Три года революции и гражданской войны на Кубани - Даниил Скобцов

В связи с назначением Покровского командующим тылом рада, приняв особую резолюцию, в которой содержался протест против этого, объявила, что вся гражданская и военная власть в пределах Кубанского края принадлежит исключительно органам высшей власти, установленным Кубанской конституцией. Войсковому атаману и Краевому правительству предложено было соблюсти неукоснительное применение Кубанской конституции.

В отношении атамана здесь, как и в других случаях, сказывалась вся двойственность и ошибочность тактики большинства. Дискредитируя атамана в раде, она апеллировала к его авторитетности при необходимости.

Конечно, из этого ничего путного не могло выйти.

Атаман в заседании рады 3 ноября поставил вопрос ребром:

– Если рада идет на разрыв с Добровольческой армией, то он, атаман, просит освободить его от высоких полномочий.

Это была, во всяком случае, ясная постановка вопроса.

Большинство должно было принять окончательное решение, продолжать ли развивать задуманное, и, следовательно, переходить к решительным действиям, или… бить отбой.

В дневном заседании рады П. Л. Макаренко выступил с необыкновенно пространной речью о том, как тяжело переворачиваются страницы истории, какой тяжелой стопой ходил в свое время по полям Европы конь Атиллы, с каким бессердечием дробила человеческие кости в другие века колесница истории. Речь отличалась большой образностью и была несомненно глубоко продумана.

– Сейчас наш черед, – заявлял оратор большинства. – Колесница русской истории безудержно катится в направлении восстановления единой и великой России… хотим мы этого или нет…

Можно было воспринять это как отбой по всему фронту. Но это высказывалась лишь одна сторона.

В Екатеринодар Покровский прибыл не один. С Царицынского фронта Кавказской армии было снято два полка кавалерии, командиры которых были преданные Покровскому офицеры. Полки были расквартированы в станице Пашковской, – совсем рукой подать до Екатеринодара.

По частям телеграфных лент линии Кисловодск – Екатеринодар, приводимых Филимоновым, видно, что генерал Врангель, передавая свой приказ о назначении Покровского через Науменко 2 ноября, в 10 ч. 30 м. утра за № 169, тут же подтвердил Покровскому приказ, якобы через Науменко же, что «Главное Командование настаивает на срочном выполнении своего приказания», что «дальше медлить нельзя»…

Несколько позже, неожиданно для себя, отнюдь того не желая, уклоняясь даже от этого, пока было можно, я имел свидание с генералом Покровским, во время которого узнал:

У Покровского был в руках писанный документ, подтверждавший вышеприведенное распоряжение Врангеля о невозможности промедления.

Но у Покровского были какие-то причины промедления, а в самый последний момент, как будто, даже колебания…

Генерал Покровский несколько раз обращался ко мне через посланных и по телефону с приглашением зайти к нему, чтобы переговорить по важному делу. Раньше особых встреч с генералом Покровским у меня не было.

По телефону ко мне звонили на квартиру, посылаемые Покровским офицеры приходили ко мне, помню, однажды в раду, а другой раз, не застав меня дома, в здание Областного правления. Мне совсем не хотелось впутываться во всю эту историю. Ничего доброго от готовящегося столкновения двух сил я не ждал. Я считал свой долг выполненным, сделав максимум возможных в моем положении усилий, чтобы не допустить возможных осложнений еще до созыва рады. Теперь внутри рады, в качестве члена меньшинства, я старался, по мере сил, ослабить создающееся общее напряжение, полагая, что, авось, каждый выигранный день, даже час, принесет с собой желательное доброе изменение в ходе событий.

По телефону и посланным офицерам Покровского я давал один и тот же ответ: в генерале Покровском я лично нужды не имею, а если ему угодно меня видеть, я дома бываю тогда-то и тогда-то.

И вот уже 3 или 4 ноября ко мне пришел генерал Н. М. Успенский. Я всегда относился к нему с большим уважением. Отозвав меня в сторону, он сказал, что ему известно о приглашении меня к себе Покровским и о моем отказе пойти к нему. Так вот теперь он, Успенский, пришел ко мне и советует мне пойти к Покровскому.

– Быть может, вам удастся предотвратить многое.

Посоветовавшись тут же с ближайшими политическими друзьями, я дал Успенскому согласие пойти на следующий день утром к Покровскому. Чтобы избежать всяких кривотолков, я на утро пригласил к себе на квартиру своих политических друзей, а также представителя другой группы – К. Л. Бескровного, к этому времени уже не состоявшего членом правительства. Предупредив их всех, куда иду, я обещал рассказать по возвращении содержание разговора с генералом Покровским, в руках которого была в те дни судьба Кубани.

Нужно отметить, что жизнь в это время в Екатеринодаре была совершенно отравлена сыском. Кроме обычных и многосторонних контрразведок Главного командования и Кубанского правительства (и, конечно, большевиков), действовала, по-видимому, контрразведка генерала

Покровского, и, нужно думать, также добровольная, а может быть, по «штатам» действующая, – контрразведка большинства Законодательной рады. Неоднократно я имел случай убеждаться, что моя квартира и мои выходы находятся под перекрестным наблюдением. Приходилось сокращать обычное передвижение и все делать так, чтобы все видели – пошел туда-то, сказал то-то.

– А! здравствуйте… Долго мне пришлось поджидать вас… Мне давно хотелось с вами поговорить, – так начал свой разговор Покровский.

На мое удивление, почему именно со мной, он ответил не прямо. Он-де кубанец, обстановка на Кубани чрезвычайно сложная и серьезная, нужно выйти из нее с честью. Обо мне у него сложилось мнение как о человеке, искренне болеющем интересами Кубани и человеке твердом и энергичном – вот почему он хотел со мной потолковать.

Он приказал при этом подать два стакана чаю, – оказавшегося необыкновенно сладким, – для себя и для меня. Затем он дал мне прочитать часть документа – официального письма, написанного размашистым, не знакомым мне тогда почерком. Сложено письмо было так, что подписи нельзя было прочесть.

В этой части письма Покровскому предлагалось произвести необходимые действия, арестовать известных ему членов рады и передать военно-полевому суду. К этому, помню, добавлялось: «Суд должен быть скорый и исполнение немедленное».

До глубины души я был возмущен этим.

Владея собой и сдержанно я указал Покровскому, что кровью нас теперь запугать нельзя и что я удивляюсь, почему ему нужно было привлекать и меня к этому нехорошему делу.

Покровский спохватился и снова стал уверять, – лично-де он не сочувствует данному направлению дела, но он получил определенное приказание.