Европа перед катастрофой. 1890-1914 - Барбара Такман

Перспектива войны сводила на нет все усилия ортодоксального либерализма, однако правительству приходилось как-то приспосабливаться к ней. Тем временем в стране разгоралась настоящая война полов. Движение суфражисток 70, спровоцированное, как считал Чарльз Мастерман, «взрывом задавленной энергии», породило необычайный всплеск половой ненависти, «вспышку взаимного антагонизма», как назвал это явление Герберт Уэллс, питавшую еще один конфликт, поразивший Англию в первом десятилетии XX века. Уэллс думал, что «рой озлобленных человеческих существ» возбуждается желанием «отомстить» за долгое и высокомерное мужское предубеждение в своем превосходстве. Они начали войну практически сразу же после прихода к власти либералов, к тому же их раздражали постоянные проволочки и отказ правительства внести законопроект о предоставлении избирательных прав. Видя, что легальные методы не действуют, женщины пустили в ход тактику «пропаганды деянием», бессознательно беря пример с анархистов. Они появлялись на каждом политическом собрании, несмотря на все меры предосторожности, предпринимаемые организаторами и привратниками, прерывали ораторов, трезвоня в колокола и пронзительно выкрикивая свои требования. Они осаждали обе палаты парламента, офисы Уайтхолла, нападали на министров у дверей, однажды повалили господина Биррелла, министра образования, били его по голеням. Они разбивали молотками стекла окон универмагов, поджигали почтовые ящики, им даже удалось прорваться в палату общин, приковать себя цепями к решетке дамской галереи и сорвать слушания оглушительными криками: «Избирательные права – женщинам!»

В 1909 году при правительстве либералов произошел и первый случай насильственного кормления заключенных суфражисток, отвратительное зрелище, когда жертва-узница, объявившая голодную забастовку, и чиновник, которому поручено ее накормить, корчатся, борясь друг с другом, как животные. Этот процесс осуществлялся при помощи резиновых трубок, которые продевались через рот или иногда через ноздри до самого желудка. Узницу, привязанную к стулу, крепко держали стражники или матроны, пока в нее пытались залить жидкую еду. Снаружи на улицах собирались суфражистки и маршировали с плакатами: «Прекратите насилие едой!» Один раз суфражистка, бросившись к ногам короля на приеме посреди чопорных гостей, завопила: «Ваше величество, пожалуйста, перестаньте истязать женщин!» Оказываясь в тюрьмах, суфражистки преднамеренно объявляли голодовки. Иррациональность все больше становилась образом жизни и поведения.

Утратив веру в пустые обещания Асквита законодательно признать избирательные права женщин, которые он неоднократно давал и не исполнял, феминистки после 1909 года активно занимались «пропагандой деянием»: разбили картины в Национальной галерее, учинили пожары в павильонах для игры в крикет, на трибунах ипподрома, в курортных отелях и даже церквях. Они дерзко прерывали службы в соборе Святого Павла и Вестминстере, обижали короля, заставляя принимать петиции, ввязывались в «неприличные и достойные сожаления» драки с полицией, вынуждая ее заключать их под стражу. Они умышленно истязали себя голодом, подвергали мучениям и страданиям, проявляя безумную стойкость, навлекали на себя унижения и жестокое обращение и даже добровольно принимали смерть, как это сделала Эмили Дэвидсон, бросившаяся под копыта лошадей на дерби 1913 года. Безусловно, такие крайности в большей мере были присущи 1910–1914 годам, но дух экстремизма зародился гораздо раньше, еще до 1909 года.

Мужчины, во всем остальном порядочные граждане, реагировали на поведение феминисток в духе спившегося пролетария, приходящего домой в субботу вечером, чтобы поколотить жену. Когда на собрание уважаемых людей в Альберт-холле, перед которыми держал речь Лдойдж Джордж, ворвалась группа активисток и с криками: «Нам нужны дела, а не слова!» начала срывать верхнее платье, чтобы продемонстрировать тюремные робы, смотрители не стали с ними миндальничать. По описанию газеты «Манчестер гардиан», они «по-настоящему разъярились, накинулись на женщин с тошнотворной жестокостью, швыряли их на кресла, сбрасывали вниз по ступеням, тащили за волосы». В других случаях подобного рода, как свидетельствуют очевидцы, женщин намеренно били в грудь. Возможно, такая ярость провоцировалась тем, что женщина сознательно лишала себя женского обаяния и соблазнительности и агрессивностью компенсировала неудовлетворенность своих желаний, отказываясь от половых признаков. Речь шла, таким образом, не о прихотях, а о фундаментальных проблемах и принципах. «Эти мегеры, эти фурии, эти двуногие волчицы!» – гремел священник-нонконформист, выражая мнение многих авторов редакционных статей. Странное, почти причиняющее физическую боль неистовство, порожденное борьбой женщин за право участвовать в выборах, было, пожалуй, самой характерной и неурегулированной деталью эры лейбористов.

К 1909 году либералов и их сторонников все чаще стали посещать пессимистические предчувствия 71. «Вместо простых и ясных политических вопросов приходится думать о тысячах горестных и трудноразрешимых головоломок», – писал Мастерман, теперь член правительства и заместитель министра внутренних дел. В 1909 году он опубликовал книгу «Положение Англии» (The Condition of England) – исследование, обескураживающее своими мрачными рассуждениями. Весь мир представлялся ему разделенным по вертикали между «нациями, вооруженными до зубов», а по горизонтали между богатыми и бедными. «Будущее прогресса – сомнительно и шатко. Человечество в лучшем случае напоминает команду, пережившую кораблекрушение и нашедшую спасение на краю скалы, на которую обрушиваются непрестанно бурные ветры и волны. Мы не знаем, много ли нас, если кто-нибудь вообще уцелеет, когда долгая ночь уступит место утру».

Вокруг себя Мастерман видел благодушное общество, предающееся праздности и иллюзиям полнейшей безопасности, хотя, как предостерегает автор, «одним из самых опасных заблуждений начала XX века и является иллюзорное ощущение личной безопасности». Вместо иллюзорной безопасности он обнаруживает действие «гигантских и новых сил, появившихся в результате механических изобретений, бунты и мятежи, социальное недовольство… изобилие орудий разрушения в руках цивилизации, не обладающей самоконтролем» и позволяющей «материальному прогрессу опережать и превосходить прогресс нравственный».

Джеймс Брайс, тоже член либерального правительства в роли главного секретаря по делам Ирландии, а с 1907 года посол в Вашингтоне, разуверился в основном идейном кредо своей жизни – демократическом процессе. В 1909 году он прочитал цикл лекций в Йельском университете на тему «Помехи для добропорядочного гражданина» (Hindrances to Good Citizenship), признав, что демократия на практике далека от демократических принципов, провозглашенных в теории. Число людей, способных читать и голосовать на выборах, за последние семьдесят лет выросло в двадцать раз, но в пропорциональном соотношении число людей, задумывающихся перед голосованием, не увеличилось в той мере, в какой усовершенствовалась система образования и выборов. «Средний статистический человек» не проявляет в общественных делах природную разумность, которая в соответствии с догмой демократии должна быть в нем заложена. Ему интереснее делать ставки на бегах, а не думать над тем, за какого кандидата отдавать свой голос. Возродились старые беды классовой вражды, коррупции, милитаризма, а к ним добавились новые. Хотя мир в целом, без сомнения, стал лучше, но вера XIX века в разум правительства из народа и для народа «улетучилась». Для человека, когда-то считавшего себя «почти профессиональным оптимистом», признавать этот факт было больно.

Философам либерализма с такой же болью и скорбью приходилось признавать, что принцип laissez-faire, стержень кредо либералов, не действует. Он породил много зла: потогонные схемы труда, безработицу, нищету, и либерализм, не готовый согласиться с фабианской идеей государственного вмешательства, оказался бессилен решать эти проблемы. За три года пребывания у власти правительство либералов, получившее самый большой мандат доверия за всю историю партии, не справилось с возложенной на них в 1906 году миссией. В 1910 году численность бастующих была самой высокой с 1893 года. «Мы начали постепенно лишаться доверия» рабочих, признавался Холдейн, и «это становится все более очевидным фактом». Дж. А. Гобсон и Л. Т. Хобхаус, экономические и нравственные идеологи социального планирования, пришли к выводу, что адекватно не ведут себя ни человек, ни общество. В книге «Кризис либерализма», опубликованной в 1909 году, Гобсон написал: если либерализм не трансформируется и не будет играть более позитивную роль, то «он обречен на такую же импотенцию, какой заболели либералы в большинстве континентальных стран».