Булочник и Весна - Ольга Покровская

Выехав из леса к Отраднову, я заметил на просёлочной дороге суету и, встав на обочине, вышел. Плотный снег был распорот до рыжины колёсами тяжелой техники. Пахло дизелем. Закурив, я подошёл к рабочему.

– Дорогу рубите?

Он кивнул, махнув варежкой в направлении невидимого за поворотом холма Старой Весны.

Я улыбнулся. Михал Глебыч забабахал в нашу честь целый салют – тут вам и булочная, и дорога, и Петина поездка за подписью! Всё подогнал одно к одному, чтоб уж наверняка!

Пешком я прошёл до поворота, за которым открылся холм, и взглянул на Старую Весну. Нищей собакой она забилась в угол неба.

Рубили метрах в пятидесяти от моего участка, там сеткой была выставлена будущая дорога к комплексу. В рёве пил и тёплых выхлопах бензина, как во сне, я поднялся на холм, и сразу под чёрной липой, на лавке, мой взгляд спасительно выцепил Колю. Он сидел в распахнутой куртке, покуривая, и лицо его было светлое, светло блестел лоб. Коля словно бы не существовал в мире – то есть существовал, но не здесь, а где-нибудь параллельно.

Я подошёл и, сев рядом, закурил тоже. Голое дерево, дым и холодная позднеянварская облачность как-то так составили пейзаж, что я забылся. Даже визг техники показался природной нотой – неизбывной болью материи.

– Не плачь, аккуратно рубят, – обронил Коля, прячась в цветении дыма. – Лишнего не берут.

– Лга! Может, и газ протащат в деревню? Заживём! – кивнул я, чувствуя, как от ярости щиплет глаза, и рассказал Коле про булочную.

Он выслушал с живым интересом и вдруг укоризненно покачал головой:

– Эх, ребята! Ему, может, нравится ваша компания. Может, он выпить с вами хочет, а вы его гоните. А ласка и кошке приятна!

Сказав так, он встал с лавочки и побрёл по долгому отрезу снега, мимо вётел и минной воронки, к желтой сетке. Над ней гудел зимний лес. Я пошёл за ним.

– В их сенях ветра шум! – произнёс Коля ясным голосом, куда-то подевав свою обычную сиплость.

– А Ирина-то как? – спросил я.

– А ей по барабану! – сказал Коля. – Я к ней утром – горе разделить! А она мне: а я, мол, рада! Мне, говорит, перемены нужны. Пусть хоть всё сметают. Я тогда верней, говорит, того… в новую жизнь брошусь! Смелая, видишь ты, стала, – заключил он.

Я ещё раз напрасно вызвал Петин номер и по звенящей пилами улице зашагал на другой конец деревни – к Тузиным. Снег опушки был чист, не разъезжен. В этом-то углу я и заметил перепуганные глаза деревни, когда, подъехав, взглянул на холм.

Не имея никакой цели – разве что укрыться в лесу, – я прошёл метров двадцать по заваленной влажным снегом опушке и обернулся на оклик.

Ирина в неожиданной беретке и, может быть, слишком весеннем пальто шла вдоль моих следов – синеватых ям в спёкшемся насте, и наст держал её, только кое-где разбегались трещинки.

– Ко-стя! – снова позвала она, перекрикивая зуд пил. – Вы меня слышите? Ну что вы встали, как снеговик? Пойдёмте к нам, я вас чаем напою! Идёмте, идёмте в дом! Что вы бродите под обстрелом! – и поманила меня рукой в белой варежке.

Задетый её голосом, бодрым, без капли скорби, я не решил сразу – идти ли? Отсутствие положенной боли словно бы перенесло Ирину в стан врага.

– Это вы из-за просеки такой кислый? Ну и глупо! Прекратите сейчас же маяться! – подобравшись вплотную, велела Ирина. – Будет свежая волна, обновление! Вспомните, как я жила – в полной изоляции, в запустении! Это даже хорошо, что всё тут рушат. Нам с вами легче будет перепрыгнуть в новую жизнь!

– Думаете, уже пора прыгать? – спросил я. – А, кстати, Петя сегодня вам не звонил?

– Звонил с утра! – сообщила она, улыбаясь. – Всё носится, ищет какого-то мужика, не может найти.

– А чему ж вы тогда радуетесь?

Ирина рассмеялась и удивлённо произнесла:

– Как чему? Счастью! Вы можете на меня ругаться, но я хожу и плачу, и смеюсь! Он сказал, что никогда бы не уехал отсюда, разбил бы на дороге палатку и жил, если бы только это был мой дом, а не дом Николая! А раз так – он меня попросту увезёт отсюда! – улыбаясь снегу, и рыжеватым колеям деревенской улицы, и свежепорубленной просеке, Ирина потопала в снегу, устроила себе площадочку. – А я всё боюсь, молюсь… И всё равно – во мне какой-то светлый праздник! Я знаете что решила? Пошью себе модные брюки! Подстригусь! Да, отстригу коротко волосы и покрашусь в яркий цвет! Но главное – состричь косы. В них вся моя тоска. Тоска Николая Андреича была в шинели, а моя – в косах. Состригу, вот вам крест! Сколько лет я чахла! Могу пожить в радости?

Тут вдруг она шатнулась по рыхлому снегу и, зажмурившись, упала мне в руки. Зуд пил умолк.

– Мне так радостно! – пропела она в солнечной тишине и береткой уколола мне шею. – А Миша у меня в субботу летит в Венгрию на источники. С родителями Николая. Не хотела я пускать, но ведь рыдал и топал! Что он, мол, уже взрослый, ему хочется без меня, и хочется, наконец, летать!.. – Ирина мельком взглянула на небо. – И я сказала Пете… И он сказал – раз так, без рассуждений, мы с ним тоже куда-нибудь полетим или поедем! Я спрашиваю куда, а он не говорит, смеётся… Велел мне ни о чём не беспокоиться. Ох, боже мой! – На миг Ирина прикрыла варежкой глаза и вновь раскрылась, проморгнула шерстинку. – Я только молюсь и надеюсь, что мы просто посидим в каком-нибудь чудном ресторанчике – и всё. У меня ведь всё-таки Васька, Тишка. Костя, вы приглядите за ними, если что? Я вам ключи оставлю.

Я вздохнул. Недалеко от Тузиных с правой стороны улицы раздался гром. Это соседка, слушая в приоткрытую створку наш разговор, уронила горшок с алоэ. Ирина, взяв меня под руку, обернулась и показала ей язык.

Десять минут спустя я пил у Ирины чай под музыку из патефона, звучавшую как-то расстроенно. И расстроено было всё в моих мыслях.

Реалии родины обступили меня. У нас всегда найдётся воротила бизнеса, тупой и амбалистый (Михал Глебыч, ты что-то подкачал!), а по другую сторону учитель-правозащитник, или честный поп, или хотя бы безбашенный журналист (но пасаран, Лёня!). И, само собой, чёрные автомобили, монастыри и психушки в одном флаконе, берёзы, расхлябанные колеи, а посередине масленичным чучелом – счастье. Этакий ярмарочный муляж для фотоснимка – и вот сегодня наши с Петей физиономии угодили в прорези.

Созерцая этот вечный картон, я чувствовал, что буквально схожу с ума от избитости сюжета, и успокоился, лишь когда подумал: ну а что такое, допустим, русская осень? Первой всегда осыпается липа, и всегда на школьных дворах собирают букеты из кленовых листьев, и дорогу развезёт, и в лесу опята, и за дождём – снег. И так – всегда.

Я так и не смог сказать Ирине про Пажкова и булочную и про то, что Петя скорее всего вляпался в ошеломляющие долги – так что где он там, ваш «Макаров»? Мне было жалко её радости, как жалко бывает разрушить иней или цельный снег.

Возвращаясь от Ирины, я увидел, как грузовики увозят распиленные стволы. Коля вышел проводить их в последний путь и стоял у дороги, смяв шапку. Он был маленький и слабый.

А вечером мне позвонил Петя.

– Всё, брат, готово! – сказал он вымотанно. – Подпись есть. Прождал его весь день, скотину такую. Знаешь, ей-богу, на конкурсах так не дрожал, как у него под дверью! Мысли-то всякие были, сам понимаешь. Даже радости нет, вот честно, так перетрухнул! Всё, теперь формальности только остались.

– Петь, я был бы очень за тебя рад, – сказал я искренне. – Это было бы просто счастье. Но я не верю в твою подпись. Думаю, «липа» какая-нибудь.

– В каком смысле «липа»? Ты о чём? – не понял он.

– У нас булочную закрыли, – сказал я.

– В каком смысле закрыли? – застопорился Петя.

– В прямом. Вчера Пажков приехал и душевно мне объяснил, чем мы все его обидели. А сегодня с утра пришли люди.

– Глупость. Просто глупость! – проговорил Петя дрогнувшим голосом. – Просто глупость! Я сейчас Пажкову позвоню, выясню, что там за чушь!..

– Дурак ты, что ли? – от души сказал я. – Лучше папе позвони и выясни, будет он с долгами твоими разбираться или сам пойдёшь отвечать.

Испортив Пете настроение, я сгрёб со столика крошки, фантики, весь вечный мой мусор, поставил чай и у маленького окошка, за которым – зима и муть прожекторов, попытался обдумать сложившееся положение. Почему-то мне не было страшно – я знал, что попался, что будут теперь мурыжить, но в запредельную жестокость Пажкова мне не верилось. Может, Коля и прав: выпить с ним, поговорить? Честно сказать, я думал, что и Лёню он, попугав, отпустит. Однако мои надежды не исключали необходимости как-то действовать. Мы созвонились с Маргошей – она уже договорилась на утро с юристами. Ну что ж, юристы – это хорошо…

78 Вернули мастера

Когда я проснулся, в бытовке было светло и морозно. На подоконник у стекла лёг иней. Вчера вечером я забыл прибавить в обогревателе мощность. Не найдя смелости вылезти из постели, я решил поваляться ещё, и, стоило мне дать себе отсрочку, как события последних дней всплыли в памяти, образуя карту фронтов. Я тупо смотрел на неё: нет, ребята, мне этого не вытянуть.