Время надежд (Книга 1) - Игорь Русый

- Мой бог! - Лемке повернулся, и глаза его расширились в неподдельном изумлении. - О фюрере?

И так думает немец. Слышали, господин унтер-офицер?

Он равняет фюрера с Атиллой. Слышали?

Танкист злобно уставился на Лемке, сбитый с толку и не понимая, как это вышло, что обвиняют его.

- Да я и не знаю твоего Атиллы. Поди-ка ты!..

- То-то, болван, - усмехнулся Лемке. - Единственно, что извиняет тебя. Хотя и вообразил, будто знаешь много... А я побывал в шкуре великих людей. Чтобы сыграть роль, надо уяснить и образ мыслей. Дураками не назовешь их, но все были невежественны и мало учились... Это как у актеров. Обожания зрителей добиваются не умные, а в меру глупые и нахальные. Может быть, они понятнее?..

- Перестань болтать, Лемке, - сказал Густав. Он давно приглядывался к этому бывшему провинциальному актеру, стараясь понять его.

Бауэр шумно сопел, подозрительно кривя губы.

- Черт, как холодно, - добавил Густав. - Октябрь - и уже снег... Дай мне лопатку. Я погреюсь.

Он стал кидать землю наверх. Русские заметили это.

Несколько пуль звонко чиркнули по мерзлой траве.

- Не задело, господин унтер-офицер? - беспокойно спросил Лемке.

Из соседней воронки длинной очередью ударил пулемет. Затем отдаленно бухнули минометы, и к русским траншеям с воем полетели мины. По тому, как быстро среагировали минометчики, Густав догадался, что у Штрауса есть рация и в штабе полка, видимо, придают особое значение этой позиции.

XXIII

За час они прокопали метра два узкого, неглубокого хода сообщения. Работать надо было лежа. И все теперь с ног до головы перемазались липкой землей. Над ямой кружились мелкие снежинки. То и дело вдали бухали минометы, а у русской траншеи или на высотках гремели взрывы.

Лемке на животе выбрался из раскопа.

- Месье, - сказал он, протягивая Бауэру лопату.

- Еще копать? - возмутился танкист. - Мы уже не солдаты, а кроты.

- Труд создает человека, как говорят, - Лемке растянул в ухмылке грязные щеки. - Правда, я заметил, что все умники готовы свалить работу на других.

Густав поймал языком снежинку, ощутил ее ускользающий мягкий холодок. Снег здесь был такой же, как в Германии. Первому снегу там всегда радовались, и мальчишки наперебой ловили эти снежинки, веря, что кто больше съест их, тому зима принесет удачу.

- Копай не копай, а до морозов покончим с Россией, - говорил Бауэр, явно оттягивая время. - Только ублюдки русские не хотят знать истину.

- Жребий человека не истина, а путь к ней, - вставил Лемке.

- Цитируешь старика Иогана Зейме? [Иоган Готфрид Зейме - немецкий философ и публицист XVIII века.] - улыбнулся Густав.

- Он ведь был саксонец, как и я. А наша поговорка: "Не сделай другому того, что не хотел бы испытать сам".

- Его разумный эгоизм, - сказал Густав, - теперь слишком наивен. Пожалуй, до ночи мы не отроем ход сообщения.

- Чертова глина здесь, как железо, - охотно добавил танкист.

- А бежать метров десять, - возразил Лемке.- Русский снайпер успеет подстрелить. Я бы не торопился... Левее есть канавка, набитая холодной грязью.

Но что такое грязь? И что такое мы? "И раскаялся господь, что создал человека на земле, и воскорбел в сердце своем". Ветхий завет, стих шестой.

- Фу, холера, - сплюнул и засмеялся танкист.- Я думал, парень из недобитых врагов нации, а он какой-то баптист. Племя жирных и бесполезных. То-то сразу не понравился он мне. Этих святош я готов давить, после того как один застукал меня и девчонку в Церковном саду. Подглядывал, мерзкая крыса... Слушай, а в борделях ты не зовешь на помощь святого духа!

- Я хороший семьянин, - вытирая щеки полой шинели, ответил Лемке.

- Еще бы! - со злобной радостью, видно давно ища, чем досадить этому солдату, хохотнул Бауэр. - Такого жена всей подошвой накроет.

- Ну и остолоп ты, приятель, - спокойно заметил Лемке. - Когда жена думает, что управляет она, то можно легко вертеть ею как хочешь. Великие деятели таким же образом поступали с целым народом. А я играл роли великих.

Танкист вытаращил глаза, не зная, что сделать: хохотать или обозлиться.

- Ну и кретин, - пробормотал он.

"Черт его знает, этого Лемке, - подумал Густав. - Как разобраться в нем? А может быть, просто головы актеров набиты заученными фразами. И нельзя понять суть..."

- Что ты вообще думаешь? - спросил Густав. - Как нам быть?

Лемке приподнялся и одернул шинель.

- Смею доложить, господин унтер-офицер, я пытаюсь воздерживаться от собственных суждений, чтобы добиться невозмутимости. Кто имеет суждение о том, что хорошо и что плохо, неизменно стремится к тому, что хорошо, и здесь нередко ошибается. А потом труднее всего бывает увидеть собственные ошибки.

- Давно я не видел такого законченного кретина, - расхохотался Бауэр.

- Вот, господин унтер-офицер, - прибавил Лемке, - из моей речи и остолопу будет ясно, что лучше, когда за нас думает фюрер.

Танкист замер с открытым ртом, и глаза его пожелтели от бешенства.

- Ладно, - сказал Густав. - Оставайтесь здесь. Я поползу...

Через раскоп он пробрался в естественную канавку.

Невысокая жесткая трава росла по бокам, а на дне скопилась вязкая грязь. Эта грязь тяжелыми пластами липла к шинели. Он полз медленно, затем, точно комок, свалился в глубокую воронку.

- А-а!.. Это вы, Зиг, - окликнул его лейтенант Штраус. - Можно подумать, что хотите собрать всю русскую землю... Сколько людей еще там?

- Настрое, - доложил Густав.

- Отлично! - проговорил лейтенант. - Как только будет возможно, нас заменят. А пока стоять до конца.

Лейтенант Франц Штраус, недавно прибывший двадцатилетний командир одной из рот, с живым блеском темных глаз и розовыми щеками, сидел на русской шинели. Светлые волосы под козырьком фуражки прилипли к его запачканному пороховой копотью лбу. Когда он умолкал, тонкие губы сжимались в прямую линию. В нем как-то неестественно сочетались холодная пунктуальность и темперамент южанина.

Воронка была на краю отлогой лощины. Два пулемета здесь установили так, чтобы стрелять и по траншее и по высоткам. Еще один пулемет оставался в резерве. Пулеметчик смазывал затвор. Незнакомый Густаву ефрейтор, держа руками свою забинтованную у колена в разрезанной, окровавленной штанине ногу, тихонько постанывал. Щеки его, землисто-серые, напряглись, мелко дрожали. Рядом с воронкой солдаты копали окоп.

- Холодная земля, - пробормотал один из них. - У меня ревматизм. Дома горячим песком отогревался Теперь скрючит ноги.

- А ты русские пули лови горяченькими, - посоветовал ему другой.

- Поймай сам ее, - буркнул тот. - Своим дурацким лбом...

Ниже, в лощине, стояла русская кухня, валялись ящики от снарядов, лежали убитые: кто на носилках, кто прямо на земле. Видимо, русские сюда перетаскивали раненых с высоток, и Штраус распорядился добить всех.