весь дом пластинками, у Светы, я там писала…

– Да, да, помню… Ленин на дне океана, – улыбнулась Галина.

– Именно, – Кира улыбнулась. – Потом уехала в Воронеж. Там мне Жора помог. У них в семье водились деньги, он снял мне квартиру, уговорил отца взять меня на работу. Мы три года жили с Жорой как муж и жена, хотя и в разных квартирах. Потом я поняла, что не могу больше с ним. Уехала в Питер, ничего ему не сказав. Наверное, зря я так, но я никогда его не любила. Он так и остался для меня сопливеньким Жориком. Мне просто нужна была помощь. А он… такой любви я никогда и ни от кого не видела больше. В Питере скиталась по квартирам малознакомых людей, выпивать начала, таблетки употреблять. Потом вышла замуж за вечно пьяного длинноволосого рокера, но с большой квартирой. Мне казалось, что он такой же свободный и добрый, как отец Светки. Но все оказалось иначе. Он пил, водил в квартиру баб, бил меня. Ну и вот лет пять как вернулась в Москву. Квартира пока съемная, но я неплохо зарабатываю в модельном агентстве, так что на жизнь одной хватает.

– Да… – выдохнула Галина, сделала большой глоток воды, – а дети, Кира? Вы хотите детей? Думали об этом?

Кира закрыла глаза, поежилась.

– От питерского был выкидыш. Больше не пыталась. Да и не было у меня после никого, кроме случайных мужчин и мимолетных связей.

Помолчали.

Галина посмотрела на Киру серьезно, подалась вперед. Спросила:

– Как думаете, отец вас искал? Можете не отвечать, но все же…

– Я уверена, что да. Думаю, что ищет до сих пор. Я иногда вижу отца в новостях. Его строительная компания стала настоящим гигантом. Но чувствую, что он не отпустил меня. То, чего он хотел от меня, что искал во мне – осталось с ним и управляет им. Я не знаю, что это. Но чувствую – это настолько сильно, что он не может успокоиться. И я боюсь, что однажды он найдет меня.

– Ничего не бойтесь, – уверенно сказала Галина. – Вы взрослый состоявшийся человек. Даже если найдет – и что с того? Привет и пока, вот и все. Жду вас в пятницу, продолжим. А то, что вы написали, я оставлю у себя. Перечитаю еще раз к следующей встрече.

В пятницу Кира к Галине не пришла – нужно было ехать на показ новой коллекции в Калининград. Она написала эсэмэс – «Не могу говорить, работа. Вернусь в Москву – наберу вам». В ответ она получила: «Ничего. Работа есть работа. Напишите ваш домашний адрес, мне нужно внести его в журнал».

Кира написала.

В Москве было пасмурно и сыро, но все же теплее, чем в Калининграде. С вокзала Кира поехала домой на такси, ей хотелось поскорее выпить чая с травами и упасть в теплую постель. Радость не отпускала ее все эти дни. Тучи начинали расходиться, она ощущала это даже ресницами. Не зря она сделала над собой усилие и все описала. После этого стала рушиться стена, которая отделяла ее от жизни все эти годы.

Она вошла в подъезд, поднялась на седьмой этаж. Странно, но лампочка на площадке не горела. Стала искать телефон, чтобы посветить…

В этот момент ее грубо схватили сзади, закрыв рот ладонью. Кира стала кричать, но раздавалось лишь тихое мычание.

Второй человек выхватил у нее ключ из руки, телефон упал на пол, экран его бессмысленно загорелся.

Открыли дверь, втащили Киру внутрь, включили свет в коридоре.

Незнакомый голос предупредил:

– Я сейчас тебя отпущу. Если будешь орать, выстрелю в голову, ясно?

Кира почувствовала, как к затылку прикоснулось твердое.

Она закивала – да, поняла, мол.

Ее толкнули на кровать. Она увидела двух незнакомых мужчин вполне обычного вида.

– Мы в кухне побудем, – сказал один. – Насчет крика я тебя предупредил.

Они ушли в кухню.

Открылась входная дверь – и в квартиру вошел отец Киры. Он совсем не изменился, разве что похудел и подкачался. И поредели волосы.

Его синий костюм резко контрастировал с ярко-красным галстуком. Движения отца были неторопливыми и четкими.