«Если», 1999 № 04 - Журнал «Если»

Стараясь не покидать тень, отбрасываемую деревом, Афония вскарабкалась на стену. Она постаралась превратиться в невидимку: черная одежда, темный платок поверх светлых волос, надвинутый низко на лоб и скрывающий половину вымазанного сажей лица. Она аккуратно ставила ноги в мягких сапожках между ржавыми гвоздями и осколками стекла, торчавшими из стены. Афония свято верила в свою колдовскую неуязвимость, однако не могла избавиться от врожденного пессимизма. Появившись на свет с необыкновенными способностями, она как будто не должна была прибегать к грубой маскировке, вроде черной одежды; с другой стороны, она, потомок древнего рода, зарабатывала на прожитье воровством, что тоже шло вразрез всяким правилам. Что поделать: никто добровольно не расстается с редкостными талисманами, как и с деньгами.

Закрыв ладонями глаза, она шепотом произнесла заклинание. Во второй раз она повторила его, зажав уши, в третий — заткнув нос. Открыв глаза, она воочию увидела чары, оберегающие безобидный вроде бы дом и окружающую его территорию.

Здесь царствовала мерзость. Сверхъестественное чутье предупреждало Афонию об опасной близости зеленого тумана с запахом гниющего мяса. До слуха доносились крики и стоны, от которых дыбом вставали волосы. Внезапно ветерок, которого она не смогла уловить, пронес мимо безглазое привидение в облике молодого человека.

От страха у нее перехватило дыхание. Она читала о подобном колдовстве, но никогда не сталкивалась с ним наяву. Здесь она узрела сочетание двух видов колдовства; для противодействия каждому требовалась кровавая жертва. Ни один маг в Городе не осмелился бы на такое жертвоприношение.

Какое-то время она прижималась к стене. Страх принуждал ее мечтать о жизни в доме, унаследованном от родителей, о покупке оливковой рощи, о преподавании в Академии, даже об изучении философии. Потом она вспомнила голос Малагироса: он посмел непочтительно отозваться о ее прическе и намекнуть, что она ошибочно выбрала профессию…

Афония вынула из ножен на бедре потемневший магический нож и уколола палец. Капля крови упала на лист, оторванный от ветки. Она поводила руками над листом, бормоча загадочные заклинания, а потом дуновением отправила его вниз.

Лист запорхал, как бабочка, выписывая сложные фигуры и вспыхивая на лету. Туман, голоса и привидения устремились за ним, оставив ненадолго узкий проход.

— Здесь достаточно денег, чтобы выкупиться у Марка Лициния вместе с семьей, — сказал Малагирос. — Хватит и на покупку лавки в гавани.

Раб облизнул губы и оглядел тесную, задымленную таверну. По его лбу катился пот. Запах его тела смешивался с запахами рыбы, жира и пролитого вина.

— Это — цена моей жизни, — сказал он с сильным чужеземным акцентом. Волосы у него были цвета вылинявшей пеньки, лицо плоское и курносое. Настоящий варвар!

— Так ли уж дорога твоя жизнь? И хороший ли хозяин Марк Лициний? — Малагирос сильно в этом сомневался: огромные штрафы, которые платил обитатель замка за гибель своих рабов, говорили сами за себя. Город таким образом собирал деньги, необходимые для изгнания зловредных призраков.

Бледно-голубые глазки раба вспыхнули, и он сплюнул на покрытый соломой пол; судя по состоянию соломы, многие здесь вели себя так же.

— Это мой подарок Лицинию. — Раб снова оглянулся. — Вот как мы поступим…

Малагирос усмехнулся. В мешочке, переданном им рабу, позвякивали серебряные монеты. Отдав вору свой амулет, раб удалился, не произнеся больше ни слова. За ним последовала закутанная женщина с ребенком на руках. Любой мог получить убежище в храме, если внес залог в размере суммы, которую уплатил за него хозяин; цена покупки была известна, ибо учитывалась при уплате налогов. Так Город сохранял лицо, а рабы — надежду на освобождение.

На планах Бертроса красовался обыкновенный замок, представляющий собой четыре постройки вокруг двух центральных дворов; однако на планах отсутствовал вход в подвал, который тем не менее существовал.

«Дворец построен на месте прежнего сооружения, — объяснил Бертрос. — Прежний владелец славился своими винными подвалами. Они, судя по всему, были громадными, больше, чем сам дом. По глубине они не уступают высоте теперешнего дома».

Малагирос не сомневался, что вход в подвал располагается в одной из комнат в фасадной части дома. Это должна была быть комната, которой часто пользуется хозяин и куда никому нельзя войти без стука, — например, кабинет.

Он тоже облачился во все черное; длинные волосы связал бечевкой в пучок, на поясе застегнул широкий кожаный ремень с крючками и кармашками. Вытряхнув на ладонь содержимое одного из кармашков, он посыпал себе веки, нос и уши, после чего произнес слова заклинания; зачем самому обладать талантом, если его сущность продается за деньги? Открыв глаза, он увидел ту же мерзость, которая открылась Афонии, и удивленно замигал.

Он полагал, что культ Ногры объединяет обыкновенных богатых дегенератов, усмотревших в экзотической религии свежее оправдание для своей разнузданности.

«Ошибка, — подумал он. — Кем бы они ни были, любительством здесь не пахнет».

Окно было узким и находилось в тени, отбрасываемой разросшимся кустом, заслонившим светильник. Афония положила свои длинные худые пальцы на ставни и закрыла глаза. Спустя несколько секунд она почувствовала дрожь, свидетельствовавшую о могучих чарах, охраняющих сам дом изнутри. Еще через несколько мгновений она почуяла тяжелый, маслянистый запах зла.

Внутри дома засело нечто зловещее, однако пока она не могла понять, что именно. К счастью, до него было еще далеко. Прежде следовало открыть окно. Она сжала кулаки и сделала несколько движений, словно обматывая руки щупальцами. После этого она произнесла СЛОВО. Как и многие другие, оно почему-то состояло только из одних согласных. Ставни раздвинулись. Афония сморщилась: ее посетило ощущение, что все тело покрылось сальной пленкой. Она осторожно перешагнула через низкий подоконник.

Ее взору предстала небольшая гостиная, обставленная кушетками на изогнутых ножках и разноцветными скульптурами. «Дешевка», — подумала она, ибо унаследовала от предков умение разбираться в произведениях искусства. Приятное исключение представлял собой гибрид кошки и человека в полный рост, в сияющем шлеме, с изогнутой саблей. Экзотический вид экспоната заставил ее приблизиться и с содроганием удостовериться, что это не скульптура, а чучело.

Стены были разрисованы сатирами, гоняющимися среди цветов за нимфами. Одно из этих изображений пришлось ей особенно не по душе. Через секунду сатир на нем пошевелился. Это был очень мускулистый сатир, и нимфа, которую он успел поймать, не выражала большой радости по этому поводу.