Буря Жнеца - Стивен Эриксон

Он мог бы сдаться, как делал всегда. Переложить ответственность на канцлера. Ритуал, наводящий тоску на участников и на свидетелей. Однако Странник не чувствовал жалости. Эдур – варвары. Они как дети перед лицом умудренной цивилизации.

«Зачем я прихожу сюда каждый день? Что я хочу увидеть? Конечное крушение Рулада? Порадует ли оно меня? Развлечет? Неужели мой вкус настолько испортился?»

Он задержал взгляд на императоре. Тусклое мерцание потемневших монет, колышущихся в ритме вдохов и выдохов Рулада; кровавые посулы острого черного меча, уткнувшегося кончиком в мрамор подножия трона; серая костистая рука на рукояти. Взгромоздившийся на трон Рулад поистине стал овеществленной метафорой. Он закован в богатство и наделен оружием, сулящим одновременно бессмертие и гибель. Он недоступен ни для чего, кроме своего растущего безумия. Когда Рулад падет, он просто взорвется, подозревал Странник.

Изуродованное лицо доказывало истинность этой мысли целым фонтаном деталей. Рваные рубцы прошлых неудач, которые он пережил и потому не считал нужным помнить и обдумывать; кожа в оспинах отвалившихся монет – насмешка над потерянным богатством; запавшие глаза, в которых отражается жалкая нищета духа, духа, что иногда подплывает близко к тусклым призмам темных глазниц, испуская беззвучный вой.

Все его грубое тело содрогалось. Беспорядочные судороги под пестрой кожей – следы кочующих эмоций, стремящихся вырваться из-под маски «бесстрастного правителя».

При первом взгляде на Рулада можно понять лживость простых решений, которые сила нашептывает в ухо своему обладателю. Ее обольстительный голосок настаивает на приятном и облегчительном упрощении: от сложности жизни – к недвусмысленности смерти. «Вот как проявляюсь я», мурлычет сила. «Я сбрасываю одежды и выхожу нагая. Я угроза. Если угрозы недостаточно, я – действие. Я подобна серпу в руках жнеца».

Ложь простоты. Рулад все еще верит в нее. И этим не отличается от любого правителя любой эпохи, любого места, в котором народ собрался и образовал общину, язву общности, требующей организации и управления. Сила – насилие. В посулах и делах. Силе нет дела до обоснований, до справедливости, до сочувствия. На самом деле она – отрицание всего перечисленного. Дайте только сорвать плащ обмана, показать нагую истину.

О, как Странник устал от этого. От всего этого.

Маэл сказал как-то, что ответа нет. Ни на что. Он сказал, что это в природе вещей и так будет всегда. Что единственное утешение, которое можно найти, таково: любая сила, самая могущественная, самая централизованная, самая наглая, в конце концов разрушит себя сама. Забавно бывает наблюдать выражения неверия на лицах носителей силы.

Но Страннику это казалось слишком малым и горьким вознаграждением.«У меня нет ничего от холодного, бездонного взгляда Маэла. Нет его легендарного терпения. Да и темпераментом мне с ним не сравниться».

Всякий Старший Бог знает, что желающего править сразу во многих мирах ожидает безумие. Разумеется, если такой правитель вообще будет наделен разумом – что, вообще-то, не гарантировано. Аномандер Рейк видел это вполне ясно и потому отвернулся от широты замыслов, сосредоточившись на мелких личных конфликтах. Он не одобрял поклонников – преступление столь великое, что они яростно ненавидели его. А вот Оссерк снова и снова провозглашал отказ – с безнадежной искренностью – и снова, снова пробовал, и срывался. Для Оссерка само существование Рейка стало непереносимым оскорблением.

Драконус… ах, он был далеко не дурак. Он успел бы утомиться тиранией, проживи достаточно долго. «До сих пор гадаю, не радовался ли он собственной гибели. Умереть под мечом, выкованным твоей же рукой, видеть, как любимая дочь стоит в сторонке, наблюдает, словно ослепнув к его беде… Драконус, как мог ты не отчаяться, осуществив все мечты?

Есть еще Килмандарос. Вот она любила идею… простоты. Для нее довольно было твердой правомочности кулака. Но поглядите, куда это привело!

Что насчет К’рула? Ну, он…»

– Стой! – заорал Рулад, резко подскочив на престоле; туловище его наклонилось вперед, в дырах глаз мелькнула угроза. – Что ты сейчас сказал?

Канцлер наморщил лоб, облизал сухие губы. – Император, я перечислял счета за извлечение трупов из «каменных мешков»…

– Трупов, да. – Рука Рулада сжала вычурный подлокотник трона. Он уставился на Трайбана Гнола со странной ухмылкой. – Что за трупы?

– С флотилий, Ваше Величество. Рабы, спасенные с острова Сепик, самого северного протектората Малазанской Империи.

– Рабы. Спасенные рабы.

Странник видел, как смутился канцлер. Затем… вспышка понимания…

«О, вот это стоит увидеть!»

– Ваши падшие сородичи, государь. Тисте Эдур, страдавшие под тиранией малазан.

– Спасенные. – Рулад помедлил, словно смакуя это слово. – Кровь Тисте Эдур.

– Разбавленная…

– Эдурская кровь!

– Да, да, Император.

– Но почему они в «каменных мешках»?

– Они действительно падшие, государь.

Рулад изогнулся, как будто его ломали изнутри. Голова ударилась о спинку трона. Руки и ноги задрожали. Он заговорил голосом заблудившегося: – Падшие? Но они наши сородичи. Единственные родственники во всем проклятом мире!

– Все верно, Император. Признаю, я был недоволен решением поместить их в самые ужасные камеры…

– Чье это решение? Отвечай, Трайбан Гнол!

Последовал поклон. Странник уловил в глазах канцлера удовлетворенный блеск. Однако он постарался скрыть свои чувства: – Положение пленных с Сепика зависело от Томада Сенгара, император.

Рулад медленно успокаивался. – И они умирают.

– Массово, Ваше Величество. К сожалению.

– Мы спасли их, чтобы подвергнуть истязаниям. Спасли, чтобы убить.

– Посмею сказать, что это не вполне достойная…

– Недостойная? Тощий змей – почему ты ничего не говорил раньше?

– Император, вы не выражали интереса к финансовым подробностям…

«О, а вот это зря, канцлер».

– Что?

По шее Гнола покатились бусинки пота. – Большие расходы, связанные с их содержанием, государь.

– Они Тисте Эдур!

Снова поклон.

Рулад вдруг поскреб лицо и огляделся. – Эдурская кровь, – пробормотал он. – Спасены от рабства. Камеры – их награда.

Трайбан Гнол прокашлялся. – Многие погибли в трюмах, Ваше Величество. Насколько я могу понять, дурное обращение началось после отплытия с острова. Что прикажете сделать, Император?

«О, как ловко ты вернул твердую почву под ногами, Гнол!»

– Приведите Томада Сенгара. И Уруфь. Приведите ко мне отца и мать.

– Сейчас?

Меч заскрежетал, острие уставилось в грудь Гнола. – Да, Канцлер. Сейчас.

Трайбан Гнол и его телохранители торопливо вышли.

Рулад остался один в тронном зале. Он держал меч, уставленный в пустоту.

– Как? Как они могли? Несчастные… они нашей крови… Я должен подумать… – Император опустил меч и завозился на троне, задирая облаченные в монеты ноги. – Как? Низаль… Объясни мне. Нет, ты не можешь… Ты сбежала от меня. Где ты сейчас, Низаль? Некоторые шепчут, что ты мертва. Но где тело? Ты еще один вздувшийся труп в канале – я вижу их из башни… ты проплыла мимо, как они? Они говорят, ты предала меня. Они говорят, что не предавала. Все лгут. Я знаю, я способен видеть. Слушай. Они все лгут… – Он всхлипнул. Свободная рука закрыла рот, глаза заметались, обшаривая пустой зал.

Странник видел, что взор скользит по нему. Подумал было сделать шаг, освободиться от скрывающей магии и сказать императору: «Да, государь. Они все лгут. Но я не стану лгать. Осмелитесь выслушать правду, Император Рулад? Всю правду?»

– Рабы. Это… это неправильно. Томад… отец… откуда взялась такая жестокость?

«Ох, бедный Рулад…»

– Отец, нам нужно поговорить. Нам с тобой. Наедине. Мама, ты тоже останься. Втроем. Так давно не было такого. Да, так мы и сделаем. И вы должны… вы должны не лгать мне. Нет, я не позволю…

Отец, где Низаль?!

Где Тралл?!

Способно ли сердце Старшего Бога разорваться? Странник чуть не упал, когда жалобные крики Рулада огласили помещение и торопливо умерли. Остался лишь хриплый звук дыхания императора.

Но затем он заговорил голосом более твердым: – Ханнан Мосаг, это твоя вина. Ты сделал это. Со мной. С нами. Ты изуродовал меня, ты заставил прогнать всех. Искать чемпионов. Нет, это вроде моя идея?… Не могу… не могу вспомнить. Так много лжи, так много голосов, и все врут. Низаль, ты бросила меня. Удинаас…Я найду вас обоих. Я увижу, как кожа сдирается с трепещущих тел, я наслажусь вашими воплями…

В коридоре тяжело застучали сапоги.

Рулад затравленно взглянул перед собой и удобнее устроился на престоле. Поправил меч. Облизал губы. Когда распахнулись двери, он сидел с застывшей ухмылкой, оскалив зубы, готовясь приветствовать родителей.