Шалтай–Болтай в Окленде. Пять романов - Филип Дик

— Он в ванной, — сказала Бет, — моется.

Из ванной и правда доносился шум воды.

— Через пару минут выйдет.

Квартира состояла из громадной комнаты с роялем, двух крошечных спален и кухни величиной с горошину. Ванная, где засел Лемминг, располагалась через коридор; ею пользовались не только Кумбсы, но и семья этажом ниже. Стены были испещрены репродукциями — в основном Эль Греко и Гогена. Весь пол, кроме дальних углов, был покрыт серо–зеленой плетеной циновкой. Занавески были холщовые.

— Вы актриса? — спросила Мэри Энн у Бет.

— Нет. Раньше была.

— А почему бросили?

Бросив взгляд на Кумбса, Бет проследовала на кухню и занялась напитками.

— Переключилась на музыку, — ответила она. — Что вы будете пить?

— Бурбон с водой, — отозвался Нитц, шатавшийся по комнате, — если есть, конечно.

— А вы? — спросила она Мэри Энн.

— Да что угодно.

Она вынесла четыре бурбона с водой, и каждый из них по–своему неловко взял свой стакан. Бет сбросила жакет, обнаружив зрелую раздавшуюся фигуру. Она осталась в футболке и слаксах. Глядя на нее, Мэри Энн задумалась о собственном маленьком бюсте. Ей стало интересно, сколько Бет лет.

— Сколько вам лет? — спросила она.

Голубые глаза Бет расширились от смущения.

— Мне? Двадцать девять.

Мэри Энн была удовлетворена и закрыла тему.

— А это ваш рояль?

Она подошла к инструменту и наугад нажала несколько клавиш. К роялю она прикасалась впервые; его величественная чернота наводила на нее страх.

— А сколько они стоят?

— Ну, за «Безендорфер»[116], — сказала Бет (все это ее слегка забавляло), — можно отдать до восьми тысяч долларов.

Мэри Энн не знала, что такое «Безендорфер», но ничего не сказала. Кивнув, она подошла к одной из репродукций и принялась внимательно ее изучать. Внезапно в коридоре послышалось движение — Чад Лемминг возвращался из ванной.

Лемминг — стройный молодой человек в развевающемся хлопковом халате — пронесся через гостиную и исчез в спальне.

— Я сейчас выйду, — выпалил он, — секунду.

По голосу Мэри Энн приняла его за голубого. Она вернулась к изучению репродукции.

— Послушай, Мэри, — сказал Нитц, подойдя поближе. Бет и Дэнни Кумбс последовали за Леммингом в спальню, на ходу говоря ему, что петь. — Хорош гвозди в себя заколачивать. Не стоит того.

Сперва она даже не поняла, о чем он.

— Карлтон Туини, — продолжил он, — самодовольный позер. Ты же была у него дома, ты видела и кувшины масла для волос, и шелковые рубашки. И его галстуки. Ах, эти галстуки.

Очень тихо Мэри Энн произнесла:

— Ты завидуешь ему, потому что он большой человек, а ты — букашка.

— Я не букашка, и я говорю тебе правду. Он глуп, он сноб, он — фальшивка.

Мэри Энн оторопела.

— Ты его не понимаешь.

— Почему? Потому что я с ним не спал? Все остальное у нас было; я разглядел его душу.

— Как?

— Аккомпанируя ему в «Many Brave Hearts»[117], вот как.

Поколебавшись, Мэри Энн произнесла:

— Он великий певец. Нет, ты ведь так не думаешь. — Она покачала головой. — Давай не будем об этом.

— Мэри Энн, — сказал Нитц, — ты чертовски хороший человек, ты хоть сама это понимаешь?

— Спасибо.

— Возьми своего парня, того салагу, что тебя возит. Дейв–как–там–его.

— Дейв Гордон.

— Перекрои его по правильным лекалам. Он и так, в сущности, неплох, просто не дорос еще.

— Он тупой.

— Ты всем этим ребятам дашь сто очков вперед… вот в чем беда. Ты для них слишком взрослая. А сама такая мелюзга, что даже жалко.

Она бросила на него недовольный взгляд:

— Оставь свое мнение при себе.

— Тебе и слова не скажи. — Он взъерошил ей волосы, и она отпрыгнула. — Ты и для Туини слишком умная. Да мы все тебя не стоим. Интересно, кто ж тебя в итоге захомутает… наверное, не я. Куда уж мне. Закончится все каким–нибудь ослом; приткнешься к какому–нибудь громадине, эдакому буржуазно–респектабельному столпу, и будешь им восхищаться, верить в него. Почему бы тебе в саму себя не поверить?

— Отвянь, Пол, прошу тебя.

— Да ты хоть слушаешь, что я говорю?

— Я хорошо тебя слышу. Не кричи.

— Только ушами. Ты меня в упор не видишь, так ведь?

Нитц удрученно потер лоб.

— Забудь, Мэри. Я устал, раскис и несу какую–то околесицу.

Тут Бет подскочила к ним, вибрируя пышной грудью и возбужденно сверкая глазами:

— Чад будет петь. Всем заткнуться и слушать!

В комнату зашел молодой человек — стрижка «ежиком», очки в роговой оправе, галстук–бабочка под выдающимся кадыком. Просияв улыбкой, он взял гитару и начал свой монолог и песню.

— Ну, друзья, — весело произнес он, — полагаю, вы все читали в газетах, что бюджет теперь будет составлять президент. Вот песенка на злобу дня — надеюсь, вам понравится.

Он тренькнул–бренькнул на гитаре и начал.

Мэри Энн бродила по комнате и рассеянно слушала, разглядывая репродукции и мебель. Песня как будто звенела металлом, сверкала и искрила, вливаясь в уши присутствующих. Мэри Энн поймала несколько фраз, но общий смысл от нее ускользал. Ей, собственно, это было неважно; ее не интересовал ни Конгресс, ни налоги. Никого подобного Чаду Леммингу она еще не видела, но это впечатление сразу же притупилось; ее ум был закрыт, и у нее хватало своих проблем.

За первой балладой почти сразу последовала вторая: теперь Лемминг блеял о пенсионерах. Потом была вдохновенная песенка о ФБР, затем еще одна, о генетике, и в итоге — затейливый, разухабистый распев про водородную бомбу.

…и если Мао Цзэдуну будет это интересно, мы

взорвем весь мир — не останется живого места…

Она раздраженно подумала: кому нужен этот Мао Цзэдун? Кто это — глава коммунистического Китая?

…когда разоружены закончат обсуждать,

давным–давно уж будем в руинах мы лежать…

Закрыв уши от этой бомбежки, она вышла из гостиной в одну из затемненных спален. Сидя на краю кровати — судя по всему, принадлежавшей Бет, — она приготовилась вытерпеть выступление Лемминга до конца. В ушах у нее звучало название песни, объявленное с большой помпой и тщанием: «Что нужно этой стране, так это хорошая водородная бомба за пять центов».

Где здесь смысл? В чем значение? Вместо того чтобы гадать, она вернулась к своим мыслям. К ощутимому присутствию сильного черного мужчины — Карлтона Туини; затем еще дальше, в прошлое, к воспоминаниям о том, что случилось в музыкальном магазине — с тем с крупным пожилым мужчиной в твидовом костюме. Сперва его широкая походка и серебряная трость… потом его пальцы на ее руке.

Постепенно она поняла, что пение уже закончилось. Она виновато поднялась и пошла обратно в гостиную. Бет удалилась на кухню за новой порцией напитков; Дэнни Кумбс сидел надутый в углу, оставив Нитца и Лемминга друг другу.

— Кто тебе все это пишет?

— Я сам, — скромно произнес Лемминг.

Теперь, когда не был захвачен пением, он казался обыкновенным чахлым первокурсником в спортивной куртке и широких штанах. Положив гитару, он снял очки и стал вытирать их рукавом.

— Еще в Лос–Анджелесе я пробовал сочинять скетчи, но дело не пошло. Мне сказали, что это не продать. Ясное дело, вещи у меня слишком уж острые.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать семь.

— Так много? Ты не выглядишь на свой возраст.

Лемминг рассмеялся.

— Я закончил университет еще в сорок восьмом, химический факультет. Какое–то время работал на проекте… — он стал объяснять, — в радиационной лаборатории. Пожалуй, мог бы до сих пор там трудиться. Они так и не отобрали у меня допуск. Но мне больше охота тусоваться то здесь, то там… я, наверное, никогда не повзрослею.

— А бабки этим можно заработать? — спросил Нитц.

— Если и да, то я не знаю как.

— Но прожить–то на это реально?

— Наверное, — сказал Лемминг, — надеюсь.

Нитц был поражен.

— Так ты образованный парень — мог бы заниматься наукой, работать в большом проекте… А предпочел с этим вот болтаться. Тебе это настолько по кайфу? Стоит ли оно того — в смысле, ты–то сам своей жизнью доволен?

— Времена сейчас неспокойные, — пробормотал Лемминг, и Мэри Энн потеряла всякую нить — и в его словах, и в мыслях.

То, что он говорил, и то, что пел, было одинаково бессмысленным. А Нитц все что–то бухтел, задавал вопросы, выпытывал ответы. Ему явно было интересно, но что и почему? Она сдалась и перестала об этом думать.

— Вы так и не сказали, как вас зовут, — сказала Вет, приближаясь к ней с новым бокалом.

От выпивки Мэри Энн отказалась. Эта женщина ей не нравилась, и не без причины. Но она испытывала к ней неприятное уважение: Бет шла к Туини напролом, демонстрируя очевидное мастерство в вопросе, в котором сама Мэри Энн безнадежно плавала.