Те, кто любит. Книги 1-7 - Ирвинг Стоун

Задача трех дипломатов была непростой: нужно добиться уважения к их стране, заключить с двадцатью европейскими и средиземноморскими странами соглашения о режиме наибольшего благоприятствования Соединенным Штатам, чтобы страна преодолела летаргию и повела активную выгодную торговлю. Складывается своего рода порочный круг: Европа не подпишет договоры с Соединенными Штатами, пока они не станут достаточно крепкими, способными выполнять свои обязательства; Соединенные Штаты не смогут преодолеть борьбу внутри страны, пока не станут международно признанной державой.

Что делать? Франклин был стар и болен, несколько раз он просил Конгресс об отставке. Джефферсон — новичок на арене. А Джон Адамс?

Абигейл приглядывалась к мужу. Скрыть последствия постоянной борьбы он был не в силах: со дня их свадьбы ему пришлось растратить немало энергии, отдавая ее непрестанно, порой безрассудно. Не бросал ли он свое семя в бесплодную почву? Не исчерпали ли они себя за годы борьбы, войны, поражений и побед?

После ухода гостей Абигейл и Джон вышли на прогулку в летний теплый сад, где густой аромат цветов преследовал их на освещенных луной дорожках, покрытых гравием. Абигейл всматривалась внутрь себя с обострившимся желанием, вызванным отрывом от Новой Англии. Если использовать любимое выражение Джона, заимствованное из Евклидовой математики, ее жизнь состояла из трех равных частей: собственной ежедневной борьбы, зачастую в одиночку, по разрешению возникавших в доме проблем; каждодневных настойчивых шагов Джона в Конгрессе и в Европе и ежедневных усилий молодого государства в интересах укрепления единства и стабильности. Ради собственного выживания Абигейл приходилось состыковывать эти части, ни одна из них не была предпочтительней других, хотя порой она упускала это из виду под давлением неприятностей, которые обрушивались на нее. Все, что происходило с Джоном в Европе, все, что делал или не смог сделать Конгресс из-за междоусобного соперничества, прямо затрагивало интересы семьи Адамс. Абигейл ценила умение Джона видеть в будущем развитие в целом, а не какую-либо его частность. Джон обладал даром предвидения, он доказал это в дни Конкорда и Лексингтона, предрекая, что Соединенные Штаты Америки станут сильным, независимым, энергичным, процветающим государством, способным наравне с другими занять свое место на международной арене. Предвосхищение этого поддерживало его в годы разочарования и одиночества, давало ему то, что конгрегационалисты называют верой.

Абигейл не сомневалась, что и поведение Джона и ее собственное имели под собой религиозную основу. Они стремились сделать Америку «городом, стоящим на верху горы», подобно тому как первые поселенцы старались превратить колонию залива Массачусетс в «город на холме». Американцы должны стать такими же, как признававшиеся святыми члены конгрегации. Конгрегационистский святой обязан добиться святости через моральную и духовную чистоту, по этому же пути должна пойти Америка, превратив себя в свободное сообщество людей: свободных думать, чувствовать, говорить, действовать, владеть, руководствуясь общей пользой; общество, в котором каждый человек обладает возможностью расти, а те, у кого меньше таких возможностей, будут не эксплуатироваться, а скорее опекаться представителями народа, свободно избранными служить нации и всем ее гражданам.

Такая светлая и, быть может, более труднодостижимая мечта побудила первых пуритан и пилигримов пересечь океан и высадиться на неведомых пустынных землях. И ранее люди сражались за религиозную свободу и добивались ее, пусть небольшими группами; их английские предки, сбежавшие в Голландию ради религиозной свободы, доказали это. Но сбросить всех властителей, правивших со времен римских императоров: королей, князей, принцепсов, пап и епископов, владельцев доменов, вождей, конкистадоров, навсегда покончить с тиранией, побудить человека повиноваться только законам, составленным и одобренным его коллегами; предоставить ему равные возможности в торговле, законодательных собраниях, судах и городских собраниях!.. Если это окажется успешным, то свершится самая важная революция в истории человечества. Это должно быть сделано и будет сделано. Цена этого будет высокой, результаты — мессианскими.

Матфей сказал в Святом благословении: «Не может укрыться город, стоящий на верху горы».

Абигейл пробудилась с солнцем, струившимся в окно, хотя и не так рано, как на своей ферме, когда ей приходилось кормить индеек и гусей и выпускать из хлева коров. Сначала она разбудила Нэб, а затем постучала в дверь Джонни. Он встретил ее с открытой книгой в руке.

За столом собралась вся семья, обсуждая планы на предстоящий день. Когда Джону не нужно было ехать в Пасси на совещание с Франклином или Джефферсоном, он уединялся в своем кабинете и работал над документами. Джонни переводил с латинского Горация и Тацита,[40] а Нэб изучала французскую грамматику. Абигейл возвращалась в спальню, давала поручения прислуге и писала письма.

В полдень Джон покидал кабинет, вместе с Нэб совершал поездку верхом по французскому кавалерийскому треку в Булонском лесу — по затененной деревьями дорожке, с крутыми поворотами для отработки маневров. В иные дни все вчетвером шли на прогулку в Булонский лес, собирали дикорастущие цветы, наслаждались тенистой прохладой и через два часа возвращались на обед. Нэб и Джонни часто выезжали в Париж на аттракционы. Когда они возвращались из театра «Комеди дю Буа де Булонь», где спектакли начинались в пять часов, сердце Абигейл наполнялось гордостью: как привлекательно они выглядели.

— Понравилась комедия?

— Музыка да, а актеры едва терпимы, — честно ответила Нэб. — Вообще-то я не поклонница комедии; я пошла скорее с целью улучшить знание французского, чем для развлечения.

— Сказано истинным жителем Новой Англии, — прошептал Джон. — А каково твое впечатление, Джонни?

— Я прожил в Европе достаточно долго и понял, что самые яркие персонажи преподносятся в комической, а не в трагической форме, начиная с Аристофана[41] и кончая Мольером. Комедия призвана высмеивать цивилизацию и вызывать смех.

После чая на стол выкладывались математические таблицы, книги Джонни, по которым Джон обучал своего сына. Занятые чтением женщины до девяти или десяти часов не слышали ничего, кроме слов: теорема, деление, анализ. Затем стол освобождали от книг и бумаг и собирались партнеры для игры в карты. Они чувствовали себя счастливыми. Как-то Абигейл зашла в спальню Нэб, когда та расчесывала свои длинные, до самой талии косы. При виде дочери в глазах Абигейл блеснула искорка, и она сказала:

— Мисс Прелестница, ранее ты никогда не излучала такого счастья.

Нэб, сидевшая перед зеркалом, повернулась.

— Я никогда не испытывала такое смятение духа. Мои мысли все чаще и чаще возвращаются к мистеру Тайлеру с любовью.

— Рассказал ли тебе отец о письме, которое он написал нам перед нашим отплытием и которое мы так и не получили? Он предоставил мне право решать вопрос о твоей свадьбе в Брейнтри, если я увижу, что ты хочешь выйти замуж.

— Я не говорила с отцом о мистере Тайлере.

Если семейная жизнь Абигейл проходила спокойно, то соприкосновение с французским образом жизни бросало ее в дрожь. Первое потрясение она испытала на субботнем обеде у Бенджамина Франклина в Пасси.

Среди французских женщин Франклин давно пользовался славой романтической фигуры. В возрасте семидесяти восьми лет, рассуждала Абигейл, ему давно бы следовало избавиться от такой славы, но вскоре поняла свою ошибку. Ожидая Франклина в гостиной скромной, обветшавшей виллы, она увидела, как вошла в помещение мадам Гельвециус. Эта вдова воздвигла памятник своему мужу и теперь готовилась поставить памятник Бенджамину Франклину.

Шестидесятилетняя мадам Гельвециус вплыла в гостиную, как показалось Абигейл, небрежно одетая в прозрачный газ, столь же выцветший, как ее былая красота. Ее кудрявые волосы прикрывала небольшая шляпка с несвежей газовой лентой. Держа в одной руке крохотную собачку, а в другой — черный газовый шарф, она подбежала к Франклину, схватила его за руку, затем смачно поцеловала в щеки и в лоб.

Абигейл была шокирована поведением мадам Гельвециус. Как можно вести себя так на публике! За столом мадам Гельвециус, сидевшая между Франклином и Джоном и оживленно беседовавшая, то брала Франклина за руку, то клала свои руки на стулья двух мужчин, то касалась шеи Франклина. В гостиной она, сев на диван, довольно беззастенчиво обнажила свои ноги выше щиколотки. Мадам Гельвециус то и дело целовала свою собачонку, а когда та оросила пол, она подтерла пуделя своей сорочкой.

Абигейл, видимо, не смогла скрыть своего отвращения, ибо, когда уходили, Франклин сказал ей с легкой улыбкой: