Идрис-Мореход - Таир Али

Только люди–птицы знают будущее.

Наваждение.

Дыхание осени почти не коснулось чудесного сада. Облитый дождями, чуть тронутый у ограды медной проседью, он сохранил все краски лета, и каждое утро желтые цветы вспыхивали под сумрачным небом октября. Газоны, подстриженные невидимой рукой, все так же отливали изумрудным глянцем.

Никто в доме, кроме Идриса Халила, не замечает этой извращенной неестественности происходящего.

На рассвете, во время первого утреннего намаза, прижимаясь лбом к молитвенному коврику, раскатанному на полу комнаты, он просит своего непостижимого бога — бога странствий, о возвращении домой. Но дом, отделенный от него многими верстами пути, горами, морем и войной, кажется лишь продолжением сна, прерванного азаном.

В дни, когда многие теряют последнее, Хайдар–эфенди продолжает сказочно богатеть. Он покупает доходные дома, разоренные войной оливковые плантации и лавки на Гранд Базаре. Его магазины и склады ломятся от контрабандных товаров, и деньги текут к нему со всех сторон. А сам он, словно паук, сидящий в центре гигантской паутины, сплетенной за долгие годы, теперь довольно потирает руки и ухмыляется, проверяя длинные столбцы цифр в толстых канцелярских книгах.

— В конце этой войны у меня будет столько денег, чтобы больше никогда не думать о них! — Говорит Хайдар–эфенди, откинувшись на спинку кресла. В руках у него неизменные четки. Полированные бусинки быстро прокатываются под его ловкими пальцами с длинными желтыми ногтями. В гостиной уже затопили камин. Время галопом: на календаре второе декабря. С утра идет дождь со снегом, но по–прежнему тюльпаны, словно фонари, покачиваясь на ветру, продолжают пылать сквозь холодное серое марево за окнами.

Мистическая красота неувядающего сада становится все более пугающей.

Два сна, увиденных в один день — как знак Судьбы и Случая.

Первый приснился за час до рассвета.

Мадам Стамбулиа в каком–то полупрозрачном одеянии идет навстречу, неслышно и легко ступая по мокрой траве. Капли то ли дождя, то ли росы скатываются по ее голым икрам, сквозь прилипшую к телу мокрую ночную рубашку просвечивают темные соски. За спиной у нее — целое поле желтых тюльпанов. Она протягивает руку, касается его щеки:

— Уйдем отсюда! Мой любимый…

По телу Идриса Халила пробегает что–то похожее на электрический разряд, и тотчас тюльпаны превращаются в мерцающие огни, затопившие все вокруг до самого неба, а еще через мгновенье он вдруг с ужасом понимает, что это и не цветы вовсе, а глаза: насмешливые глаза Хайдара–эфенди.

Идрис–мореход проснулся от собственного крика.

…Нанизанные на нить яшмовые бусинки быстро текут по кругу, отмеряя замкнутое время зимнего дня.

Второй сон больше похож на галлюцинацию.

Идрис Халил сидит за столом, склонившись над газетой, и, разморенный жаром, идущим от печи, мерным стуком часов и мельтешением рыхлых хлопьев снега за окном, сквозь полудрему наблюдает за тем, как длинные тени, словно отслаиваясь от типографской краски, складываются между столбцами букв в геометрические узоры.

Между явью и сном.

Скучный пасмурный полдень в устланной коврами гостиной неузнаваемо преображается. Вначале меняется календарное число, и вместо 2 декабря возвращается 30 ноября 1915 года, затем полдень становится предрассветными сумерками, а потолок — светлеющим небом, в котором летит аэроплан…

Отчетливый гул мотора где–то внизу, над свинцовою ширью моря, заставляют сердце Идриса–морехода встрепенуться от восторга.

Легкий корпус аэроплана — биплан типа Невпорт — протяжно скрипит, напряженный ветром и скоростью. Звездная полусфера медленно обращается с востока на запад, и смешанное чувство бесконечного одиночества, собственной слабости и, одновременно, почти божественной силы захлестывает Идриса Халила, летящего навстречу восходящему солнцу. Холодный воздух, пахнущий горячим машинным маслом и морем, кажется самой плотью его сна, из которой рождаются образы, и их архетипы, и архетипы образов самих архетипов…

Зеркала мутнеют. Суть теряется где–то в их виртуальной глубине.

В разрывах облаков видны сигнальные огни громадного крейсера, севшего на мель у входа в пролив. Когда до корабля остается совсем немного, из–за темной полоски берега справа стремительно выплывает солнце, и ребристая поверхность моря на мгновенье вспыхивает ослепительным серебром.

…Старший лейтенант Али Риза — первый выпуск основанной четыре года назад в Константинополе школы военных летчиков — направляет аэроплан к правому борту, готовясь открыть огонь. Глазами Али Ризы Идрис–мореход видит бегущих по верхней палубе матросов, видит французский триколор, трепещущий на ветру, белесый дым беспорядочных ружейных выстрелов, видит офицера, следящего за полетом аэроплана в бинокль.

Накренившись набок, крейсер стоит, залитый лучами восходящего солнца. Строгая, почти божественная геометрия его палуб столь совершенна, столь удивительна, что пилот, изготовившийся к атаке, чувствует почти суеверный ужас. Когда пальцы на гашетке пулемета уже готовы сжаться, чтобы обрушить шквал смертельного огня на головы разбегающихся в панике матросов, второй пилот, лейтенант Орхан, пытаясь перекричать гул мотора, показывает в сторону береговой линии острова (это Леммнос):

— Смотри! Смотри!..

Подняв голову, Али Риза видит темный силуэт аэроплана, летящего прямо ему навстречу…

Сердце Идриса Халила сжимается, ему не хватает воздуха. А за окнами продолжают лететь хлопья снега.

…Они несутся друг к другу в сияющем небе с полосками плывущих облаков, рукотворные четверокрылые ангелы, готовые схлестнуться и уничтожить друг друга в жестоком поединке.

Задрав головы, французские моряки завороженно следят за их удивительными пируэтами. Им кажется, что бой длится лишь несколько минут. Но, как в той истории с пророком, опрокинувшим кувшин, мгновенье на земле оказывается вечностью там, в небе.

Пауза между вдохом и выдохом. Струйки пулеметного огня: один из аэропланов вдруг вспыхивает, словно факел, и, закручиваясь в штопоре, падает в море.

Захлебываясь ледяным ветром, Али Риза кричит от восторга, а в это самое время, глядя на обломки аэроплана, продолжающие гореть на приливной волне, Идрис Халил вдруг с щемящей тоской и болью понимает, что в этом сне он не только победитель — старший пилот Али Риза — но и погибший безымянный француз, душа которого быстро отлетает к последнему небу на крыльях людей–птиц.

8

История Идриса–морехода пробивается ко мне сквозь толщу времени и небытия, сквозь забвение и смерть. Пробивается обрывками его поэзии и моими бесформенными снами.

Накрывшись одеялом, я лежу на продавленном диване на маленькой веранде, смотрящей пустыми проемами в сумрак отцовского сада, и пытаюсь представить, как безумие, словно черное покрывало, опускается на моего деда.

Ветер.

Призраки мечутся по дому. Длинные страшные призраки середины декабря. Они разлетаются по стенам, проскальзывают мимолетными отражениями в зеркалах, прячутся под лестницей и в коридоре. Они повсюду. Дом Хайдара–эфенди захвачен призраками.

Сад за окнами весь почернел и набух от пронизывающего холода. Ветер, беснующийся в кронах его деревьев, рвет неувядающую листву, швыряет ее в закрытые ставни и оставляет светлые полосы придавленной травы на мокром газоне. А небо, разрываемое ослепительными зигзагами света, опускается все ниже, готовое в любую секунду опрокинуться на черепичную крышу дома.

Вот уже несколько дней, как все готово к бегству! Чемодан уложен. Во внутреннем кармане пиджака лежат отложенные деньги, паспорт и карта Дорог Оттоманской Империи. Осталось только переждать эту страшную бурю! Однако, шторм, начавшийся в пятницу сразу после второй молитвы, продолжается вот уже третий день, и дедушка, справедливо усматривая в этом перст своей удивительной Судьбы, терпеливо пережидает непогоду.

…Но, наверное, не только ветер удерживает его в доме Хайдара–эфенди. Почти без всякой надежды, он продолжает ежечасно думать о мадам Стамбулиа, о том, что должен непременно уговорить ее бежать с ним, ведь только тогда все произошедшее между ними обретает хоть какой–то смысл…

Над развороченными клумбами качается разбитый фонарь…

Какое сегодня число? На моем календаре (и календаре Идриса Халила): 12 декабря 1915 года! Вполне походящая дата, и часы в гостиной тоже бьют двенадцать раз! Полночь!

Ворочаясь без сна в своей постели, он продолжает обдумывать предстоящее путешествие, заново прочерчивая пунктирный маршрут на воображаемой карте. С последним ударом часов угасающий было в печи огонь на мгновение вдруг оживает, и, открыв глаза, Идрис Халил успевает разглядеть в языке пламени причудливый силуэт огненной саламандры.