Булочник и Весна - Ольга Покровская

– Чего она хочет? – спросил я, как если бы Лизка была террористом.

– Чего хочет! А чего ты хотел? Чтобы вынь да положь всё по-твоему! Надела твою каменную мину и с совершенно твоим упрямством, грубостью даже, заявляет, что она хочет жить дома, как раньше. Или, в крайнем случае, у нас с дедом. А если нас, то есть их… вас это не устраивает – она будет жить в крепости. И всё это так жёстко, презрительно! Где моя нежная девочка? Я бы вас убила всех! Расстреляла из автомата!

Тут мамины силы кончились, и она горестно разрыдалась в трубку. Я сказал, что уже еду. Что ещё я мог ей сказать?

Дорогой я подумал, что, пожалуй, погорячился, прося, чтобы на меня навалили побольше. Если проблемы взрослых я ещё был готов решать, то несчастье Лизки повергло меня в болезненную беспомощность.

По навигатору я добрался до незнакомой девятиэтажки, где жили теперь Майя и Лиза, припарковался на тротуаре и вышел в химическую слякоть двора. У подъезда меня дожидались трое – мама, Майя и Кирилл, отступивший при моём появлении на десяток шагов – под какое-то дерево.

За время, пока я ехал, ситуация не изменилась. Все слова были сказаны. Мама, нахохлившаяся, в шубке с поднятым воротником, кивнула на детскую площадку. По дальнему её краю, между двумя рябинами, Лизка выстроила свой редут.

– Силой утащить действительно невозможно. Она не простит! – сказала Майя и посмотрела на меня с тревогой. Её лицо раскраснелось и припухло от влажного ветра, может быть, и от слёз. Из-под белой шапочки кое-как лезли соломенные волосы. Мне вдруг стало жалко её. Раньше я её мучил, теперь по моим стопам пошла Лизка. Не даём пожить человеку в счастье!

– Ну давай, иди, поговори с ней! Она тебя ведь требовала! – сказала Майя.

– Конечно. Чего стоять – ребёнок замёрзнет! – поддержала её мама.

Я рассмеялся – у меня было чувство, что меня посылают обезвредить мину. Смех прибавил мне храбрости.

Совершенно не представляя, как и в чём мне предстоит убеждать Лизку, я отправился на детскую площадку и остановился перед грудой грязного снега.

Какая же это крепость? Не крепость – а одни слёзы! Кривая стена, составленная из мелких комков, натыканных один на другой, укрывала Лизу, только если она садилась. Как какой-нибудь Гулливер, я склонился над стеной и заглянул внутрь – Лизка сидела на корточках, опустив голову и ковыряя варежкой затоптанный снежный пол. Её розовая шапка была вся в ледяных комках.

Зайдя через «ворота», я присел рядом. Голова моя торчала над стеной. Найдись у нас враги, им было бы удобно ядром снести её. Я понятия не имел, что сказать Лизе, и сказал, что её крепость не годится – в такой не перезимуешь. Надо строить из больших валунов и сгонять их плотнее, чтобы ветер не сквозил. Лиза взглянула удивлённо, а я нашарил в карманах перчатки и начал строить.

За работой Лиза отогрелась и учинила мне допрос.

– Папочка, что с твоим хлебом? Петя сказал, что ты закрылся?

– Петя трепач, – ответил я, ещё не зная, как выкрутиться.

– Папа, а где Илюша? Совсем уехал? А Мурёнку-то забрал?

Я сказал, что Мурёнка угнездилась у Коли в поленнице.

– А с Васькой не подружилась она?

– Вряд ли, – ответил я. – Не думаю. Васька кошка такая…

– А как там Миша?

Лиза иногда спрашивала о Мише. Она не могла забыть ни Ирининых печёных яблок на Рождество, ни воздушного змея, которого они с Мишей и Ильёй гоняли в августе. Я подумал мгновение и сказал, как есть: что Мишин папа уехал работать в Москву, и они с Ириной одни.

Лиза отпустила свой ком, качнула головой в облепленной снежными жемчугами шапке и сказала сокрушённо:

– Что же это такое, нигде нет единства!

Конечно, она от кого-то слышала эти слова. Вряд ли сама додумалась. Но нашла в них причину своей беды – сама.

Тогда я набрался мужества и сказал, что наша с ней цель – не сбивать шантажом в одну кучу бессмысленные осколки, как пытался я и пытается теперь она, а подумать трезво: как из тех обстоятельств, которые у нас есть, вырастить новый цветок, пусть хоть зверобой или пастушью сумку, главное – что-то живое. Пусть листиками его будем и я, и Кирилл, и мама, и бабушка, и все, кто участвует в нашей истории, неважно, на каких ролях. Надо принять ту роль, которая выпала. Главное – не загубить этот цветок своей обидой. Тогда он будет жив и между нами будет единство.

Никогда ещё я не мёл своему ребёнку такой пурги, но, видно, Лиза что-то нашла в моём трёпе. Привалившись к снежной стене, она задумалась. Потом сама взяла термос, сняла стаканчик и выпила тёплого чаю. Вторая порция досталась мне. Аккуратно завинтив крышку и поставив термос на снег, Лиза сказала, что, как только мы укрепим стену, она пойдёт домой.

За полчаса мы сильно продвинулись. Подтаявший снег хорошо скатывался, но был тяжёл. Пот тёк с меня ливнем.

Наконец Лиза объявила конец рабочему дню, и мы вышли из укрепления.

На детской площадке под фонарём Лиза объявила собравшимся, что идёт домой, при условии что ей в комнату принесут еду и какао и дадут смотреть мультфильмы, пока она не заснёт. Красная Майя, бледный Кирилл и моя всё ещё боевая мама выслушали её ультиматум. Мама, толком ни с кем не простившись, села в отцовскую машину и умчала прочь из двора.

– А всё-таки ты мерзавка! – сказала Лизе Майя и быстро пошла к подъезду.

Я оглянулся. Кирилл медленно брёл к ясеню на краю площадки. Тут впервые я заметил, что под деревом на куске картона его послушно дожидается большая дворовая псина.

– Кирилла не убей. Он хороший, – обняв меня, шепнула Лиза и по ночному снегу, рыжему от грязи и фонарей, помчалась догонять Майю. Я смотрел ей вслед и испытывал страх: как бы однажды она не сделалась мной.

Ну что же, и мне пора. Поеду в Старую Весну. Только сначала пару слов надо сказать Кириллу. Из-под ясеня он настороженно наблюдал за мной.

Идя к нему, я пригляделся: сохранилась ли в нём новогодняя ненависть? Нет, вроде бы не видать. Раздражённая усталость – пожалуй.

– Вот что, Кир, у меня к тебе деловое предложение, – произнёс я, подойдя. – Переезжайте к Майе. Это её теперь квартира, с Лизкой, всё это давно решено. Спокойно живите. И до школы Лизке ближе.

Он помотал головой.

– То есть гордыня дороже. Хочешь, чтобы моя дочь до лета крепость строила?

– А это ваши проблемы! – по-мальчишески огрызнулся он. – Я всю жизнь чинил, восстанавливал! Никогда не ломал ни домов, ни людей. Даже в голову не приходило. А тут пошло-поехало! Истерики, дома-булочные, теперь ещё Лизка с крепостью! И получается, всюду я виноват! Даже Майя в это верит! И я сам в это верю! – бросил он и отвернулся решительно, словно больше не желал меня видеть, но к подъезду всё-таки не пошёл. Помолчал и, утихнув, продолжил:

– Я решил уже. Уеду на Онегу… Там отделение предлагают – никто не хочет…

– Ты очумел, что ли? Какая Онега? У тебя семья!

– А я это для того, чтобы Майя смогла принять решение! – сказал он, глядя на меня отчаянно и как-то пьяно. – Скажу, что нет выбора, надо ехать. А она уж пусть решает.

– Не чистый эксперимент, – возразил я, сделав вид, что рассуждаю логически. – Тут много факторов! Лизкина школа, работа.

– Никаких факторов! – зло перебил он. – Всё решается в секунду. Или мы едем вместе, или начинается разбор минусов и плюсов. И тогда я еду один.

– То есть ты тут собрался чувства тестировать, а моя дочь на Онегу попрётся?

– Да нет, – проговорил он, стихая. – Я это всё продумал. Если Майя всерьёз согласится, я откажусь. Ну поругают. Это мелочи всё… А если нет – значит, так тому и быть. Помиритесь.

Идея его наконец прояснилась в моей голове. Он заметил крен в Майиной преданности и, как всякий максималист, собрался довести его до разрушительного предела.

– Кирилл, так нельзя, – сказал я. – Она ж не Христос, чтоб её искушать в пустыне.

Мои слова подействовали на него. Он потёр лоб, а затем провёл ладонью по всему лицу, сверху вниз, словно снял пелену.

– Да, – проговорил он. – Не Христос…

Мне вдруг страшно захотелось сказать ему, что происходящее с ним теперь не есть правда, но только временная болезнь, спазм. К сожалению, между людьми принято сдерживать сантименты – я не смог преодолеть эту традицию.

– Ты вот что, сушки-то грызть кончай! – произнёс я вместо задуманных добрых слов. – У тебя дочь моя живёт. Ты ей позитивный пример подавать должен, ясно? Пару лет назад свалил бы на Онегу свою – тогда бы имело смысл. А теперь уж сиди. Жениться-то собираешься, или Майя теперь так и будет?

Он хмуро молчал.

Я закурил и отвернулся к детской площадке, давая Кириллу возможность уйти без финальной реплики. На краю фонарного круга синевато поблёскивал укреплённый свежими глыбами Лизкин острог. Когда затяжке на третьей я обернулся, Кирилл подходил к ступеням подъезда. За ним ковыляла собака. Вот в этот-то самый миг – неожиданно для меня самого – мой ум родил блестящую комбинацию. Она не имела прямого отношения к нашему делу и всё же была хороша!