Ночная гостья - Роальд Даль

Роальд Даль

НОЧНАЯ ГОСТЬЯ

(Сборник новелл)

Ночная гостья

Недавно служащий отдела доставки железнодорожной компании принес мне большой деревянный ящик, прочный и умело сколоченный. Он был темно-красного цвета, возможно, что и из красного дерева. Я с большим трудом отнес ящик в сад, поставил на стол и тщательно его осмотрел. Надпись, сделанная по трафарету на одной из сторон, гласила, что ящик доставлен морем из Хайфы на борту торгового судна «Падающая звезда», однако ни фамилии, ни адреса отправителя мне не удалось обнаружить. Я попытался было вспомнить, не живет ли кто в Хайфе или где-то в тех краях, кому вздумалось бы послать мне дорогой подарок. Ничье имя не приходило мне в голову. Я медленно побрел к сараю, погрузившись в глубокие раздумья. Возвратившись с молотком и отверткой, я принялся осторожно открывать крышку ящика.

Верите ли, ящик оказался полным книг! Удивительных книг! Я их вынул одну за другой (не заглядывая ни в одну из них) и сложил на столе в три высокие стопки. Всего оказалось двадцать восемь томов, очень красивых. Все в одинаковых роскошных переплетах из зеленого сафьяна, а на корешках золотом вытиснены инициалы О. X. К. и римские цифры (от I до XXVIII).

Я взял первый попавшийся том — им оказался шестнадцатый — и раскрыл его. Нелинованные белые страницы были исписаны аккуратным мелким почерком черными чернилами. На титульном листе было написано «1934». И ничего больше. Я взял другой том — двадцать первый. Он был исписан тем же почерком, однако на титульном листе стояло «1939». Я положил его и вытащил том один, надеясь найти в нем какое-нибудь предисловие или хотя бы узнать фамилию автора. Однако вместо этого под обложкой я обнаружил конверт. Конверт был адресован мне. Я вынул из него письмо и быстро взглянул на подпись. Подпись гласила: «Освальд Хендрикс Корнелиус».

Так, значит, книги прислал дядюшка Освальд!

Уже больше тридцати лет никто из членов семьи не имел известий от дядюшки Освальда. Это письмо было датировано 10 марта 1964 года. До сих пор мы могли лишь предполагать, что он еще жив. О нем ничего не было известно, кроме того, что он жил во Франции, много путешествовал и был богатым холостяком с несносными, но изящными привычками и упорно не желал вступать в какие-либо контакты со своими родственниками. Все прочее относилось к области слухов и молвы, но слухи были столь живописны, а молва столь экзотична, что Освальд давно уже для всех нас стал блестящим героем и легендой.

Мой дорогой мальчик, — так начиналось письмо, — думаю, что ты и три твои сестры — мои самые близкие родственники по крови из числа оставшихся в живых. А потому вы являетесь моими законными наследниками, и, поскольку я не составил завещания, все, что я оставлю, когда умру, будет вашим. Увы, но оставить мне нечего. Когда-то у меня было довольно много чего, а тот факт, что недавно я от всего избавился так, как счел нужным, не должен тебя интересовать. В качестве утешения, впрочем, посылаю тебе мои личные дневники. Думаю, что они должны сохраниться в семье. Они охватывают лучшие годы моей жизни, и тебе не повредит, если ты их прочтешь. Но если ты станешь показывать их всем подряд или будешь давать читать незнакомым людям, то тем самым можешь навлечь на себя неприятности. Если ты опубликуешь их, тогда, как мне представляется, придет конец и тебе, и твоему издателю одновременно. Ты должен запомнить, что тысячи упоминаемых мною в дневниках героинь живы и поныне и, стоит тебе совершить такую глупость, как очернить их белоснежную репутацию, они позаботятся о том, чтобы твою голову живо доставили им на подносе, и, дабы воздать тебе полной мерой, велят поместить ее в духовку. Посему будь осторожен. Я встречался с тобой лишь однажды. Это было много лет назад, в 1921 году, когда твоя семья жила в этом огромном жутком доме в Южном Уэльсе. Я был для тебя взрослым дядей, а ты — очень маленьким мальчиком, лет пяти. Не думаю, что ты помнишь эту вашу молоденькую служанку-норвежку. Удивительно опрятная была девушка, стройная и очень изящная даже в своей форменной одежде с этим нелепым накрахмаленным передником, скрывавшим ее чудесную грудь. В тот день, когда я у вас гостил, она собралась с тобой в лес за колокольчиками, и я спросил, нельзя ли и мне пойти с вами. А когда мы углубились в лес, я сказал тебе, что дам шоколадку, если ты сам сможешь отыскать дорогу домой. И тебе это удалось (см. том III). Ты был разумным ребенком. Прощай,

Освальд Хендрикс Корнелиус.

Неожиданное появление дневников вызвало в семье немалое волнение, и всем не терпелось побыстрее их прочесть. Мы не были разочарованы. Вещь оказалась удивительной — веселой, остроумной, волнующей, а подчас еще и довольно трогательной. Этот человек обладал невероятной энергией. Он всегда двигался — из города в город, из страны в страну, от женщины к женщине, а переходя от одной женщины к другой, ловил пауков в Кашмире или же разыскивал голубую фарфоровую вазу в Нанкине. Но женщины были прежде всего. Куда бы он ни отправлялся, он оставлял за собою нескончаемый хвост из женщин, рассерженных и очарованных до такой степени, что и словами не выразить, при этом все они мурлыкали, как кошки.

Одолеть двадцать восемь томов по триста страниц каждый — огромный труд, и едва ли найдется много писателей, которые могли бы удержать внимание читательской аудитории на протяжении столь долгого пути. Освальду, однако, это удалось. Его повествование, похоже, ни в одном месте не утрачивало пикантности, темп редко замедлялся, и любая запись, длинная или короткая, о чем бы ни шла речь, почти непременно становилась захватывающей историей, вполне законченной. А в финале, когда была прочитана последняя страница последнего тома, у читателя возникало просто поразительное чувство, что это, пожалуй, один из интереснейших автобиографических трудов нашего времени.

Если прочитанное рассматривать исключительно как хронику любовных похождений мужчины, то, без сомнения, с этими дневниками ничто не может тягаться. «Мемуары» Казановы в сравнении с ними читаются как церковноприходский журнал, а сам знаменитый любовник рядом с Освальдом представляется едва ли не импотентом.

Что до возбуждения общественного мнения, то каждая страница дневников казалась взрывоопасной; тут Освальд был прав. Но он решительно был не прав, полагая, будто организацией взрывов будут заниматься только женщины. А как же их мужья, эти рогоносцы, униженные до состояния побитых воробушков? Вообще-то, рогоносец, если его задеть, превращается в самую настоящую хищную птицу, и они тысячами стали бы выпархивать из кустов, если бы дневники Корнелиуса увидели свет в полном виде при их жизни. О публикации, следовательно, не могло быть и речи.

А жаль. Так, по правде говоря, жаль, что я подумал: что-то все равно надо сделать. Поэтому я снова засел за дневники и перечитал их от корки до корки в надежде отыскать хотя бы одну законченную запись, которую можно было бы опубликовать, не вовлекая ни издателя, ни себя в серьезную тяжбу. К своей радости, я нашел по меньшей мере шесть таких записей. Я показал их юристу. Тот сказал, что их можно рассматривать как «безопасные», но гарантировать он ничего не может. Одна запись под заглавием «Происшествие в Синайской пустыне» показалась ему «безопаснее» пяти других.

Вот почему я решил начать именно с этой записи и, не откладывая, публикую ее вслед за этим небольшим предисловием. Если все пойдет хорошо, тогда, быть может, выпущу в свет еще парочку фрагментов.

Запись о синайском происшествии взята из последнего, XXVIII тома и датируется 24 августа 1946 года. По сути, это самая последняя запись последнего тома, последнее, что написал Освальд, и у нас нет сведений, куда он затем направился и чем занялся. Об этом можно только догадываться. Сейчас вы подробнейшим образом ознакомитесь с самой записью, но прежде всего, дабы облегчить вам понимание некоторых поступков и реплик Освальда, позвольте мне рассказать немного о нем самом. Из множества признаний и откровенных высказываний, содержащихся в этих двадцати восьми томах, вырисовывается довольно четкий портрет автора дневников.

Во время синайского происшествия Освальду Хендриксу Корнелиусу был пятьдесят один год. Разумеется, он никогда не был женат. «Боюсь, — имел он обыкновение говорить, — что я наделен или, лучше сказать, обременен характером человека необычайно разборчивого».

В некоторых отношениях это справедливо, но в прочих — и в особенности что касается женитьбы — подобное утверждение попросту противоречит истине.

На самом деле Освальд отказывался жениться только лишь потому, что никогда в жизни ему не удавалось уделить одной отдельно взятой женщине больше внимания, чем требовалось для того, чтобы покорить ее. Обольстив ее, он тотчас же терял к ней интерес и принимался оглядываться по сторонам в поисках очередной жертвы.