Безумие (март 2008) - журнал Русская жизнь

Теперь я перехожу к наблюдениям, произведенным мною минувшим летом и записанным под моим руководством лицом, хорошо знакомым с народным бытом и вполне опытным в психиатрии.

Весной и летом 1909 года в приходе села Троицкого Московской губернии, расположенного в пяти верстах от железнодорожной станции и верстах в шести-семи от города, известного более по имени находящегося там монастыря, появилось сразу несколько «бесноватых». Женщины эти страдали какими-то припадками, проявляющимися особенно бурно во время церковной службы и церковных обрядов и вообще в связи с какими-нибудь религиозными представлениями. По всеобщим заявлениям, они были испорчены, в них вселился бес; то же говорили про себя и они сами. Одна из женщин, Клавдия Фадеева, деревни Хомутово, в версте от Троицкого, во время припадков кричала, пела петухом, лаяла собакой, мычала, блеяла овцой, неприлично бранилась, богохульствовала и т. д. Другая, Василиса Большакова, той же деревни, всегда здоровая и бойкая, обращала на себя внимание прихожан за обедней во время причастия, когда ее начинало «ломать», как говорят крестьяне, и она кричала, плакала и могла причаститься с большим трудом и только при помощи других лиц, которые ее подводили насильно, после чего она как бы лишалась сознания. Указывали одновременно и еще на одну женщину, тоже из ближайшей деревни; тогда как прежде ничего подобного в округе слышно не было.

Исследования начаты были со двора Фадеевых.

Больная Клавдия Фадеева, деревни Хомутово, неграмотная, 30 лет, замужняя. Мать ее, Матрена Строева, питомица Воспитательного дома, 50 лет. Умная, словоохотливая старуха, рассказывающая необыкновенно образным, стильным языком, просто, сильно и ярко, - то, что в старину называлось «сказывать» и что создавало главную прелесть народной поэзии. Отец больной Матвей Строев, около 70 лет, здоров. Дед больной умер «желчью», бабка - от сужения пищевода. Матрена Строева носила дочь Клавдию благополучно; роды были тоже нормальные.

Больная была довольна вниманием лиц, желающих ей помочь, но потом стала отказываться от лечения, утверждая, что «эти доктора нам не годятся», и уклончиво намекая, что дело тут не в болезни, и обыкновенные лекарства не пригодны. «Я этих пузырьков-то, может, несчетно выпила», - с презрением говорила она.

По показанию матери и самой больной, Клавдия росла девочкой здоровой, особых болезней не было, если не считать кори в 17 лет. Больная единственная дочь и носит на себе некоторый отпечаток этого, до известной степени исключительного положения. Она, очевидно, привыкла сосредоточивать на себе внимание, пользоваться несколько большими, чем другие девушки, заботами родных. Она богомольна, но «особо не молилась, ходила в церковь, когда можно». У нее было много женихов, что Клавдия объясняет тем, что она «смирная»; но приходилось выбирать такого, который бы пошел «в дом», т. е. поселился с женой у родителей жены, вошел в их хозяйство. А «в дом» хороших не было. Клавдия была общительна, ходила гулять с девками и ребятами, но что означает «нравиться», по ее словам, не понимала, ценила в мужчинах только скромность и трезвость. Замуж ей идти не хотелось, она мечтала поехать в Москву «в люди». Один из местных крестьян, который отличался особенною грубостью и вообще «никому проходу не давал, ругался», как только напивался пьян и начинал браниться с ее отцом, говорил во всеуслышание, будто он, Матвей Строев, живет со своей дочерью Клавдией, и что оттого она не выходит замуж. Раз он так «срамил ее» на улице, что на него подали жалобу, и он десять дней сидел под арестом, а в другой раз, когда его опять осудили, просил прощения, кланялся в ноги Клавдии при всем «мире», и его простили.

На 23- м году Клавдия вышла замуж за Василия, питомца Воспитательного дома из другой деревни, столяра. Шла она охотой, но особенно не любила. Относится и теперь к мужу очень критически.

Родные жениха не ладили со Строевыми, родными Клавдии, ссорились главным образом из-за того, сколько времени им гулять на свадьбе: Строевы не хотели, чтобы они долго оставались у них, - «погостили, и будет». Да и вообще жениховой родне не хотелось отдавать его «в дом». На девичнике вздорили, и кто-то из родни Василия сказал: «Надо сделать так, чтобы ни вам, ни нам хорошо не было». Во время венчания в церкви, когда на молодых надели венцы и повели вкруг аналоя, венцы вдруг закачались. Клавдия сказала об этом свахам, но те промолчали. Дома, по приезде от венца, Клавдия почувствовала, что ей «ударило в голову», сделалось что-то вроде дурноты, так что она не могла сидеть за чаем и легла; муж тоже стал как больной, хотя она не заметила, чтобы он много выпил.

В эту первую брачную ночь случилась и еще одна неприятность. Когда их уложили, молодой так «ослаб», что она опять подумала, не напоили ли его, чтобы сделать ей «насмешку». Дружки и родня, по обычаю приходившие «наведываться», стали приставать, а один мужчина («Петр кузнец, который завсегда по свадьбам дружком ездит») напился и принялся срамить молодую, намекая на клевету, «что говорят, то, стало быть, правда». К Петру присоединились свахи: «Знать, правда». К рассвету, однако, все обошлось благополучно, и молодые стали мужем и женой.

Клавдия не говорит, чтобы все это сильно ее расстроило. Однако, как только встала она утром, так почувствовала боли в животе и не могла ничего есть, а на второй или третий день вдруг заболели у нее ноги, так что больная лежала и могла с трудом передвигаться только по избе.

Боли ног длились больше недели, а когда полегчало, «ударило из ног в бок, лопатку»; а потом «взошло в живот», причем во время наступления болей Клавдия нащупывала какой-то желвачок, которого, однако, Матрена найти не могла. Боли усиливались, «грызло в паху», больная советовалась с одной женщиной, которая заговаривала ей грыжу, «грызла зубами». Болели у нее в то время и руки, как бы немели и отнимались, не было в них никакой силы, трудно было доить и шить. Рожала два раза двух девочек.

Муж ее живет постоянно в Москве, ездит к ней; и она ездит к нему. Клавдия особо не жалуется на мужа, а Матрена намекает, что у них много неприятностей, что с тех пор, как она сильно болеет, он стал отдаляться от нее. После последнего ребенка лет пять уже они, по-видимому, не живут друг с другом.

Два года тому назад у Клавдии умерла летом девочка, болезненная, очень ее утомлявшая. Клавдия как будто и рада была, уж очень намучилась, но, тем не менее, стала сильно тосковать. На второй неделе у нее на лице выступил румянец, так что Матрена радовалась поправке дочери, а вслед за тем она начала быстро толстеть. Скоро всем стало очевидно, что толщина ее ненормальна, болезненна. На деревне стали говорить, что она так растолстела потому, что муж купил ей в Москве «человеческого жиру», и даже умный и грамотный мужик, «начетник Федот», как его называют, сказал при встрече с ней: «Сама виновата. Залечилась у докторов-то, напилась человечьего жиру». Важно отметить, что доктора, к которым она обращалась, не признавали боли. Так длилось до Великого поста нынешнего 1909 года.

Больная и ее родные отмечают, что обыкновенно она говела в начале поста, последние же годы все стала откладывать, «все отлыжка: то нельзя, то больно заболела»; так было и тут.

Как- то она пошла собирать у реки камень с односельчанкой Татьяной Ежовой. Татьяна, молодая красивая баба, выдана была два года назад за хомутовского крестьянина, сына Степана Ежа, человека хилого, бледного, небольшого роста; детей у них не было; с семьей мужа она не ладила, ссоры доходили до того, что она ушла к отцу. Татьяна ездила в Москву, к «брату Якову», который сказал ей, что она «не сама дурит, а сидит в ней бес».

На реке, собирая камень, Татьяна стала советовать Клавдии непременно поехать к брату Якову. «Что бы он тебе сказал? Может, велит операцию сделать, или что?» Но Клавдия не согласилась, сказав, что «не охотница ходить по ворожеям». С тех пор родные стали приставать, почему это она не говеет и посылать к мужу и к Якову. Клавдия даже обругала мать: «Да ну, уж вы, старухи, охотницы к колдунам-то ходить». Однако мать не унималась, пошла к молодой Ежихе и принесла оттуда известие, что Татьяне стало от Якова лучше. Муж Клавдии решительно велел ей приезжать к нему в Москву, чтобы отправиться к Якову, и Клавдия подчинилась.

Предварительно оба решили поговеть. Клавдия особенно боялась причащаться и просила мужа, в случае, если что с ней «приключится», подвести ее к Святым Дарам насильно. Однако причастилась Святых Тайн благополучно и была очень довольна.

На другой день пошли к Якову.

Оказалось, что его «забрала полиция», т. е. что принимать ему запрещено. Огромная толпа ждала у запертых ворот. Пошли в чайную дожидаться. Клавдии уже страшно хотелось его видеть. Наконец сказали, что можно идти, околоточный отпер дверь.

Яков среди икон и лампад стоял на коленях и читал книги. Как только дверь к нему отворили, Клавдия начала «трястись», закричала, заплакала и упала. Народ бросился поднимать, но Яков сказал: «Ничего ей не сделается. Не поднимайте». Клавдия встала и так «блажила», что Яков уговаривал ее: «Ах ты, бесстыдница, народ слушает»; но она «никаких данных не принимала».