Примириться с ветром - Анатолий Козлов

Посматриваю на знакомую незнакомку Одиночницу-Печальницу (так ее для себя назвал) краем глаза, а слух ловит голос экскурсовода.

«На священном острове Дилос было запрещено и рожать, и умирать. Тех, кто должен был стать матерью, перевозили рожать на соседнюю Рению. Там же хоронили умерших. Поэтому на острове Мегалос-Ревматарис, который нахо­дится между Дилосом и Ренией, поклонялись богине загробного мира Гекате. Во времена афинского владычества славились празднества Делии в честь Аполлона, Артемиды и Леты. А вот конец афинскому владычеству положили македонцы в 315 году до нашей эры. С приходом же на остров римлян рас­цвели торговля и культура. Город Дилос стал крупнейшим торговым центром, жители которого, собранные здесь из разных уголков мира, возвели на острове свои храмы. Золотое было время для Дилоса. Но упадок произошел неожидан­но. В 88 году до нашей эры в связи с Митридатовой войной город был сожжен, храмы и дома разрушены, а двадцать тысяч жителей или перебиты, или про­даны в рабство. Последний, так сказать, удар нанесли по Дилосу пираты. Вот с тех времен остров остался фактически незаселенным. Время от времени сюда наведывались лишь корсары или любители древностей, за добычей. Только в конце ХІХ века французские археологи начали проводить здесь раскопки, чтобы вернуть на свет Божий то, что осталось от прежних времен.»

Группа туристов медленно поднимается по дорожке со ступеньками на святую гору Кинф. Там, на вершине, сохранилась доисторическая пещера, культовое место, связанное с Гераклом.

Моя знакомая незнакомка Одиночница-Печальница замедляет шаг. Не спешу и я. Хочется заговорить с ней, познакомиться. Почему-то я уверен, что девушка не англичанка и не француженка, не могла она быть ни итальянкой, ни нем­кой. Я чувствовал, что нас связывает некая родственная, почти кровная связь. Так бывает. Вразумительно объяснить это довольно сложно, а часто и невозмож­но. Невидимые глазу, но мощные канаты-тросы, или лучше сказать, магниты притягивают нас. Как ни противься этому, сделать с собой ничего не можешь, потому что уже знаешь: с этим человеком пройдешь определенный отрезок своего жизненного пути. А вот насколько он длинный или короткий, счастли­вый или слезно-горький — не знаешь пока ни ты, ни тот, другой человек.

Наконец, я и Печальница (так проще, да и теперь она не одинока, я рядом с ней) оказались позади нашей туристической группы. Все гуськом тянутся за экскурсоводом, а мы вдвоем, не сговариваясь, незаметно отстаем, потихоньку замедляя шаг. Я чувствую, что нам хорошо друг с другом, уютно, комфортно. Мы на Дороге львов, среди многочисленных руин истории. Пять мраморных львов, некогда охранявших святое озеро, смотрят, как и прежде, в далекие золочено­седые времена, на восток. Первым заговариваю я. Тихо, полушепотом, чтобы не нарушать согласия наших душ. В ответ на мой несовершенный английский Печальница улыбнулась и, опередив меня на полшага, повернулась.

— Говорите по-нашему, я понимаю.

От удивления у меня перехватило дыхание. Не верилось или, скорее, казалось фантастичным, что на этом лоскутке земли, далеком острове Дилос услышал родное слово, белорусское слово, которое не так часто и в Минске доводилось слышать. А здесь, здесь. из уст Печальницы оно прозвучало божественным гимном нашей земле: ее величественной святости, нерушимо­сти и вечности. Святое родное слово прозвучало на святой доисторической земле Дилоса. В этом был глубокий смысл. Так мне казалось в те минуты.

— Так что вы хотели сказать? — голос у знакомой незнакомки мягкий, глубоко-грудной, с легкой, едва уловимой надтреснутостью.

— Здесь когда-то возвышались десять мраморных львов. Наксосцы в седьмом веке до нашей эры поставили их для охраны, ясное дело, символи­ческой, святого озера. Но до нас, как видим, дошло только пять экземпляров. Правда, впечатляют?

— Да. Очень.

Даже не заметили, как повернули от Дороги львов к большому Дому посей- донистов. Мы беседовали непринужденно, неспешно. Я уже знал, что девушка, как и я, из Минска. Что тоже любит Грецию, что еще со школьных времен надеялась попасть на Дилос, посмотреть на мифический остров, почувство­вать дыхание дохристианской истории. Печальница училась на юридическом факультете и мечтала, что когда-нибудь сможет ежегодно приезжать на землю красавцев-эллинов, чтобы припадать к источнику, из которого брала начало полноводная река европейской, в том числе и белорусской, культуры. Ибо здесь каждый камень, каждая песчинка дышат историей. На этой земле любой имеет возможность совершить путешествие длиной в тысячелетие, и не в одно.

— Здесь родились философия, театр, наконец — Олимпийские игры. — Я слушал и молча любовался Печальницей. — Жаль, ах, как жаль, что нельзя переночевать на Дилосе, — девушка опечаленно вздыхает. — Никуда не спря­чешься от запретов. Неужели я могу украсть статую льва у святого озера? — она едва уловимо усмехнулась. — А может, нам спрятаться у Памятника быкам или за Галереей Антигоны, а? — У будущего юриста заблестели глаза, во взгля­де теплилась загадочная мечтательность, больше свойственная студенткам- филологам. — Переночуем на сказочно-загадочном острове. Это же в памяти останется на всю жизнь. А послушайте, как здесь говорит ветер в руинах, как он шепчется с расколами в колоннах, как ласкает портики, вертится волчком у горы Кинф. Я уверена, что только здесь можно примириться с ветром, понять его. — она умоляюще смотрит мне в глаза. Как дошкольница, которая просит отца позволить ей прокатиться на опасном для детей аттракционе.

— Нас поймают и депортируют, — то ли шутя, то ли всерьез гово­рю я. — А поладить с ветром можно. Главное, самим не стать ветреными. — Не выдерживаю напускной рассудительности и от души смеюсь. Вижу, что Печальница меня не понимает.

На Миконос возвращались вместе со всеми. Печальница была немного обижена, что я не согласился остаться на ночь на Дилосе. Но я был уверен, что ее обида — всего лишь часть игры в прятки.

Смотрел с борта суденышка на остров, который приближался с каждой минутой, и дух перехватывало: безбрежная лазурь глубокого моря пугала и притягивала, будила в душе непонятные и тайные желания, а многочислен­ные, с гребешками из белой пены волны, бежавшие нескончаемой чередой вдоль бортиков судна и дальше, сколько мог охватить взгляд, до самого Мико­носа, вызывали дрожь во всем теле. Нет, это был не испуг и не страх перед величием манящей стихии, а предчувствие, что вот сейчас, в эти минуты, со мной происходит что-то необратимое. Пока не осознал: теряю что-то важное или приобретаю нечто бесценное?.. То, к чему шел все предыдущие годы. И чтобы избавиться от непонятной и трепетной неизвестности, я закрыл глаза. Исчезли рыбацкая гавань с разноцветными суденышками, бело­снежный город, поднимавшийся от берега к горе, провалились в темень кубы и кубики домов, среди которых, как васильки во ржи, выделялись купола и кресты многочисленных церквей, не видел больше и сказочных мельниц с надутыми белоснежными парусами на вершине горы. Я прислушивался к себе, к тому непостижимому, дразнящему волнению, которое водопадом накрыло мое «я». Тайное, укрытое от чужого глаза, «я», которым до сих пор никогда и ни с кем не делился. Оно вдруг разволновалось, зашевелилось, как нерожденное дитя во чреве матери, которая решила избавиться от плода под покровом ночи. Мое «я» лишалось привычного уюта одиночества. «Я» чувствовало, что вот-вот должно вылущиться из душевного тайника или во всяком случае потесниться, чтобы впустить, а может, и уступить место чему- то другому. Хотя бы — любви. Бр-р, какое затасканное слово, похожее на шалаву, которую кто хочет, тот и имеет. Бесплатно, даром, просто так.

Поужинав недалеко от отеля, мы с Печальницей гуляли по городку, по его узким улочкам, вымощенным плитами. Каждая улочка была неповторима, за каждым поворотом-углом поджидало настоящее открытие. Мы в основном молчали. Внимательно всматривались в жизнь вокруг и молчали. Нам было хорошо вместе без слов. Добрели до морского порта и стали удивленно рас­сматривать домики, подступавшие к самой воде. Белоснежная пена волн с шуршанием-шепотом оседала на стенах чуть ниже разноцветных окон — зеленых, красных, коричневых, синих. Казалось, будто захмелевшая радуга расщедрилась и выплеснула свое богатство на домики. В глазах рябило от контрастов: белые стены, голубое небо, цветные окна.

— Здесь, наверное, очень хорошо в начале весны или в конце осени. — нарушила молчание Печальница. — Немноголюдно, можно сосредоточиться, да и дешевле. Как ты думаешь?

Равнодушно передернув плечами, ответил, что и теперь на Миконосе не­плохо.

— А ты знаешь, что на территории Греции когда-то жили славянские племена?

— Не-ет. Впервые слышу.

— Да-да, я не вру. Правили здесь в давние времена велеситы. Возможно, и наши предки. Вот. Поэтому неслучайно нас с тобой сюда так тянуло. Голоса далеких предков звали. И не смейся!