Рассудите нас люди - Александр Андреев

— Мне думается, ты понимаешь, что я не намерена выслушивать твои изречения. — Мама любила скрасить свой тон иронией. — Я не уверена, что услышу что-нибудь трезвое и путное. Иди позвони Вадиму. Он ждет. Пусть сейчас же приедет.

— Мне он не нужен.

-  Мне нужен.

— Я знаю, зачем он тебе нужен; хочешь поскорее сбыть меня с рук — в благополучную семью.

— Да, хочу. И именно поскорее. Ты, кажется, начинаешь проявлять дурной вкус; сегодня у тебя один, завтра другой, послезавтра — третий...

— Я не делаю ничего предосудительного.

— Мне известно больше, что ты делаешь, — сказала мама. — Позвони Вадиму.

— Не стану.

— Хорошо. Я позвоню сама. — Она повернулась к двери.

Я поспешно предупредила ее;

— И разговаривать будешь сама. Я к нему даже не выйду.

Мама чуть откачнулась от меня, грузно оперлась рукой о стол. Ее все больше изумляло мое поведение.

— Ты что — сумасшедшая или пьяная?

Я ощутила, как веки мои против воли сузились, ноздри напряглись, — это не к добру; в такие минуты я теряю над собой всякий контроль и могу сделать или наговорить такое, в чем после долго буду каяться и проклинать себя.

— Я в здравом уме и трезвой памяти. Я не выйду за него замуж. — Внутри у меня, подобно капле с сосульки, что-то оторвалось и полетело вниз, вызывая слабость в ногах. Рука моя легла на горло, словно хотела заглушить голос.

Этот панический жест не ускользнул от мамы, и, чтобы убедить ее, я повторила;

— Не выйду. Я не люблю его. Хорошая семья, обеспеченный дом!.. Думаешь, я стану прыгать от счастья? Это не дом, а монастырь!.. Ты еще не знаешь, какой Вадим! Тебе льстит, когда он вежливо улыбается. А что у него на душе, это тебя не касается.

— Замолчи! — крикнула мама. В глазах ее метался бешеный огонь.

В дверь просунула растрепанную голову Нюша, пробормотала сонно и сострадательно:

— Господи, опять терзает девчонку...

Мама нетерпеливо взмахнула рукой, и дверь захлопнулась.

— Ты не соображаешь, что говоришь, — сказала она мне. — У тебя дикие глаза... — и прошла мимо. Халат зацепился за детский стульчик, она отшвырнула его ногой и ушла, и у меня не было сил остановить ее.

Комната плавно качнулась. Я прислонилась спиной к стене, чтобы не упасть. Что я натворила!.. Хорошо, что ничего не слышал Вадим. Это означало бы конец. А может быть, лучше, если бы он услышал все? Нет, запальчивость — плохой советчик. Надо во всем разобраться спокойно...

Я задернула штору, погасила лампу и легла в постель. Ой, как трудно отрывать от сердца то, с чем оно сжилось, что совсем недавно казалось нерасторжимым! Ребята считали наши отношения с Вадимом «окончательными и бесповоротными и пересмотру не подлежащими» и даже не пытались за мной ухаживать. Оказывается, эти отношения можно пересмотреть... Внезапно я ощутила возле себя Алешу, его дыхание на своем лице и в смятении откатилась к стене. Села в кровати. В комнате было тихо и полутемно. Вспомнила, как Алеша поцеловал меня, и опять задохнулась. Что со мной творится!.. Я зарылась лицом в подушку, я долго-долго ворочалась, прежде чем уснуть.

Проснулась рано. Сама. Долго и недвижно лежала, думала — о себе, о Вадиме и, конечно, об Алеше. Надвигалось что-то большое, и надо было в самом деле что-то решать. Неужели пришло серьезное, неизбежное? Посоветоваться было не с нем. Идти к папе неловко, я никогда к нему с такими вопросами и переживаниями не обращалась. Да и едва ли он примет это всерьез — он считает меня еще девочкой. Скажет, разбирайтесь во всем с мамой. А мама даже слушать меня не захочет после такого бурного объяснения. Поговорю-ка я с Еленой...

Вошла Нюша.

— Велела разбудить, — сказала она ворчливо. — Завтракать пора. Сердитая ушла. Приказала тебя не выпускать... Ты бы хоть и вправду передышку сделала, Женя, дома посидела бы, пока мать угомонится. Каждую ночь напролет — разве это хорошо для девушки?..

— Ладно, не ворчи, посижу. Принеси, пожалуйста, телефон.

Нюша внесла из передней телефонный аппарат на длинном шнуре. Я поставила его на колени и позвонила Елене Белой. Фамилия ее — Бороздина. Но в группе у нас была еще одна Елена, кудрявая толстуха Пономарева. И чтобы не путать их, ребята прозвали Елену Бороздину Белой за ее удивительные, цвета слоновой кости, волосы. Елена — единственная и верная моя подружка.

Я была влюблена в нее, завидовала ее красоте: высокая, царственная в своей медлительности, она покоряла с первой улыбки. У нее был умный лоб, который мне всегда хотелось потрогать. Казалось, он излучал свет, доброту и тепло.

Я набрала номер.

— Куда ты запропала, Женька? — спросила меня Елена. — Я не видела тебя целую неделю!

— Лена, я под домашним арестом. Приезжай ко мне, все расскажу. Приезжай скорее! Мы с Ню-шей в доме одни...

Я встала и прибрала комнату. Нюша подметала в передней пол. Я предупредила ее:

— Если позвонит Вадим, скажи, что я ушла. Скажи, к портнихе. Нет, лучше к учителю пения...

— К учителю... Так он и поверит: учитель всякий раз приезжает к нам, а нынче ты к нему? — Нюша, усмехаясь, покачала головой. — «Если...» Звонил уже трижды твой Вадим. Сказала — спишь. Сейчас опять забарабанит.

Телефон зазвонил. Нюша оттянула платок, прижала трубку к уху и с важностью подбоченилась.

— Слушаю, — произнесла она врастяжку.

Нюша любила вести переговоры по делам папы,объясняла, куда уехал, когда обещал вернуться, спрашивала, кто «докладывает»: звания помнила, а фамилии обязательно перевирала или коверкала.

Сейчас она скупо поджала губы.

— Ну, чую, что Вадим. Опоздал малость — к учителю петь поехала. Проморгал, ищи теперь... — Бережно положила трубку. — Разорвал бы он меня на мелкие кусочки за такое известие! — Между Вадимом и Нюшей установилась давняя молчаливая вражда. — Хватит, девонька, — сказала она, берясь за веник. — Последний раз вру, грех кладу на душу. Хоть и не люблю я его, Вадима, а врать все равно нехорошо, да в мои-то годы! Когда пеленала тебя да таскала по садику, думала ли, что стану выгораживать, скрывать от женихов, кривить душой?

— Ну, няня, — промолвила я, подласкиваясь к ней.

И Нюша сдалась:

— Ладно уж, ладно. Не подведу.

Мне казалось, что Нюша, сколько я ее помню, ни капельки не изменилась: такая же сухонькая, расторопная, неунывающая и смешливая, какой была всегда. Она — душа нашей семьи. Папа называет ее начальником штаба. А я еще не разобралась, кто для меня роднее — мама или Нюша. Сколько было пролито — именно пролито — на меня ласки, нежности и доброты из этих живых, запрятанных в тенета морщинок, глаз. И эти неустанные, поблекшие, добрые ее руки... Сколько раз они гладили мои волосы, расправляли на них пышные банты, сколько раз купали меня в ванной, заплетали мои косички! Сколько раз я выплакивала в ее коленях все несправедливые обиды и горести! Нюша провожала меня в школу, встречала, кормила; когда я готовила уроки, она сидела сбоку и наблюдала: стихи и былины знала наизусть — заставляла повторять по десяти раз. Малограмотная, она наделена была простой житейской мудростью и необыкновенным чутьем: сейчас, когда я выполняю чертежи, она заглянет через мое плечо и, ничего не понимая, не разбираясь, точно определит — хорошо чертеж отработан или плохо. Она не прочь выпить, и частенько вечером, когда папа возвращается с работы усталый, их можно увидеть на кухне вдвоем за рюмкой водки, настоянной на смородинном листе. К маме Нюша относится восторженно. Провожая ее и папу в гости, в театр или на прием, поправляя складки на ее платье, она всплескивала ладошками:

— Ну и видная же ты, Серафима! Красавица писаная, королева. А сказать по-военному — маршал!..

— Не болтай глупости!

Но Нюша не страшилась маминой строгости и умела при случае постоять за себя, а чаще всего за меня.

В передней позвонили, и Нюша пошла отворять.

Вошла Елена Белая. Она была изумительно хороша: светлая юбка, светлая кофточка, громадные зеленые глаза, желтые волосы и прекрасный лоб, высокий и чистый, как зеркало.

— Я на десять минут, — сказала Елена. Она бросила в кресло тугой сверток, и мы обнялись. — Аркадий ждет.

Я выглянула в окно. По дорожке вдоль пруда прохаживался Аркадий Растворов.

— Зачем ты его взяла?

— Не брала. Вышла из дому, а он у подъезда. Разве отвяжешься! Попросил зайти в два места. — Она перевела взгляд на сверток. — Показать?

Отец Аркадия, работник по торговой части, жил за границей. Какие способности проявил он в своей торговой деятельности, нам неизвестно. Но мы точно знали, что личные посылки с вещами пересекали океан регулярно. В Мocквe они раскупались нарасхват. Их сбывал Аркадий.

Елена развязала пакет. В нем оказались четыре шерстяные вязаные кофты неописуемой прелести. Одна мне понравилась особенно: крупной вязки, легкая и мягкая, как пушинка, и такая белая, что ломило глаза от белизны. С ума можно сойти!