За Морем Студёным - Дмитрий Китаев

что лежала вблизи и была открыта. По правую руку от него высокое узорчатое оконце испускало яркий свет, лучи весеннего солнца падали прямо на стол. На столе стояло ещё несколько стопок всяких книг, обёрнутых кожей, цвета и тёмного, и светлого, с железными заклёпками и застёжками. Молодой писец терпеливо наносил чернила на чистую страницу:

«…К Тебе привержен есмь от ложесн,

от чрева матери моея Бог мой еси ты.

Да не отступиши от мене, яко скорбь близ,

яко несть помогаяй ми.

Обыдоша мя тельцы мнози,

юнцы тучнии одержаша мя.

Отверзоша на мя уста своя,

яко лев восхищаяй и рыкаяй».

Вновь обмакнув перо, он коснулся им бумаги, и, скрипя, продолжил выводить:

«…Яко вода излияхся,

и разсыпашася вся кости моя,

бысть сердце мое яко воск,

таяй посреде чрева моего.

Изсше яко ск…»

Он вдруг запнулся. И тяжело вздохнув, раздражённо убрал перо в чернильницу. Чуть приподнявшись грудью от стола, он угрюмо посмотрел в окно. С улицы слегка доносился шелест копыт и чьи-то малопонятные разговоры. Светлое и румяное лицо молодца стало ещё светлее, он прищурил свои голубые очи. А после снова обратил взор к столу. Закрыв глаза, он поднял вверх ладони и положил туда свою голову. Видно, опять пришла на ум недобрая мысль…

…В ту пору была зима. Иван стоял в тёплом кафтане, отороченном мехом, на заснеженном берегу Волги, на просторной речной пристани. Только едва слышимое карканье вороньей стаи в небе разбавляло холодную серую тишину этого дня. Слева, вдали, лежали лодки, припорошенные снегом. Там же стояла маленькая избушка. С правой стороны высились какие-то хоромы, где пофыркивал привязанный белый конь. Вдалеке, на льду реки, было двое рыбаков в шубах, которые возились возле проруби и бросали туда невод. Иван глядел на другой берег, на ряды стройных, вытянувшихся к серому небу берёз и сосен. Среди них кое-где виднелись пустые прорехи со стоявшими там избёнками и клетями.

«Ваня!» — послышался сзади голос. Он обернулся. К нему слегка неуклюже шла девушка в шубе, вишнёвого цвета с серебристым узором. На ней была вишнёвая шапка на меху, из-под шапки на плечи спускались чёрные волнистые пряди волос, а на виски падали две жемчужные подвески. Иван пошёл ей навстречу. Взял за плечи и слегка притянув к себе, поцеловал её. Они молча смотрели друг другу в глаза, пока он не сказал:

— Боже мой, как я тебя давно не видел! Почему же ты тогда уехала?

— Батюшка велел отъезжать, дела у нас объявились срочные. Прости, — вежливо ответила она, опустив глаза.

Помолчав, он чуть смущённо промолвил: «Пойдём, что ли, вон туда…» и показал рукой в сторону выложенных вдалеке лодок. Она ответила: «Пойдём». Они медленно зашагали по неглубокому снегу вдоль берега широкой и заледенелой Волги. Иван смотрел на свою спутницу. Её взгляд был опущен. Он спросил:

— Как твои дела? Помнишь, ты хотела написать продолжение моего письма? — улыбнулся Иван. — Да чтобы краше, чем у меня!

— Помню…

…Иван медленно поднял голову. Что-то заставляло его сердце колотиться очень сильно. Он просидел ещё немного, нахмурившись и согнувшись над книгами. Потом взял перо из чернильницы, смахнул упавшие на лицо волосы и продолжил писать, и уже подошёл к концу:

«…Яко Господне есть царствие,

и Той обладает языки.

Ядоша и поклонишася вси тучнии земли,

пред Ним припадут вси низхдвовщ»

Иван запнулся. Взволнованно буркнул: «Твою мать, что ж такое… прости, Господи». И постарался, насколько это возможно, сделать свою описку неприглядной:

«…пред Ним припадут вси низходящии в землю,

и душа моя Тому живет.

И семя мое поработает Ему,

возвестит Господеви род грядущий.

И возвестят правду Его

людем рождшымся, яже сотвори Господь».

На этой фразе молодой писец поставил точку и окончил своё занятие. Он взял стоявшую подле рукописи маленькую железную песочницу и хорошенько посыпал обе страницы. Отряхнув песок, он захлопнул свою книгу. Затем аккуратно закрыл другую, большую книгу, с которой переписывал псалом. Вытянувши спину и расправив плечи, Иван три раза перекрестился и поблагодарил Бога за милость, которой тот осенил его работу. Потом встал, взял со стола книжицу и пошёл с нею из писчей комнаты.

Полностью застегнув вытянувшиеся в ряд до самого воротника пуговицы своего коричневого кафтана, Иван взял с лавки завязанный мешок. Он отворил дверь и вышел из сеней на крыльцо. Жмурясь от солнца, спустился по лесенке вниз и пошёл к конюшне.

Зайдя в конюшню, подошёл к уже опоясанному сбруей большому белому коню, смиренно склонившему голову и тихонько посапывавшему. Иван привязал мешок к седлу, а потом погладил коня возле гривы, сказав с улыбкой: «Ну что, поедем с тобой, Лукьян, в Спасский?». Лукьян бодро фыркнул в ответ и покачал мордой. Молодец поставил ногу в стремя, взобрался на коня, ткнул его слегка в бок сапогом и конь направился к выходу на двор. Оказавшись во дворе, седок направил своего коня в сторону открытых ворот, и тот потопал копытами по вязкой грязи и ещё не стаявшему снегу на улицу.

…

Конь шёл неспеша. Иван, сидящий верхом, потихоньку продвигался по длинной посадской улице, поглядывая по сторонам, чтобы ни на кого не натолкнуться. Улица была многолюдной. Люди шумели. По сторонам вздымались хоромы, стояли клети. Шли ряды заборов, ограждающих дворы от злоключений внешнего мира. Тот день был неделей — был праздник, и народ гулял. Иван, тем временем, уже приблизился к месту, где улица слегка сворачивала. Тут пошла деревянная мостовая. Конь, постукивая подковами, побрёл далее по плотно уложенным доскам. Слева из-за переулка появилось трое стрельцов в блёклых зеленоватых кафтанах. Они шли один за другим, рядком, каждый держал по увесистому бердышу с заострённым лезвием. Иван потянул на себя поводья и остановил коня. Стрельцы прошли перед его мордой, а потом скрылись за домом на правой стороне улицы. Молодец двинулся дальше.

Как и днём ранее, светило солнышко, но уже было облачно. Ночью подморозило. Снег ещё лежал по краям крыш, временами игриво сверкая, когда яркое солнце выходило