Безумие (март 2008) - журнал Русская жизнь

Да, тороплюсь. Видимо, на свидание со Снегурочкой.

«Старинные домики», ясное дело, оказались полуразрушенными декорациями к фильму. Никакого намека ни на какую Снегурочку. Зато ресторан «Берендеевка» оказался исправным строением. Меня встретила женщина средних лет со строгим лицом. «Сначала, - говорит, - нужно спуститься вниз и сдать пальто».

Спустился. Сдал. Вернулся.

«Затем, - говорит, - нужно взять либо большую тарелку, это стоит 99 рублей, либо маленькую, она 59 рублей. И кладете туда, что хотите».

И я понимаю, что вообще ничего не хочу. Нет, я, конечно, не рассчитывал, что за 99 рублей мне тут в неограниченном количестве дадут икры, даже минтаевой. И на звено осетра не рассчитывал. И на тельное, и на ушное, и на баранье седло. Но уж хотя бы холодца паршивого могли бы положить. Рыбы под маринадом. Скумбрии какой-нибудь. Нет, кукиш вам!

Несколько салатов, утонувших в жидком майонезе (один из них - «крабовый», то есть из крабовых палочек). Пережаренные блинчики с тончайшим слоем мяса - и такие, что не разгрызешь. Пирожки с яйцом, капустой и с картошкой, только не с мясной начинкой. В особенных контейнерах - «горячее». Какие-то куски чего-то непонятного под густой шапкой майонеза.

«Ну, что же вы стоите, - руководит мною строгая женщина. - Набирайте быстрее. Сок за дополнительную плату. Пять рублей стакан».

И я, сам не понимая почему, и вправду начал набирать какую-то невероятную еду. И соку взял за дополнительную плату. И расплатился. И взял поднос - куда теперь идти?

«Наверх. Вот по этой крутой лестнице, а там за ней - еще одна».

«А нельзя, чтобы за дополнительную плату мне поднос наверх доставил кто-нибудь более опытный в таких делах? Официантка, например?»

«Нет у нас свободных официанток. Все заняты. У нас сейчас будут Большие Поминки. Поднимайтесь, поднимайтесь, ничего страшного».

***

«Во время ярмарки и в праздники иногда на Сусанинской площади появлялась ручная повозка с ящиком, набитым льдом, там же продавалось мороженое, которое отпускалось потребителям вложенным в большие граненые рюмки. Для извлечения же мороженого выдавалась костяная ложечка, так что мороженое надо было есть, не отходя от тележки. После чего посуда и ложка прополаскивались в талом льде, вытирались фартуком не первой свежести и были готовы для ублаготворения следующего потребителя. Так что это мороженое употреблялось обычно приезжавшими на базар крестьянами, не предъявлявшими особых требований к гигиене, ибо не были просвещены в оной».

С. М. Чумаков. «Воспоминания костромича».

***

Словом, похоже, что Снегурочка пока не приживается. Даже зимой. А может быть, не приживется вообще. А может быть, и к лучшему то, что не приживется.

Кострома иным сильна - тем, что уже в начале было перечислено. А также, может быть, в первую очередь, собственно костромичами. Людьми искренне доброжелательными, немного наивными, склонными во всем видеть один позитив. Иной раз это может и немного раздражать. Но дорогого это стоит в наше время, ой как дорогого. Только ради этого хочется приехать в Кострому, купить там домик где-нибудь неподалеку от сусанинского памятника, и никуда оттуда не уезжать.

***

И еще.

В одном из костромских кафе я спросил тонику и джину. Джин принесли, а тоник закончился. Мне предложили спрайту. Я отказался. Тогда одна из официанток пошла в ближайший магазин за тоником. Но тоника там не было. На всякий случай она принесла «джин-тоник». Но от этого я тоже отказался. Тогда уже несколько официанток разошлись по нескольким ближайшим магазинам. И тонику нигде не оказалось. Я сидел, как завороженный, и смотрел, что дальше будет. А дальше несколько официанток разошлись по нескольким ближайшим ресторанам и кафе и в одном из них и вправду нашли тоник. Принесли его оттуда в пивной кружке, разлили в баре в два хайбола и поставили передо мною на столик. Стоил весь этот тоник где-то рублей двадцать пять.

Официантки ходили не где-нибудь, а по костромским тротуарам, то есть по обледенелым кочкам, окруженным глубокой водой. Чтобы сэкономить время, они даже не набросили на себя зимнюю одежду.

Комментарии, я думаю, излишни.

* ДУМЫ *

Дмитрий Ольшанский

В гостях у черта

Современная Россия как проклятое место

Они ставят идеалом будущего не рыцаря, не монаха, не воина, не священника, не даже какого-нибудь дикого и свежего, не тронутого никакой цивилизацией человека - нет, они все ставят идеалом будущего нечто самим себе подобное - европейского буржуа. Нечто среднее; ни мужика, ни барина, ни воина, ни жреца, ни бретонца или баска, ни тирольца или черкеса, ни маркиза в бархате и перьях, ни траписта во власянице, ни прелата в парче.

Константин Леонтьев

I.

Одним весенним вечером, беззаботным и теплым, больше пятнадцати лет назад, я спускался вниз по Тверской улице. Мне нужен был свежеоткрытый на месте советского кафетерия бандитский клуб - в клубе проходил рок-концерт, группа хотела разбавить паханов хиппанами, и свои могли проходить бесплатно. Кто такие свои? С правого лацкана моего драного вельветового пиджака смотрел грустный Джон Леннон, к левому был прицеплен значок с надписью «Иван, иди прочь!»; с какой стороны ни зайди, а меня затруднительно было спутать с накопителями первичного капитала. Впрочем, на тогдашней Тверской я был самым обычным прохожим. Вокруг был порядок: агитаторы «Демократического союза» проповедовали, стоя на разбитых ящиках, хмурые мужички продавали брошюры «Зарядись с Чумаком» и «Кто убил Осташвили?», казаки, гремя шашками, поднимали портреты царской семьи, школьники с ирокезами уговаривали 33-й портвейн, рыба из магазина «Рыба» кружилась в полупустом аквариуме, а лохматый дядька-попрошайка, пошатываясь, объяснял румяной, раздувшейся от гнева продавщице: Да, я выпил сегодня, сеньорита. А мне нельзя, что ли?

Почему ж нельзя, можно. Здесь всем было все можно.

На углу с Малым Гнездниковским ко мне вдруг подступили два шкафа, каждый на две головы меня выше, в идеальных костюмах. Такие встречались в американском видеофильме, а не на улице. - Простите, - вежливо начал один из шкафов, - не могли бы вы пройти с нами за угол? Так и сказал, я не ослышался. Честно сказать, за угол мне не очень хотелось, но делать нечего, я повиновался и двинулся с ними. Десять шагов спустя стало ясно, что оба шкафа - всего лишь охранники, а их маленький, юркий начальник неожиданно церемонно подал мне руку и осведомился, как меня звать.

- Очень приятно, - сказал он, - а я казначей N-ской братвы. У нас тут образовалась проблема, и я думаю, вы сможете нам помочь. Слушайте меня внимательно.

Я молча слушал. Булькал что-то, точнее, но слушал.

- Дело в том, - продолжал казначей, - что у нас только что увели сумку, прямо из открытой машины, здесь на площади. Там были какие-то деньги, валюта: доллары, фунты, франки, йены, но это неважно. Важно, что там же лежали бумаги, необходимые нашим друзьям, которые далеко, вы меня понимаете?

Я по- прежнему булькал, но все понимал.

- Сумку у нас вынул парень, точно такой же, как вы. Те же длинные волосы, джинсы, рваный пиджак, весь ваш прикид сумасшедший. Я вот что хочу вам сказать: вы оставьте себе эти деньги, ведь не в деньгах же дело. Верните бумаги. Я вас очень прошу, по-хорошему: верните бумаги. Я знаю, у вас где-то рядом напарник, дружок - вы скажите ему, чтоб отдал, и мы вас сразу отпустим.

Следующие три минуты были очень плохие минуты. Но я нашелся. Дал им свой телефон, они сбегали, позвонили, мое алиби подтвердилось, благо я жил совсем рядом и только что вышел из дому. Сумку вынул не я, просто кто-то похожий: поди различи на Тверской всех этих хиппи, панков, художников, демократических агитаторов и городских сумасшедших. Лишние люди - если не пьют, так воруют.

II.

Репутация России двухтысячных в глазах что местного, что иностранца может быть исчерпывающе описана формулой из одной развеселой песни: «Нас, наркоманов, никто не любит». Есть в отечестве нашем, каким оно стало за последние десять лет, нечто несомненно отталкивающее, вызывающее если не ужас, то уж точно брезгливость, разочарование и досаду. Россия, какой мы ее видим теперь, очевидно плохая, неправильная страна, и все в ней неправильно - равно для правых и левых, гамлетов и дон-кихотов, ревнителей и ниспровергателей, юношей, обдумывающих житье, и старушек, Божьих одуванчиков. Здесь что-то случилось, и теперь все пошло не туда, так что всеобщее неуклюжее недовольство, покамест расплывчатое и вовсе не устремленное в одну точку, отзывается в разговорах и в печати стихийным ворчанием: невеликая эпоха, гадкое время, вредное государство, глупое общество, скверная жизнь.