Три года революции и гражданской войны на Кубани - Даниил Скобцов

Настоящий приговор подлежит представлению на утверждение командующего войсками тылового района Кавказской армии». Подписи.

На приговоре резолюция: «приговор военно-полевого суда утверждаю: Покровский».

Генерал Покровский не захотел выждать результатов ходатайства делегации рады (Сушкова, Щербины и др.) перед генералом Деникиным об отмене приговора и вообще о недопущении жестокой расправы с членами рады.

В ночь на 7 ноября на Крепостной площади А. И. Калабухов был повещен. На груди казненного прикреплена была дощечка с надписью: «За измену России и Кубанскому Казачеству». – В газетах ко всему при этом добавлялось: «весь день к месту казни стекались громадные толпы народа»[91]…

Генерал Врангель особым приказом от 6 ноября 1919 года№ 357, изданным в г. Кисловодске, извещал, что как арест Калабухова и других лиц, так и предание их военно-полевому суду произведены генералом Покровским «во исполнение отданного им – Врангелем – приказания».

«Пусть помнят», – писалось в приказе, – «имена» этих «десяти изменников» «те, кто попытался бы пойти по их стопам»…

Случаем казни Калабухова, произведенной с намеренной поспешностью, подчеркивалась еще одна особенность зыбкого правосознания добровольчества этого периода. Калабухов был не снявший сана священник. В отношении суда над ним, священником, должны были поэтому выполняться особые канонические правила. Добровольчество, заявлявшее о своем призвании восстановить право и законность, в данном случае вопиющим образом нарушило и то и другое…

В эти дни Екатеринодар представлял из себя в правовом смысле и моральном особый вид омертвелого поля.

Войсковой атаман в лице носителя этого звания А. П. Филимонова превратился в утерявший душу фетиш.

Краевое правительство, возглавляемое П. И. Курганским, который лично взял на себя также руководство работой ведомства внутренних дел после ухода в отставку Бескровного – это правительство, бывшее недавно слепым орудием в руках большинства рады, в эти дни ни в чем не проявляло себя. Оно как бы совсем отсутствовало.

И больше того, в раде как-то подходит ко мне один из членов правительства – Иванис, – так многословно в предшествующие дни доказывавший экономическими выкладками возможность существования самостоятельной именно Кубани. Теперь этот «министр» Иванис малодушно просил у меня совета, как быть ему и безопасно ли для него будет временно спрятаться у другого министра, по его мнению, не скомпрометировавшего себя в глазах Покровского. Еще другой член правительства, Тимошенко, более «предприимчивый», тут же похвастался, что он успел уже побывать у Врангеля, сделал ему, как только тот прибыл в Екатеринодар, «доклад» о работе ведомства по снабжению армии, и что генерал Врангель выразил удовлетворение «работой его ведомства».

В городе, в Крае производились чьим-то именем аресты, насилия, схватывались люди, сажались в тюрьму, среди семей схваченных царила паника, что те бессудно погибнут.

«В такие часы трудно писать», – заявлялось в местной газете. Но «как бы ни были тяжелы условия работы Краевой рады, она должна остаться на своем посту до окончательной ликвидации назревшего – хирургическим путем вскрытого кризиса. Кризис должен быть разрешен и ликвидирован с сохранением максимума народных прав». А в заключение: «Да не будет больше казней и арестов».

Это была общая формула ближайшей задачи момента – не допустить больше казней, восстановить краевую власть атамана и правительства.

Только рада, пусть униженная и оскорбленная, – только она и через нее можно было добиться восстановления нормального режима в Крае.

В Екатеринодар прибыл из Кисловодска 7 ноября генерал Врангель, верховный руководитель всей «кубанской операции».

«Сегодня, наконец, мне удалось исполнить давнишнее свое желание: довести до сведения Краевой рады голос моей армии», – так начал свою речь генерал Врангель, заняв трибуну рады по прибытии в ее заседание. Подчеркнув в дальнейшем свою «полную уверенность», что Краевая рада, истая представительница родной Кубани, истый хозяин Кубанской земли, поймет нужды «армии» и «как заботливая мать сыну» поможет ей, генерал Врангель риторически воскликнул: «к сожалению, не от меня зависело, что голос армии не мог дойти до вас (рады) – были люди, которым было это не на руку».

Следовало затем обвинение Законодательной рады в невнимании к нуждам армии и лично к нему, генералу Врангелю. Законодательная рада «не удостоила его приглашением, чтобы выслушать его пожелания». «Сейчас тех, кто позорил Кубань, отрекся от общей матери-России, к счастью, здесь нет». Суровый приговор высказан тем, кто своими делами чернил великое дело воссоздания Великой России, «ценою великой крови» Кубани.

Я глубоко преклоняюсь перед широкой областной автономией и правами казачества, – подчеркивалось дальше. Никогда я не позволю себе посягнуть на эти права, но я обязан спасти армию… И я просил генерал Покровского изъять тех, кто губит великое дело спасения России…»

В заключение он счел своим долгом сказать не как политик, а как «командующий армией» и «честный человек», «в чем зло».

– Лишь тогда армия получит помощь, когда атаман и Краевое правительство будут иметь возможность пользоваться полнотой своей власти и будут ответствены лишь перед вами, господа члены Краевой рады, перед истинным хозяином земли «кубанской»…

В последних словах заключалась особая «конституционная» программа командования в отношении Кубани – атаман и правительство ответственны лишь перед Краевой радой без наличия рады Законодательной.

Рада избрала особую делегацию к генералу Врангелю, чтобы настаивать на исполнении просьбы. В то же время в президиум невыясненным путем попала особая записка на клочке бумажки, в коей была изложена просьба – придти вечером к генералу Врангелю в вагон человекам 7–8 из членов рады, – фамилии их указывались (между прочим и моя).

Избранной радой делегации генерал Врангель заявил о твердом своем решении «не оказывать послабления в отношении захваченных членов рады». Безнадежность, с какою возвращались от Врангеля члены делегации (мы их встретили по пути к Врангелю), была такая полная, что некоторые из нашей группы даже заколебались, стоит ли идти, рисковать своим именем. Но сознание, что новая беседа с Врангелем и при этом беседа по его инициативе (или лица близкого к нему) давала лишний шанс, и заставило подчинять этому все другие соображения, и наша группа пошла.

Генерал Врангель в начале беседы, действительно, стоял на своем. «Решение его твердо», на его душе «нет ни одной невинно пролитой капли крови», «Раз долг этого требует, он не может уступать слабости» и т. и.