Рассудите нас люди - Александр Андреев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Барак наш, как и многие другие, был поставлен на отшибе и считался загородным. Теперь на него охватывающим фронтом неумолимо наступали жилые кварталы. Барак долгое время был общим — на восемьдесят коек. Года три назад сами жильцы переоборудовали его, поставили дощатые перегородки и разбили на клетки-комнаты с длинным коридором посредине.
Петр Гордиевко и Трифон Будорагин взяли меня к себе.
Был вечер, когда я принес свои вещи в это холостяцкое пристанище. Гордиенко и Будорагин ушли на занятия. Я сел на койку и, закрыв глаза, улыбнулся устало и с упреком; эх. Судьба, не балуешь ты меня, вот отшвырнула с главной магистрали, сунула в эту утлую комнатенку — живи! А Женя, как мне казалось, осталась в том оживленном потоке, что весело катил по самой середине жизни. Придется все начинать сначала. Что ж, запасись терпением и — да здравствует это начало!
Без стука вошла тетя Даша, комендантша, полная женщина с угрюмым лицом, вскинутым немного вверх, — подпирал подбородок. После гибели мужа на войне она не могла найти друга по душе и жила одинокой. Частые стычки с молодыми подвыпившими жильцами закалили ее характер, а также и кулаки...
Она внесла и поставила футляр с аккордеоном.
— Это Трифона инструмент, — объяснила тетя Даша. — У себя храню, чтобы не украли, кой грех... — Она подсела ко мне. — Здесь у нас весело, Алеша. Ребятишки бесшабашные, но дружные. Бывает, схлестнутся так, что по бараку дрожь пробегает, окна с треском вылетают... Дерутся. Прибежишь, одному затрещину отвесишь, другому — и, глядишь, утихомирятся. Все из-за девчонок ссорятся — поделить не могут. У тебя-то девчонка есть?
— Нет, — сказал я.
— Что так? Ну. ничего, найдешь. Тут рядом девчоночий барак, выберешь. Только ищи незанятую, а то беды не оберешься...
У меня невольно дрогнул правый уголок губ.
— Ты не улыбайся, Алеша, а слушай, что говорю, — утешала тетя Даша. — Не ты первый... Я живу здесь двадцать восемь лет и вас всех вижу насквозь. Привыкнешь. Человек ко всему привыкает. — Тетя Даша положила руку мне на плечо. — Через этот барак прошло столько народу, Алеша, как через вокзал. Придет сюда тюфяк тюфяком, вымолвить слова не умеет, сморкается на пол — лапоть! А год прошел, глядишь, он уже и галстук нацепил, за книжку взялся, уже с речами на собраниях выступает. Да, да! И с толковыми речами! Пожил, пообтерся и исчез... После доходят слухи: один — инженер, другой — профессор, третий — на партийной работе. Маршал артиллерии Градов здесь жил. Вон как!.. Понял? А ты нос повесил. Шить надо, Алеша, легко! Иной, поглядишь, живет — словно тяжелый воз тащит: кряхтит, морщится, стонет. И всем-то он недоволен, ничто его не радует, всем завидует, на всех злой, а на себя еще пуще. Какая уж тут жизнь — страданье! А ты довольствуйся тем, что у тебя есть, малое или большое. И радуйся. Другое придет, лучшее — еще больше радуйся. С такой-то жизненной линией, глядишь, и в люди выйдешь.
Я рассмеялся.
— Тетя Даша, я — солдат. Три года солдатской жизни кое-что стоят для человека. Ваше общежитие для меня, ну, просто райский уголок.
— Вот и ладно, коли райский. Здесь у нас и вправду хорошо... и весело.
Тетя Даша вдруг засуетилась. Она вытащила из футляра аккордеон, поставила его на колени и захлестнула себя ремнями, точно впряглась в него. Платок сполз на плечи, обнажив жиденькие приглаженные волосы с пробором. Хмурые черты подобрели от улыбки, наивной и счастливой, — она,торопилась подтвердить слова «весело» и «хорошо».
— Петь умеешь?
— Нет.
— Научим. Мы каждый вечер поем...
Комендантша заиграла искусно и самозабвенно.
Зазвучала знакомая мелодия, протяжная и грустная. — кажется. «Ивушка». Но запеть не успела...
Без стука вошли хозяева комнаты.
Трифон Будорагин, шумно ввалившись, нашарил выключатель. Тетя Даша сощурилась от света. Трифон сердито кивнул на нее:
— Утешает? Живи и радуйся? Сладкими звуками аккордеона усыпляет волю и бдительность? Орфей в подшитых валенках! Она всех утешает., Не соглашайся, старик! Своей участью бывает довольна лишь рабочая лошадь — она бессловесна. Мыслящий человек отличается от лошади своим правом быть недовольным жизнью, собой!.. Неудачник? — спросил он меня. — Не отвечай, вижу сам: удачливые и везучие сюда не попадают. Не то время... Барачная жизнь при высоких замыслах!..
Тетя Даша взглянула на Будорагина с материнским участием, с беспокойством.
— Что с тобой, Триша? Неужели с Анной не поладил опять?
— Ну, не поладил! Ничего смертельного в этом не нахожу, не пугайся!
Наказание ты мое! — Тетя Даша поспешно поставила аккордеон в футляр. — Из-за чего по-ругались-то?
Трифон швырнул на койку пиджак, промолчал. За него ответил Петр;
— По литературе двойку схватил. Анка заявила ему, что если у него будут двойки, она не выйдет за него замуж — стыдно за двоечника выходить...
Трифон вскинулся.
— Это вы ее настроили, умники! — Он заметался по тесной комнатенке, ударяясь коленками и боками о спинки коек, об углы стола. — Зубы скалите ,над чужой бедой!.. Ну, Пушкин, ну, гений! А зубрить его слово в слово не обязательно. За лето я всю память растерял. Стихотворение четыре страницы — выучи! Да еще объясни, что он хотел этим сказать, что он думал, черт возьми! Откуда я знаю, что он при этом думал? Да и кто знает-то? Сто с лишним лет прошло! И не для того он писал стихи, чтобы разъединять людей.
— Тень Пушкина встала между Трифоном и Анкой, — промолвил Петр с иронией. — Отменный парадокс!..
— Ну и глупый же ты, Триша! — сказала тетя Даша. — Никогда еще Пушкин не разъединял влюбленных. Наоборот! Успокойся, пожалуйста. Улажу...
Петр с осуждением покачал головой:
— Ох. тетя Даша, сестра человеческая! Портите вы его...
— Что ты, Петя! Поговорить с ней мне ничего не стоит. А ему будет легче. Видишь, как перевернуло его всего, даже с лица спал.
Трифон был раздосадован опекой тети Даши И неприятно, что ссора с Анкой «перевернула его всего»,— это роняло мужское достоинство. Он остановился передо мной.
— Что улыбаешься? — спросил он придирчиво. — Осуждаешь: не могу сам справиться с девчонкой?.. Ну, не могу, ну и что?! — Резко обернулся к тете Даше. — На кухне она. Ступайте к ней, пока не ушла. — Он почти вытолкнул женщину из комнаты. — Идите же! Пожалуйста... —
Чтобы сгладить резкость этой сцены и перевести разговор на другое. Трифон сказал мне: — Между прочим, тебя с новосельем! Не мешало бы отметить такое жизненное событие.
Петр Гордиенко одернул его.
— Отвяжись. Откуда у него деньги?
— Пусть займет.
— Ты дашь?
— Этого еще не хватало — деньгами его снабжать! — Трифон взглянул на меня желтыми глазами. — Ты думаешь, я шучу?
— Я далек от такого заблуждения, — сказал я.
— Ну и раскошеливайся! Даром мы за тебя пороги обивали, всех упрашивали? — Он повалился на койку, закинул руки за голову.
— Не терпится напиться? — Я вопросительно посмотрел на Петра: может быть, действительно нужно поставить угощение?
Гордиенко отмахнулся.
— Не обращай внимания. Перестань чудить, Трифон. Сходи-ка лучше за чаем, поужинаем.
Трифон проворно встал, схватил чайник и убежал на кухню.
— Этого парня ты не бойся, — сказал мне Петр. — Он только с виду страшный. А так — великовозрастный младенец. Ночью с кровати падает...
— С чего ты взял, что я его боюсь?
Я раскрыл чемодан и переложил в тумбочку рубашки, бритвенный прибор, зубную щетку с пастой.
Петр по-свойски подтолкнул меня плечом:
— В институт поступить не удалось?
Собранный, как пружина, с чеканными чертами лица и пытливой — в уголках губ — улыбкой, Петр Гордиенко вызывал во мне интерес. Он часто задерживал на мне взгляд, пытаясь отгадать, что я за человек;..
— По конкурсу не прошел, — сказал я.
Петр рассмеялся ободряюще.
— Акт вполне подходящий для закалки характера! Институт не убежит. Лишь бы желание учиться от тебя не убежало. Не грусти, Алеша. Хочешь, пойдем со мной в институт, а хочешь — с Анкой и Трифоном в вечернюю школу.
— Ты на каком курсе учишься? — спросил я.
— На третий перешел.
Я искренне позавидовал ему: на земле стоит прочно, обеими ногами, будущее прочерчено уверенной рукой, определенное и ясное. Счастливая и удачливая натура! От этого — от уверенности в будущем, от сознания своей жизненной правоты — такое спокойствие в нем. И я понял также, что на такого человека можно смело положиться — не предаст, душой не покривит.
— Петр, мне необходима твоя помощь, — сказал я. — Могу я обратиться к тебе с просьбой?
Мне не до гордости сейчас. И глупо рисоваться перед тобой. Я потерпел катастрофу. В себя перестал верить, понимаешь?
Петр внимательно взглянул на меня черными и умными глазами:
— Понимаю, Алеша, такие вещи могут произойти с каждым человеком. — Он вдруг заволновался, поспешно закурил, затянулся дымом сигареты. — Какая тебе нужна помощь, в чем? — И улыбнулся с тонкой иронией. — Моральная или материальная?