Безумие (март 2008) - журнал Русская жизнь

Предварительно оба решили поговеть. Клавдия особенно боялась причащаться и просила мужа, в случае, если что с ней «приключится», подвести ее к Святым Дарам насильно. Однако причастилась Святых Тайн благополучно и была очень довольна.

На другой день пошли к Якову.

Оказалось, что его «забрала полиция», т. е. что принимать ему запрещено. Огромная толпа ждала у запертых ворот. Пошли в чайную дожидаться. Клавдии уже страшно хотелось его видеть. Наконец сказали, что можно идти, околоточный отпер дверь.

Яков среди икон и лампад стоял на коленях и читал книги. Как только дверь к нему отворили, Клавдия начала «трястись», закричала, заплакала и упала. Народ бросился поднимать, но Яков сказал: «Ничего ей не сделается. Не поднимайте». Клавдия встала и так «блажила», что Яков уговаривал ее: «Ах ты, бесстыдница, народ слушает»; но она «никаких данных не принимала».

Яков сначала лечил других, потом наконец положил Клавдию на свою постель и стал ее «прослушивать». Постель у него низенькая; он становится на колени и «колотит» больную своей головой в живот, слушает ухом и «дошел так до груди и ног».

Как только Яков ударил ее своей головой «по брюху», так и заявил во всеуслышание: «Вот он - в животе сидит. Потом приказал накрыть шалью ее и себя, чтобы «больше душило», и велел ей кашлять и плевать. Клавдия начала откашливаться и кричала: «У меня мало», но Яков возражал: «Тебе не воз плевать». И продолжал приказывать: «Больше кашляй».

Больная кашляла изо всех сил. Вдруг она начала кричать не своим голосом: «Во какого он разбил журавля… Я шел ногами, шел… и когтями ей всю глотку ободрал». Народ плакал. А Яков говорил им: «Вот, православные, вы не верили, что бес в человеке бывает, а вот какой бес-то в ней сидел, самый ахальный, не думал я его и побороть». Клавдия кричала: «Я частями буду выходить. Кабы ты к Якову не пошла, я бы через десять лет, как бы стал разом выходить, так бы тебя и задушил. А он разбил меня частями, ужалел твою душу».

Вернувшись домой, она чувствовала сильную слабость, через день пошла опять. Когда она вернулась в деревню, от крика у нее совершенно пропал голос.

Дома ей еще похужело, стало ее «ломать», и она кричала, не переставая, день и ночь, а на Страстной, в великую пятницу пела, лаяла, кричала петухом, мычала коровой, блеяла овцой и т. д. и все время ругалась, богохульствовала, дралась. Пасху продолжалось все то же, так что старуха Матрена думала, что сойдет с ума. Бабы со всей деревни сходились слушать, и всяким пересудам не было конца.

Муж послал Клавдии из Москвы от брата Якова образ Феодоровской Божией Матери. Но она «зачуяла» еще, когда образ был в дороге, начала кричать, что не хочет его, и стала страшно богохульствовать. «Чего тебе надо? - кричала она, пересыпая речь ругательствами - Каку таку еще беспаспортную везут? Не хочу я тебя. Сюда по машине приедешь, а отсюда назад по шпалам пойдешь» и т. д.

Клавдия говорит об этом времени довольно смутно и рассказывает, что плохо помнит и что она не сознавала вполне, где находится, и не узнавала своих. Ей, например, казалось, что она в Подольске, в какой-то больнице; она звала какого-то доктора Сергея Сергеевича и няню Екатерину Ивановну, принимала за этих лиц окружающих, требовала телятины, чем вызывала уже общий смех.

После Пасхи ее опять отправили к Якову.

Снова причастившись по его приказанию, она пришла к нему и на этот раз начала его «грызть», как выражается больная, «всячески срамить». Она кричала: «Братец Яков, позвольте мне распорядиться, я всех узнаю: кто здесь вор, кто вас испытать пришел и кто непутный». Потом Клавдия стала «выкликать», кто и когда ее «испортил», причем показывала на сестру и сноху мужа: «Испортила Катька, испортила Варька, - кричала она, - сделали под венец… натыкали булавок». Клавдия, между прочим, просила: «Брат Яков, отрежь мне язык, очень ругаюся». Но он возразил: «Не ты ругаешься, а бес в тебе». «Брат Яков, - говорила Клавдия, - меня предлагают в Подольск в безумный дом». Он на это отвечал: «В тебе безумия нет, какая же ты безумная, если все помнишь. А посажен в тебя бес».

Клавдия была у Якова раз пять, и становилось ей только хуже. В это время в Москву приехала и еще одна ее односельчанка, Василиса Большакова, также с целью посетить Якова и также потом заболевшая.

Больная Василиса Федоровна Большакова, 37 лет, деревни Хомутово, питомица Воспитательного дома. В детстве не помнит никаких болезней. Баба на вид крепкая, здоровая, с задорным веселым лицом, бойкая на словах. Часто краснеет, во время рассказа волнуется. Детство было не из легких: по словам больной, она «всего насмотрелась». Приемная мать ее «пошла на тот свет от побоя»; ее все время колотил муж, приемный отец больной; наконец повредил ей шею, зашиб позвонки, и она скончалась. Сам он жив до сих пор, только «стал плох дыханием», ему девятый десяток. Василисе приходилось всегда очень много работать. Работница она, по отзывам окружающих, прекрасная. Замуж вышла 20-ти лет, тоже за воспитанника Воспитательного дома, который ей нравился. Малый красивый, работящий, но «привержен вину»; в пьяном виде невыносим, скандалил даже на девичнике.

Как только Василиса после венца слезла со ступенек церкви, так началась у нее боль живота. Дома после венца снова был скандал. Потом все шло хорошо. Было четверо детей, в живых осталась одна. Первое время очень мучилась животом, страдала ужасно два с половиной года до первых родов. Теперь она здорова, детей нет уже семь лет; отчего, не знает сама. С мужем продолжает жить хорошо: то он к ней, то она едет к нему в Москву.

К Якову она шла весело, но когда увидела его, сильно испугалась, потому что Яков очень уродливый. Начал он ее «прослушивать», причем приказывает дышать и кашлять. Василиса начала плакать и кричать и все время изо всех сил кашляла. Яков все приказывал: «Дыхни; кашляй», и она кашляла до той степени, что «харкотина летела кусками». Яков заявил, что «бес в ней сидит». Она была у Якова всего пять раз, и каждый раз ей все было хуже. Ходила она потому, что он «растревожил в ней беса», который в ней сидел, но которого она не замечала, «разбивает его частями» и выгоняет. Дома у Василисы все время тоска; она плачет, плохой аппетит и плохой сон. Яков велел ей чаще причащаться, и она это исполняет, но всякий раз ее при этом «ломает». Во время Иже Херувимы ей корчит руки, она вся синеет, «людям видно». За выносом ее трясет; потом, пока дети причащаются, она терпит, а как станет подходить к чаше, так ударяет ей в голову - от лба к затылку, она начинает плакать, рыдать и наконец «ничего не помнит».

Так как бесоодержимость тесно связана с народными верованиями, то интересно отметить отношение к этому вопросу местного духовенства. Священник села Троицкого пользуется сочувствием крестьян, устраивает чтение в школе, человек добрый, и тихий, подавленный тяжкими условиями жизни. У него огромная семья и, конечно, большая бедность. Взгляд крестьян на бесноватых и одержимость, по-видимому, вполне им разделяется.

В июле он говорил проповедь на тему рядового Евангельского чтения о бесноватом, беснующемся на новолуние. В проповеди он говорил о том, как бесы вселяются в людей, и в настоящее время, как мы знаем, тому множество примеров. К одержимым бесами он причисляет «вообще всех воров, пьяниц и излишне предающихся плотской любви»… «Почему, думаете вы, - продолжал он, - бес ввергал его, бесноватого, в огонь и в воду на новолуние? Это тоже вполне понятно: он делал это с целью оклеветать невинное светило».

Один крестьянин соседнего села Зажоры, Миронов, больной восьмидесятилетний старик, с непоколебимым убеждением передал рассказ об одном колдуне, который долго не мог умереть, так как ему некому было передать своего лихого ремесла, а без этого, согласно народным поверьям, колдун умереть не может. Пришел батюшка, стал его уговаривать: «Нехорошо это, брось». - «Ну, а он говорит, - рассказывал старик, - что же, говорит, ничего, я на свинину перепущу. На свинину перевел и помер. Окорок весь, как есть, почернел. Ну, батюшка велел с ним положить. Потому что, говорит, «зря тоже нельзя, может скотина поесть или птица поклевать. Скотина не виновата, а будет мучиться. Так с ним в гроб окорок и уколотили. На закуску!» - злобно закончил старик.

Не лишено интереса замечание брата Якова, которое охотно цитируется его пациентами, что очень много бесов развелось теперь, «после забастовок». Таким образом, кликушество и бесоодержимость является как бы специфическою реакцией женской половины русской деревни на освободительное, революционное движение.

По мере того, как в Хомутове число бесноватых увеличивалось, а припадки бесоодержимости принимали более резкие проявления, кругом в народе пошли разговоры о колдунах. Вообще, в Хомутове и ближайших деревнях наблюдалось какое-то повышенное тревожное настроение. Важно отметить, что все это имело место не в каком-либо медвежьем углу, а в деревне, расположенной поблизости города и часто посещаемого монастыря, недалеко от Москвы, с которой у населения непрерывная связь: почти все мужчины отправляются на заработки, всюду кругом живут дачники, деревни выписывают газеты; поднимался даже вопрос об открытии местного отдела Лиги образования. Но еще показательней то обстоятельство, что брат Яков, вызвавший вспышку бесоодержимости, проживает в самой Москве.