Те, кто любит. Книги 1-7 - Ирвинг Стоун

Джона заинтересовало сообщение о поместье Аллейн, которое осталось в его памяти просторным домом, отвечающим его новому положению. Прожив семь-восемь лет в голландских особняках и во французском замке, он считал, что их коттедж в Брейнтри слишком тесен для семьи.

— Неужто дом уменьшился, а ты располнел? — спросила Абигейл.

— Это напомнило мне историю одного министра королевы Елизаветы,[45] посетив дом которого она сказала, что он слишком мал для министра. «Могу ли я заметить, ваше величество, — ответил министр, — дом достаточно просторен для одного человека, но вы сделали его слишком великим для дома».

— Отлично, если Континентальный конгресс сделал тебя слишком великим для коттеджа, какие же средства потребуются, чтобы обеспечить вашей личности подходящее жилье?

— Полагаю, поместье Аллейн обойдется в девять тысяч долларов.

После нескольких дней подсчета активов, выплат, предстоящих расходов, прибыли Джонни представил им сводный счет:

Дом и девять акров — тысяча восемьсот долларов

Бывший дом Питера и тридцать пять акров — две тысячи долларов

Дом в Бостоне — две тысячи четыреста долларов

Мебель в Гааге — четыре тысячи пятьсот долларов

Доля Абигейл в ферме Мидфорд — тысяча восемьсот долларов

Смешанные права на земельную собственность — тысяча триста пятьдесят долларов

Карета и оборудование замка в Отейле — тысяча двести долларов

Итого: пятнадцать тысяч пятьдесят долларов.

Не выплатив зарплаты, Конгресс задолжал Джону, но немыслимо склонить его членов признать задолженность, ибо они слишком запутались в расчетах.

— За счет продаж, — вмешался Джонни, — можно набрать девять тысяч.

— Но если мы продадим мебель этого дома и в Гааге, у нас не останется ничего, чтобы обставить дом в Аллейне, — заметила Абигейл. — А ведь к тому же потребуется ремонт и приведение фермы в приличное состояние.

— Придется отказаться почти от всего имущества, — добавил Джонни, просматривая свои подсчеты.

— Как в таком случае оплатить образование сыновей? — спросила хриплым голосом Абигейл. — Вы трое должны закончить колледж, а это будет стоить более тысячи долларов в год. А ведь после окончания колледжа требуется еще время, чтобы накопить опыт. Поэтому нет смысла покупать поместье. Мы не можем поставить под удар будущее мальчиков ради жизни в более просторном доме.

Джон одобрительно кивнул головой.

— Я прав, настаивая на том, чтобы ты оставалась нашим министром финансов. Исходя из нынешнего настроения Конгресса, мы просидим здесь не очень долго. Чем мне заниматься остальную часть жизни? Вернуться к праву? Прошло уже десять лет с тех пор, как я вел судебные дела. Предположим, что я не растерял завоеванное тяжким трудом умение составлять постановления, выступать перед присяжными, смогу ли я возвратиться к ведению тяжб и иной мелочи, составляющих основную часть практики адвоката? Но если я буду сидеть в своей конторе и громогласно утверждать: «Берусь только за серьезные и важные дела», то не только оскорблю чувства жителей Новой Англии, но и окажусь надолго в одиночестве.

— В таком случае вернемся в наш коттедж?

— Вернемся в коттедж.

Джон удрученно вздохнул.

— Джонни, брось-ка свои подсчеты в камин. Твоя мать вновь обеспечила платежеспособность семьи Адамс.

Зима пришла неожиданно. Улицы Отейля превратились в болото, по ним нельзя было пройти без сапог или сабо. Деревья сбросили листву, цветы отцвели, даже кустарники впали в зимнюю спячку; сад выглядел заброшенным, унылым. Никто не отваживался прогуливаться в нем. Замок уподобился бы монументальному ледяному дворцу, не будь в каждой комнате камина. В такую мерзкую погоду друзья оставались в Париже и не совершали неожиданных визитов.

Чтобы развлечь Абигейл, Джон настоял на выездах в Париж несколько раз в неделю. Абигейл не шокировали более пачки и штанишки балерин, и она особенно полюбила французский театр, его трагедийные пьесы.

Она посмотрела священную для французов драму Расина «Атали» и пьесы Корнеля[46] и Кребийона. Ее знание французского языка позволило оценить красоту поэзии. После театра они прогуливались в нарядной толпе, заполнявшей бульвары.

Абигейл свыклась с обычаями, привычками и образом жизни французов, признала, что румяна делают женщин более привлекательными. Ее больше не смущало поведение женщин, когда они, входя в салон, обнимали и целовали в обе щеки знакомых мужчин. Не оскорбляло ее и то, что приходившие на обед джентльмены, прежде чем отведать жареную куропатку, склонялись над блюдом, вдыхая аромат. Однако она не могла смириться с тем, что из-за толпившихся у камина мужчин тепло не доходило до женщин, сидевших в другом конце комнаты. Абигейл смирилась с бесконечными чаевыми; ведь это была для многих единственная возможность содержать свои семьи.

Абигейл стала поклонницей мадам Гельвециус, поняла, что заблуждалась в оценке французских мужчин, казавшихся ей недалекими и неискренними. На самом деле они оказались душевными, отзывчивыми, наделенными рассудком, обогащенным остроумием и воспитанием. Порой вспоминая принятые в Новой Англии условности, сводящие беседы за обеденным столом к банальностям, к разговорам тет-а-тет, к приглушенному голосу и взглядам искоса, словно речь шла о заговоре, Абигейл ловила себя на еретической мысли, что французы интереснее американцев.

Большую помощь в принятии французского образа жизни ей оказала Адриенна де Лафайет. Они стали близкими друзьями. Маркиза понимала, как трудно переключиться с одной культуры на другую, а в случае с Абигейл — на явно противоположную. Адриенна рассказала о французском институте брака, согласно которому юноши и девушки в возрасте от десяти до четырнадцати лет могут быть обручены за глаза родителями и впервые увидят друг друга лишь на свадебной церемонии. Делается это с целью сохранить чистоту крови и семейное состояние. Да и саму ее выдали замуж таким образом. Она была счастлива в браке, ибо обожала мужа, а он обожал ее. Многие из ее друзей были также счастливы.

В конце января начались проливные дожди. Небо заволокли густые серые тучи. Стоило отойти немного от камина, как охватывал озноб. Члены семьи читали при свечах или керосиновых лампах, все столы и кресла были придвинуты к очагам.

Зимняя стужа вызвала недомогания, болезни, осложнения и неприятности. Первым заболел Франклин, его так мучили камни в почках, что он был прикован к постели. Он боялся, что не протянет и умрет не у себя дома, в Америке.

Томас Джефферсон снял то, что он называл «маленькой гостиницей», в тупике Тэбу, чтобы не слышать шума и грохота Парижа. Он вложил почти пять тысяч долларов в дом, лампы, посуду, серебро, мебель. Поскольку он находился в центре парижского общества, ему пришлось нанять больше прислуги, чем Абигейл.

Джефферсон произвел яркое впечатление на французов своей душевной теплотой, врожденной мудростью и опытом, накопленным во всех областях человеческой деятельности. Джон Адамс любил Томаса Джефферсона, как немногих в своей жизни. Не получавший похвал за присущую ему скромность в суждениях, он пришел к заключению, что Джефферсон, пожалуй, наиболее мощный ум, когда-либо появлявшийся на Американском континенте. Такое впечатление все более закреплялось по мере того, как Джефферсон брал на себя все большую часть работы Франклина в переговорах с европейцами.

Мрачная рука смерти нанесла еще один удар Томасу Джефферсону. Вернувшийся из Америки маркиз де Лафайет привез ему письмо из Виргинии. Двухлетняя дочь Джефферсона Люси, родившаяся за несколько месяцев до смерти матери, скончалась в доме тетушки ее матери от «осложнений, вызванных прорезыванием зубов, глистами и сухим кашлем». Таким образом, Джефферсон потерял трех дочерей, единственного сына и любимую жену Марту. У него оставались крепышка Патси и шестилетняя Мэри, которую дома звали Полли и которая также жила в Виргинии у своей тетушки, и все же смерть ребенка подкосила Джефферсона, ввергла его в отчаяние, он не мог вернуться к работе.

Джон и Абигейл приглашали его к себе в Отейль. Они не могли сделать ничего иного для испытавшего удары судьбы человека. Сидя у изголовья его постели, они держали его за руку и вытирали лоб полотенцем.

Джефферсон отказался участвовать в церемонии пробуждения короля в Версале по вторникам. У него не было сил для поездок в Отейль на воскресные обеды, даже после того как Нэб и Джонни съездили в аббатство Пантемон и привезли оттуда Патси. Джон оставался единственным работоспособным американским посланником в Европе.

Возникли трудности и у Нэб. Казалось, месяцы пребывания во Франции были самыми счастливыми в ее жизни. Она и Джонни непрестанно развлекались, проводили все время вне дома, посещая театральные постановки и осматривая соборы Парижа. Адриенна де Лафайет первая заметила и доверительно спросила Абигейл после обеда в городском доме Лафайет на рю де Бурбон: