Психология телесности - Александр Тхостов

Не подвергая сомнению действительно существенную разницу между модальными чувственными впечатлениями и амодальным значением, в котором свернута более широкая совокупность свойств предметного мира и отношений, раскрытых общественной практикой, зададимся вопросом: настолько ли принципиальна и непреодолима эта граница? Ведь для существования даже отдельных чувственных сенсаций нужна сеть категориальных структур. Если отвлечься от врожденных способов категоризации, составляющих, видимо, меньшую часть таких структур, они также представляют собой социально выработанную систему значений. Многими исследователями демонстрировались убедительные факты социо-культурной детерминированности чувственных ощущений. Так, отсутствие в языке некоторых цветовых названий приводит к невозможности различения отдельных цветов (Лурия, 1974). Древние греки не воспринимали синего цвета и, напротив, большой перцептивный опыт и развитая категориальная система позволяет народам Севера различать сотни оттенков белого, а красильщикам – сотни оттенков черного цвета. Значения, используемые в чувственном восприятии, могут быть менее дифференцированы, не зафиксированы в языке, плохо рефлексируемы, отражать лишь отдельные качества объекта. Выражаясь языком Дж. Брунера, категоризация может быть богаче («это хрустальный бокал, ограненный в Дании»), беднее («это стеклянный предмет»), совсем бедной («это предмет, а не звук»), принципиально – все это значения разной степени дифференцированности.

«…Мне кажется необязательным и неразумным предположение, что сенсорные процессы, на которых основываются категоризации более высокого порядка, коренным образом отличны от… процессов сравнения и идентификации, которые входят в состав наших восприятий. Основное допущение, которое мы должны принять с самого начала, состоит в том, что всякий перцептивный опыт есть конечный продукт процесса категоризации. Мы должны принять это допущение по двум причинам. Первая состоит в том, что восприятия имеют родовой характер в том смысле, что все воспринимаемое относится к некоторому классу и лишь через него приобретает свое значение… Факт существования предметов, событий или ощущений, не относимых ни к какой категории – хотя бы категории определенной модальности, – настолько далек от всякого опыта, что его без колебаний следует признать сверхъестественным… Более серьезным, хотя и чисто логическим, является вопрос о том, как вообще человек может сообщить другим о наличии у него не родового или полностью индивидуального опыта. Ни язык, ни предварительное обучение, которое можно дать организму для управления любой другой формой внешней реакции, не позволяют ничего сообщить иначе как в терминах рода или категории. Если бы какое-нибудь восприятие оказалось не включенным в систему категорий, то есть свободным от отнесения к какой-либо категории, оно было бы обречено оставаться недоступной жемчужиной, жар-птицей, погребенной в безмолвии индивидуального опыта» (Брунер, 1977, с. 13–16). К этому можно добавить, что столь же трудно представить себе не только восприятие, но и вообще нечто, ставшее содержанием субъективного сознания вне категорий этого сознания. «Природа открывается лишь через решетку наименований, и она, которая без таких имен оставалась бы немой и незримой, сверкает вдали за ними, непрерывно предстает по эту сторону этой сетки, которая, однако, открывает ее знанию и делает ее зримой лишь в сквозной пронизанности языком» (Фуко, 1977, с. 39).

Хотя нашему сознанию презентированы не конструкты, а конкретные предметы, явления, отношения или отдельные чувственные впечатления, каждый раз можно показать, что восприятие опосредствовано определенной системой категоризации. «Порядок – это то, что задается в вещах как их внутренний закон, как скрытая сеть, согласно которой они соотносятся друг с другом, и одновременно то, что существует, лишь проходя сквозь призму взгляда, внимания, языка; в своей глубине порядок обнаруживается лишь в пустых клетках этой решетки, ожидая в тишине момента, когда он будет сформулирован…» (Там же).

Что же касается зафиксированного во многих экспериментах рассогласования чувственной ткани и значения, или, если пользоваться другими терминами, рассогласования «видимого мира» и «видимого поля», то этот результат следует интерпретировать как диссоциацию между разными уровнями категоризации. Чувственные и предметные значения, видимо, обладают разной мерой стабильности, усвоенности и осознанности и в специально построенных экспериментах могут не совпадать, и даже противоречить друг другу. (Недаром основные феномены их разведения продемонстрированы именно в таких экспериментах, например, в условиях инвертированного зрения.) Возможность подобного рассогласования определяется и двойственностью существования значений для субъекта. Она состоит в том, что значения могут выступать перед субъектом как в качестве объектов его сознания, так и в качестве способов и «механизмов» осознания (см.: Леонтьев А.Н., 1975). Эта двойственность и реализуется, когда одни категории выступают как «объект» сознания, а другие – как «механизм».

А.Н. Леонтьевым обсуждается только высшая форма категоризации, сведенная, к тому же, к зафиксированному в языке, вербализованному, надындивидуальному и абстрактному значению. Однако, означивать предмет, давая ему имя, можно не только оставаясь в границах речи. Воспринимать или переживать его в определенном качестве значит также категоризовать. Эти категории могут быть не идентичны вербальным значениям, могут использоваться классификации, не имеющие явных обозначений, которые с трудом или совсем не могут быть осознаны[3]. Они «скорее чувствуются, чем понимаются, – их осознание носит интуитивный характер», но тем не менее они «вполне могут быть более рациональными, нежели явно выраженные классификации» (Whorff, 1956, p. 80). Механизмы перцептивной квалификации могут быть основаны на обобщениях иного рода: «сенсорных эталонах» (Венгер, 1969), «семантико-перцептивных универсалиях» (Артемьева, 1980, 1986), «предметных значениях», «оперативных единицах восприятия» (Зинченко, 1966, 1971), «конструктах» (Кеllу, 1963, 1970), «решетках» (Франселла, Баннистер, 1987). Категоризация может быть богаче, дифференцированнее, «артикулированнее» или, напротив, беднее, грубее и проще, но она всегда должна быть.

Признание существования категориальных систем значений в качестве основного инструмента сознания ставит целый ряд сложных теоретических и практических вопросов, попыткам ответить на которые и будет посвящена данная работа.

Часть из этих вопросов требуют прояснения, поскольку входят в обоснование самого подхода и содержат некоторые допущения, нуждающиеся в дополнительном теоретическом обсуждении. Ответы же на другие можно будет дать лишь после представления соответствующего экспериментального материала. Начнем с наиболее, на мой взгляд, важных теоретических вопросов.

2.2. Проблема происхождения категорий. «Первовидение» в интрацептивном восприятии

Самое первое, что нуждается в объяснении, это то, откуда берутся сами категории. Следует, видимо, признать некоторые из них первичными, врожденными, а некоторые приобретенными.

По замечанию Дж. Брунера (1977), полный список врожденных категорий – это излюбленный предмет философских споров, на который было потрачено слишком много чернил и слишком мало экспериментальных усилий. Это одна из наиболее широко обсуждаемых тем в генетической психологии, этологии и зоопсихологии и, в принципе, существование таких категорий (но не конкретный список) можно считать доказанным (Hebb, 1949; Piaget, 1951; Tinbergen, 1951; Хайдн, 1975). На базе первичных, врожденных категорий строятся вторичные, производные. Их развитие связано с обучением, воспитанием и усвоением выработанных в культуре систем эталонов. Специфика человеческого развития заключается в том, что все его психические функции претерпевают глубочайшие изменения, превращаясь из натуральных в культурно опосредствованные (Durkheim, 1912; White, 1949; Выготский, 1960, 1982; Запорожец, 1963; Венгер, 1969; Лурия, 1974; Леонтьев А.Н., 1975, 1981). Это принципиальное преобразование не только трансформирует содержание психических функций и их проявление в человеческой деятельности, но делает невозможным их понимание с точки зрения натурального подхода.

Это утверждение уже давно стало тривиальностью в науке, однако рассуждения о культурно-исторической опосредствованности касались лишь высших психических функций, не распространяясь на интрацепцию и телесность. Таким образом, целый блок весьма важной области человеческого существования оказался «теоретически невидим». Это произошло, возможно, потому, что телесность, с реальностью которой человек сталкивается, как правило, в случае ее «неисправности», относилась к компетенции, главным образом, медицины.