Разные годы жизни - Ингрида Николаевна Соколова

— Эх, Ивета, несчастный ты человек.

— А ты, Ансис, ты сам? Потому ли мы несчастны, что свободны?

Наконец он ушел на несколько часов, и она смогла заняться домом и приготовиться к длинной рабочей неделе. Ей не повезло с самого начала: вытирая пыль, она задела тряпкой и разбила свой талисман — гномика, сидевшего на полке с целым мешком денег за спиной и лукаво улыбавшегося. Она махнула рукой и, впервые в жизни, позволила себе не довести дела до конца — просто улеглась на диван и в этот день больше ничего не делала.

«Что привезла я из поездки? Для себя? Для науки?»

Подумать только, именно она занималась в институте проблемами семьи. Отношениями мужчины и женщины. Беседовала с людьми, и люди открывали ей свое сердце. И что же она там увидела? Может быть, то, что на брак ложится слишком тяжелое бремя и многие его не выдерживают? Когда и как начинается неудовлетворенность, недоброжелательство супругов, ощущение душевного голода? Скрывается ли причина в самих людях, в самом ли браке, как форме соединения двух человек, или во всем, что окружает нас, и в очень, очень давно возникшем представлении о семейном счастье, как о чем-то особенно хрупком, слабом, легко разрушимом? Наверное, Ансис был прав: не надо противопоставлять мужчину женщине. Не надо винить друг друга. Что может она сказать в упрек Берзиньшу? И в чем он обвинит ее?

Перед тем как отправиться в поездку, Ивета с глазу на глаз разговаривала с некой высокопоставленной женщиной. И та призналась, что мечтает об уходе на пенсию, чтобы наконец устроить личную жизнь. Но будет ли она в состоянии создать семью, и станет ли еще кто-нибудь обращать на нее внимание, как на женщину?.. Сожалела ли она о своей судьбе? Мечтала ли о мужской власти над ней?

Ивета пока не сожалела и не знала, будет ли когда-нибудь сожалеть о своей холостой доле. Или в тридцать девять лет уже поздно ломать себя, становиться другой? Сможет ли сила любви изменить ее характер, или она так и останется абстрактным понятием?

«Знала ли я вообще настоящую любовь в этой сумасшедшей гонке, в продвижении от одной достигнутой цели к другой, от института к работе, от одной диссертации к следующей? Кто жалел меня? Сама. Сама и еще мама».

Она не помнила себя плачущей. Может быть, последние слезы она пролила на похоронах матери. Что-то сжимало ей горло там, в чужом Париже, у могилы Неизвестного солдата. Был бы жив отец... «Но разве я, все мое поколение не жертвы войны? Мы, росшие в тени, без солнца? В моем детском мире, в семье мне не с кого было брать пример. Никто не учил меня любить, не водил слушать соловьев, моей маме некого было ждать, как матери капитана Берзиньша...»

И ей вдруг стало так жаль себя, что слезы хлынули, смывая с ресниц тушь. В глазах защипало. Ивета ладонями вытирала слезы, размазывая краску по щекам.

«Ансис, может быть, я все-таки хочу стирать твои носки, готовить обед из трех блюд, слышать твой храп над самым ухом и лечить твой ревматизм?..»

Когда сталкиваются равные силы, исход борьбы не предугадать. А если сталкиваются два умных, сильных, самостоятельных человека лет этак сорока?

«Это сладкое слово — свобода...»

СЕНТИМЕНТАЛЬНАЯ ЗИМНЯЯ СКАЗКА

Это случилось в те времена, когда наша круглая Земля была еще покрыта густыми зелеными лесами, в которых безбоязненно бродили медведи и серны, а люди восхищались прилежными строителями муравейников и любовались птичками, заботливо порхавшими возле своих гнезд. В те времена лес еще был для людей чистым и понятным миром, где можно стряхнуть с себя все горести и тяготы, набраться силы и красоты, найти убежище от серых будней.

Вот и Олаф с Ингой, двое детей человеческих, пришли в одинокий домик посреди бора, чтобы передохнуть от людей, которые не в силах утешить их сердца и успокоить умы, пришли сюда, чтобы на какое-то время позабыть о большом городе с его толчеей и суетой.

В доме хозяйничала старая лесничиха с кривой от болезни левой ногой. Весь свой долгий век она прожила в одиночестве и научилась языку деревьев, зверей и птиц. И еще она обрела способность особого зрения: когда смотрела на людей, что время от времени заглядывали в ее избушку или шли мимо по своим делам, то видела, как бьются их сердца и какие мысли витают в мозгу. Она умела изгонять зло и наделять добротой. И вот что странно: злым людям она казалась старой ведьмой, а добрых ослепляла юной красотой. Олаф с Ингой, конечно, увидели ее прекрасной и попросили приютить их на те три дня, что судьба отвела им провести вместе. Лесничиха гостеприимно позволила им переступить порог избушки, потому что, едва глянув на них, увидела, что они бесприютные влюбленные.

Инге было сорок шесть лет. Она не скрывала своей седины, не красила волос и не пыталась избавиться от морщин.

Олафу было сорок восемь, и он тоже не красил свои седые волосы, а паутину морщинок в углах глаз прикрывал очками с большими стеклами.

За бескрайним лесом остался беспокойно гудящий город, их семьи, их работа, вся прежняя жизнь. Они хотели забыть обо всем этом и три дня прожить на острове счастья. Он кроме того хотел писать картины, она — стихи, а оба вместе — любить друг друга так, чтобы словно в молодом хмелю забылось все и осталась только Любовь.

Царила большая белая тишина. Была зима, с глубокими сугробами и потрескивавшим морозом, и в первое мгновение им показалось, что они очутились в холодной пустыне. Однако уже в следующий миг они поняли, что стремились сюда как раз затем, чтобы укрыться от пустынного холода большого города, где им принадлежало все и ничего, где они были велики и все же крохотны, как пылинки на ветру.

Олаф писал пейзажи, известные далеко за пределами его страны. Он ходил и ездил, чтобы писать природу, и на этот раз тоже взял с собой этюдник с красками. Он любил родную землю и знал ее вдоль и поперек. Она была прекрасной в любое время года. Но разве Родина может казаться некрасивой тому, чьи корни глубоко в ее почве?

Перед тем как уединиться в