Примириться с ветром - Анатолий Козлов

***

Что страшнее и опаснее: просыпаться или засыпать?..

***

Юленька позвонила на следующий день, после полудня. В комнате при­глушенно, для фона работал телевизор, круглосуточный музыкальный канал развлекал зрителей суперсовременными клипами. На нашем, отечественном музыкальном канале с самого утра не прозвучало ни одной песни на бело­русском языке. Не знаю, кого как, а меня это огорчало. Английские, француз­ские, испанские, немецкие, само собой, русские, даже китайские речитативы, «поп», «хеви метал», хард-рок, словно разноцветные стеклышки в трубке калейдоскопа, перемешивались, складывались в мозаичные узоры, ублажая требовательного и не слишком потребителя.

Я сидел на своей любимой тахте и перебирал фотографии из Греции. Пейзажи, исторические памятники, ветряные мельницы, апельсиновые сады и оливковые рощицы, виноградники, очертания обрывистых скал и покато­выпуклых гор, лица местных жителей. Я специально фотографировал только греков, стараясь, чтобы туристы в объектив не попадали. И всюду она, моя Единственная. Примерно на третий день после знакомства с Одиночницей- Печальницей, моей Единственной, купил недорогой цифровой фотоаппарат. И снимал, фотографировал ее без остановки. Гора снимков. За столько лет так и не приведенная в порядок, сваленная в широкий ящик стола. Ущемленное самолюбие стонало во мне. Как она могла? Чем не угодил? Что же ее под­толкнуло к измене? Секс у нас был почти каждый день. Безудержно-бесша­башный, экстремально-экспериментальный. Мы все время искали и находили оригинальные решения. Не было уголка в квартире, который бы не помнил запаха наших разгоряченных тел, каждый сантиметр был полит потом секса. «Потом секса.» — мне словно булавой по голове треснули. А была ли в нашем сексе — любовь?.. Мы сексуально утвердились, и все. Души же наши остались пустыми, иссушенными ветром животного, без чувств секса. Неправда, я любил Единственную. Любил. и, возможно, еще люблю, несмо­тря на ее предательство. Если бы не было такого глубокого чувства, неужели бы так болело мое сердце? А может, это не сердце болит, а все то же рас­топтанное самолюбие, которое без устали тешил не только ты сам, но и она, Единственная. «Лучшего мужчины не было и не будет в мире!» — шептала на ухо после каждой близости. И ты, словно сытый опытный слон, подставлял уши под лапшу, которую Единственная тебе вешала. Конечно, ты лучше, чем миллионы других мужчин. Ты бог, даже больше, чем бог! И вот развенчан культ той, которая создала этого бога. Как же не болеть сердцу? Нестерпимая мука выворачивает нутро наизнанку. О, сколько же в мире мужчин лучше, чем ты. Единственная это подтвердила.

«Будь предельно искренним в признаниях, и со временем полегчает», — уж не мозг ли с сердцем снова лезут со своими советами?

Нет, вам я права голоса больше не дам! Довольно!

В эту минуту и раздался спасительный звонок Юленьки.

— Привет, Максим? Говорить можешь?

— Я. Привет. Конечно, могу. С тобой — хоть до конца света.

— Хорошо вчера добрался? А то я волновалась. Мог бы и позвонить, любовничек.

— Не хотел надоедать.

— Уже неплохо. Значит — серьезный партнер. А может, обычное пере­кати-поле? — Юленька ждет моего ответа.

— Не знаю. Опыта отношений маловато.

— Ха-ха, — так и сказала «ха-ха», — судя по вчерашней встрече, не ска­зала бы, что ты теленок неопытный. Скорее, поднаторевший Казанова.

— Спасибо за комплимент.

— Может, я невовремя? — заволновалась Юленька. — Какой-то ты сон­ный, вялый. Безразличный.

— Ночью плохо спал. Боролся с жабой на розовом облаке.

— Ого, и кто кого? — в голосе нотки недоверия.

— Мы помирились и слились в единое целое.

— А так бывает — жаба и человек вместе?

— Бывает. Поверь.

— Хотела спросить: ты сегодня после пяти свободен?

— Пока ничего не планировал.

— Тогда, может, встретились бы снова у меня? А?

— Надо подумать. — Меня вдруг охватило абсолютное безразличие к Юленьке. Перед глазами промелькнуло синюшного цвета, с неровными краями и пучком рыжеватых волосков родимое пятно на ее ягодице. Отвер­нуло. Сразу. Вчера было безразлично, а сегодня, сейчас — противно. В памя­ти всплыла жабья кожа и Юленькина родинка. Они совместились в одной картинке.

— Почему молчишь? Если в пять не получается, давай встретимся на пару часов позже. Или укатали сивку крутые горки?

— Знаешь, совсем забыл. — Как отказать и не обидеть? Мысль вертит­ся в голове волчком, сбиваясь-срываясь на банальные отговорки, в которые даже дошкольники не поверят. — Сегодня какой день? — уловка, чтобы вы­играть время.

— С утра пятница на календаре, — в голосе разочарование. Женщину не обманешь, она на расстоянии чувствует: что-то не так. Действие разворачи­вается не по сценарию. И сцена есть, и публика в зале заняла все места, не хватает мелочи — актера, исполняющего главную роль. Он спасовал.

— Так как, договариваемся? — капризно-кокетливо спрашивает Юлень­ка. Она сменила тактику: от обид перешла к обольщению, многозначитель­ным обещаниям. Мол, не пожалеешь, правильный выбор сделал. — У меня для тебя есть особый подарок. Уверена, никто такого еще не делал.

Какая же ты предсказуемая, Юленька. В годы тинейджерства и ранней молодости прошел я и эту школу. Ничего нового предложить мне не сможешь. Простая ты баба. Зачем придумывать изящную отговорку? Понимай мой отказ как хочешь.

— Сегодня банный день. Иду с друзьями в баню.

— Ты променяешь нашу встречу на какую-то зачуханную баню? — удив­лению Юленьки нет границ. — Впервые такого мужчину встречаю.

— Все когда-нибудь бывает впервые, деточка.

— Что?

— Говорю, никого и ни на кого я не меняю. Помнишь фильм: каждый Новый год мы с друзьями ходим в баню. В моем случае каждую пятницу я с друзьями хожу в баню, с незапамятных времен. И эту традицию нарушать не собираюсь.

— Хамло!

Абонент отключился. Все кончено. С Юленькой, ясное дело. Теперь и с ней, после первой же встречи. Вот так, моя Единственная. Я все еще в твоей власти. Независимо от моего желания. Хочу тебя забыть! Отомстить и забыть! Как же убежать от тебя, от себя убежать? От нашей общей памяти? Бежать, бежать, убег-г-гать. потому что рядом с тобой другой. Устал, устал, как марафонец, от мыслей о тебе и о другом рядом с тобой.

Память неустанно переключается с канала на канал, с эпизода на эпизод. Невидимая рука нажимает на кнопки пульта. Повсюду мы рядом, вместе. Кто не любил, тот не поймет. Посмеется, прикурит сигарету, процедит сквозь зубы: «Идиот, не всех придурков машины посбивали!» Поверьте, для меня это похвала.

«Тебя ждет компьютер. Подбери слюни — и к монитору».

Снова мозг с сердцем донимают. Никак не успокоятся, спасают от само­едства.

«Мы-мы, дорогой наш Хозяин. Напрасно ты так бесцеремонно обошелся с Юленькой. Тактичность и сдержанность — лучшие твои спутники сейчас. Не забывай. Впрочем, невелика беда. Включай адскую машину. Тебя ждет приятная неожиданность.»

— Увяньте! Не хочу слышать! С ума схожу! — кричу на всю комнату и пугаюсь своего же голоса. В нем — безумие. Мой голос глухо отскакивает от стен и возвращается ко мне упругим мячиком. Кажется — попадает в темеч­ко. Обхватываю голову руками и послушно (как советовали мозг с сердцем) нажимаю кнопку на системном блоке. Монитор, радостно подмигнув, ожил. Подключаюсь к Интернету, набираю электронный адрес своей странички, там висят тридцать шесть сообщений. Пульсирующий желтый конвертик готов лопнуть от перегрузки.

— Что ж, начнем, — говорю сам себе, — посмотрим, кому захотелось постучаться в мою виртуальную дверь...

***

Предавая близкого человека, ты предаешь себя. Только себя!

***

Следующие три недели пролетели, словно в сюрреалистическом сне. Квартиры, номера отелей, сауны и душевые кабинки, задние сидения автомо­билей, темные скамейки в скверах и парках сменялись дачами под Минском, лесными полянами, туристическими палатками. В голове смешались в гус­той коктейль имена девушек, молодых женщин, дам бальзаковского возраста. Ни одно из них я не запомнил. Как и лиц. Они, по сути, превратились в одно необъятное, огромное, неохватное лицо, с неразличимыми губами, носами, цветом глаз. Не впустую догулял отпуск, прихватил и несколько трудовых будней. Справедливости ради хочу заметить, что ни одну любовницу я не привел в свою квартиру, на нашу с ней, Единственной, тахту. Ни одну из этих женщин не мог представить на нашей тахте. Мы выбирали ее на Западном рынке, испытывали на прочность и устойчивость. Главное, чтобы не скрипе­ла. Единственная не переносила стонов нашей старой кровати.

«Своим голосом-скрежетанием кровать мешает мне забыть о реальности, — каждую ночь жаловалось мое солнышко. — Давай купим нормальную, как у людей, тахту. Ты бы посмотрел, как соседка и сосед с нижнего этажа смотрят на меня в лифте. Я чувствую себя воровкой, укравшей у них кусок их счастья.»