Булочник и Весна - Ольга Покровская

– Михал Глебыч, я друга провожу? – сказал он, не давая Пажкову вступить со мной в дискуссию, и в следующий миг рывком отчаянных рук я был развёрнут в сторону выхода.

– Проводи, Петечка! Проводи от греха! – обрадовался Пажков. – Эй! Друг-то! Ты там во дворике обожди меня. Далеко, смотри, не уходи! Петька вон божится, что адреса Илюшиного не знает, – так я у тебя спрошу!

– Дубина ты! Запорешь мне всю жизнь на хрен! – с отчаянием проговорил Петя, подталкивая меня к выходу. – Ну чего ты ввязался? Кто тебя просил? У него и так из-за фресок этих настроение – мама не горюй! А мне подпись нужна! На землю!

Наконец заклубился пар. Понукаемый Петиной рукой, зажавшей в горсть капюшон моей куртки, я пробился через людской поток на свет Рождественского двора и уже собрался дать моему конвоиру локтём под дых – чтобы не распускал рук, но тут он сам выпустил мой загривок.

Рыжая, в белой и невесомой, как пригоршня снега, косынке, у крыльца стояла Ирина и, волнуясь, оглядывала двор. Она потеряла Мишу.

– Ирин, он с ребятами, – сказал я. – Они там возле арки, в крепости.

Ирина обернулась – и сразу, незримо, но осязаемо, между ней и Петей натянулось сияющее пространство. Через него хотелось пройти, как сквозь зеркало, и навек преобразиться, чтобы на душе не осталось никаких углов, одна нежность.

– Ну что? Шинель-то как? Зашила? – Петя сбежал с крыльца и, взяв Ирину за руку, проговорил вполголоса: – Ты даже представить не можешь, радость моя, куда я из-за тебя вляпался! Чего я напорол от обиды на тебя, и какая мне за это будет голгофа!.. – Он вдруг оборвал и, решительно объявив: – Пойдём! – быстро двинулся через двор. Ирина, заключённая в круг его власти, поспешила за ним с детской покорностью. Пройдя десяток шагов, Петя обернулся и махнул мне:

– Ну, ты чего толчёшься, как неродной? Пошли, покажу вам одну вещицу!

Обойдя церковь с тылу, он шмыгнул в узкий простенок между храмом и хозяйственным корпусом, закрытый от посторонних глаз. Там пахло осенью и были сложены обломки гранитных плит.

Ирина, запыхавшись, прислонилась к стене. Тут и я подоспел.

– Глядите, что у меня есть! – шепнул Петя и блестящим жестом выхватил из-под дублёнки совершенно натуральный «Макаров».

Увидев оружие, Ирина коротко взвизгнула.

– А ну дай сюда! – крикнул я, выбрасывая ладонь, и сразу в пальцах заколотилось сердце.

– Нетушки! – отведя руку, засмеялся Петя.

Ирина в истоме опустилась на камень, стянула с шеи белую косынку.

– Где взял? – спросил я.

– Пажков подарил. Вот, говорит, если жизнь не задастся – чтоб не маялся!

И Петя, лихой, как пиратский парусник, со сверкнувшим во взгляде золотом Флинта, подкинул оружие в ладони.

– Погоди, у тебя что, проблемы с землицей твоей?

– Нет! Никаких пока проблем! – улыбнулся Петя. – Всё должно быть в порядке. Пажков звонил там одному человечку – всё на мази.

– Уверен?

– А чего мне дёргаться? Если что не так – то вот так! – рассмеялся Петя, приставив пистолет к виску. – Или лучше так! – и натуралистично взял дуло в зубы.

Должно быть, последнее его действие было слишком жестоким для женских нервов, потому что Ирина вдруг поднялась, стянула варежки и тоненькими, но цепкими пальцами принялась выковыривать из Петиной руки оружие. Её розовое с золотом лицо побелело. Петя стиснул было кулак и вдруг – разжал.

– Да это игрушка, Ирин, – проговорил он, растерявшись. – Пугач. Михал Глебыч у нас так шутит. Я-то небось позеленел, а он и рад… Можешь Мише подарить! Только пусть не машет перед всеми, – и он виновато вложил пистолет в Иринину руку. – А ты что, правда поверила?

Я понял, что не могу остаться. Оружие было заброшено – речь пошла о любви.

– Ладно, Петь, счастливо! – сказал я и двинулся прочь из «ущелья», на сияющий солнцем двор.

– Лга! Я потом тебя догоню! – отозвался Петя.

Некоторое время я слышал за спиной его приглушённый голос:

– Приеду за вами, как только оформим. Как только решится – сразу! А пока что у меня к тебе задание – ты разберись с Мишей. Настрой его, чтобы он меня как-то принял. И вымети, ради Христа, всю эту вашу верхнюю одежду! Чтоб уж не за что зацепиться! Хорошо? Можешь пообещать?

Ирина что-то шёпотом проговорила в ответ. Тихо, мерцающими голосами они рассмеялись. Между ними начался тот волшебный, внятный только двоим разговор, от которого постороннему человеку лучше держаться подальше.

Церковный двор был пуст, все разошлись. Только несколько мальчишек, один из них Миша, остались достраивать крепость.

Я бы тоже ушёл, но мне ещё надо было переговорить с Петей. Из-за их дурацкой любви я так и не успел рассказать ему про Лёнину статью.

Через две минуты, задумчиво прижимая к груди пистолет, на двор вышла Ирина.

– Я замёрз! – подскочив к матери, доложил Миша и с интересом поглядел на игрушку.

– Замёрз! – ахнула Ирина. – Замёрз, замёрз! – и, щупая на ходу Мишин нос и шею за воротником, поволокла его к выходу.

– Ирин, а где Петя? – крикнул я.

Она оглянулась:

– А он с той стороны вышел, где арка!

Я нашёл его за крепостной стеной, возле тропы, по которой Серго возил на скотный двор тележки с сеном.

– Что я за болван! – сказал Петя, увидев меня. – Церемонюсь опять, как школьник. Уже разом бы решить! Я даже думал – в машину их и в Москву. Но как-то стыдно перед ребёнком. Отец бросил ради карьеры, теперь мать ещё какой-то тип обрабатывает. Не могу я вот так… – Он мотнул головой. – Одни, блин, сантименты!

– Петь, ты мне зубы не заговаривай, – сказал я строго. – Говори по-человечески – что с твоим делом?

– Да чего с делом! Я же сказал – закорючку надо получить! – удивился Петя.

– В общем, так! – скрепя сердце, сказал я. – Вот тебе правдивая история! – и передал ему всё, что узнал от Лёни.

Петя слушал, раскидывая мыском ботинка снег. На его лице не было никакой тяжести или страха – скорее рассеянность. Видно, он ещё не отошёл от свидания с Ириной.

– В альма-матер к нам, значит, рвался? – проговорил он, когда я закончил. – Ну, значит, ты прав, мне кранты. Какой-то, видно, у него переклин по детству… А жалко, что его не приняли! – вдруг улыбнулся он и, вынув руки из карманов, помял ладони. – У нас хорошо было… Мне иногда так хочется с Наташкой моей засесть за инструмент! Даже снится!.. Сесть бы и разбирать, расправлять все складочки, пока не полетим. Солнце светит, птицы чирикают, завуч всё чего-то заглядывает… А мы на крыльях Рахманинова, на мощном таком, в серых перьях, загривке…

Тут он резко умолк и с удивлением посмотрел на меня.

– Или ты хочешь сказать, что между нами есть параллели? Что я иду по его стопам?

– Ладно, Петь, давай уже, топай! Михал Глебыч тебя, небось, обыскался, – напомнил я.

Он с сомнением оглянулся на арку в стене, запахнул дублёночку и, на ходу отряхиваясь от растерянности, зашагал на монастырский двор.

А я вышел к шоссе и двинулся в сторону деревни. На площадке у магазина, где недавно заседал Лёня, всё ещё стояла пустая парта и один почему-то стул. Предположить, куда делся второй, я не смог. У остановки ко мне подплясали две собаки и, виляя хвостами, проводили метров тридцать по обочине. Мне было нечем их угостить.

Когда я прошёл довольно и уже зарозовела на белом поле потрескавшаяся «сахарница» часовни, мой затылок зачесался. Это был тонкий, не объяснимый наукой сигнал тревоги. Я оглянулся и увидел мчащийся по шоссе пажковский автомобиль.

В секунду он обогнал меня и, нырнув вперёд, встал.

Из правой дверцы на снег обочины скоренько вывалился Пажков и завопил:

– Батюшка! Меня подожди!

Фольклорный надрыв его речи развеселил меня. Я остановился и улыбнулся от души. Коварное пристрастие Пажкова к нашей компании показалось мне вдруг наивным, детским – как будто на школьном дворе мы отказывались принять его в игру, а он всё лип к нам, орудуя то угрозой, то пряниками.

– Куда ж тебя понесло, экий ты растакой! Я же тебе ждать велел! – балаболил Пажков, приближаясь. – Пойдём вон к часовенке!

Я не возражал. Мысль, что Илюшин праведник в лодке поможет мне, мелькнула и осталась в голове, делая шаг лёгким. Мы с Пажковым оказались первыми, кто потопал к часовне по сыпучему рождественскому снежку. Брезент, которым Илья завесил вход, сорвало.

Зайдя под осыпающийся свод, Михал Глебыч расстегнул на пузе шубку и, уперев руки в бока, встал перед фреской. Яркое, умноженное сиянием снега солнце озаряло волну, по которой скользила лодочка, зажигало нимб ангела-провожатого.

– Ты, родной мой, понял, чего я тебе велел? – проговорил Пажков, разглядывая стенопись. – Илью мне сюда быстро! Думал, обойдутся его эскизами. Так нет, даже цвет намешать не могут, дармоеды! Вот же у них, на картоне образец! Художники – а не чуют, где нежность. Хоть сам за кисть берись! – бранился он. – Завтра съездишь за ним. Я Петьку просил, но он меня не уважил. Номер, говорит, выключен, где живёт, не знаю. Так что тебе ехать, Костя. Ты по-хорошему с ним поговори. По-плохому я и сам могу – да красоты не выйдет. А мне нужна красота. Скажи, чтобы завтра же был и к Диме подошёл. Дима, знаменщик наш, всё ему расскажет. А на той неделе, может, я сам подъеду. Стартуй! – заключил он и венценосным жестом положил ладонь мне на плечо.