Те, кто любит. Книги 1-7 - Ирвинг Стоун

Абигейл, видимо, не смогла скрыть своего отвращения, ибо, когда уходили, Франклин сказал ей с легкой улыбкой:

— Мадам Гельвециус — истинная француженка, не связанная жесткими нормами поведения.

Абигейл взглянула на мужа и сына, ведь они часто обедали у мадам Гельвециус и привыкли к ее поведению. Очевидно, она даже им нравилась!

Через несколько дней ей пришлось пережить новое потрясение, во время посещения балета. Красота исполнителей в прозрачных шелковых костюмах поверх коротких нижних юбок очаровала, но, когда начались танцы, ее деликатная натура не выдержала; ей казалось постыдным смотреть такие танцы. Танцовщицы порхали по сцене, обнажая подвязки и штанишки. Абигейл, не посещавшая театра, если не считать противоречащего общественным нормам и слабого исполнения оперы в Бостоне, не могла сдержать своего возмущения; вместе с тем она восхищалась превосходным искусством постановки и удивительно отточенными движениями танцоров, обученных в королевской академии.

Вспоминая прочитанные истории об этих девушках, согласившихся взять в любовники и покровители тех, кто предлагал наибольшую цену, она почувствовала отвращение и излила это Джону в карете при возвращении домой.

— Нет связи между удовольствием, доставляемым балетом, и частной жизнью балерин, — мягко сказал Джон. — Когда балет загубят, ты будешь возмущена не менее парижан. Частная жизнь девушек не имеет никакого отношения к искусству.

«Боже мой, — подумала Абигейл, — моя семья занимается софистикой!»

Ее третье разочарование имело более глубокий, скорее религиозный, чем моральный характер. Томас Джефферсон пригласил ее и Нэб ранним утром в Конвент на церемонию принятия присяги двумя монашками. Они встали в семь часов утра, надели новые атласные платья, сшитые портнихой, которую рекомендовала жена американского генерального консула во Франции миссис Томас Барклей. После завтрака Абигейл и Нэб отправились в церковь. Патси встретила их в вестибюле. Она была в темно-красном платье с кисейными манжетами и воротником.

Патси выглядела хорошо ухоженной. На вопрос Абигейл, нравится ли ей в монастыре, Патси спокойно ответила:

— Очень. С каждым днем мой французский становится лучше.

Они прошли по центральному проходу церкви, и их посадили против алтаря. Через красочные витражи струился свет, придавая особые оттенки одеяниям священников, изображению Мадонны с младенцем Пьете — оплакиванию Христа Богоматерью, картинам «Вознесение Господне». Монашкам и учащимся было отведено отгороженное место.

Перед алтарем на полу лежал красивый ковер, на котором склонились коленопреклоненные монашки.

Раздвинулся занавес, и в церковь торжественно вошли настоятельница монастыря, послушницы и учащиеся пансионата. Каждая послушница несла в руках зажженную свечу. Две принимавших присягу выступили вперед, они были одеты в белые шерстяные рясы, широкие, свободные, а их головы — покрыты вуалью. Они опустились на колени перед алтарем; зазвучал хор, и читались молитвы с попеременным вставанием с колен, затем с восточной стороны алтаря вошел священник, подававший какие-то непонятные сигналы. Священник произнес проповедь на французском языке, Абигейл и Нэб довольно хорошо ее поняли, ибо он восхвалял доброту короля и достоинства всех классов общества сверху донизу.

После этого послушницы простерлись ниц на ковре. Восемь учащихся принесли черное покрывало с нашитым на него белым крестом и держали покрывало над новообращенными, в то время как священник читал вторую часть молитвы, а монашки пели хором.

Церемония не могла не волновать. Две девушки лежали ниц целых полчаса. Когда они встали, что символически обозначало воскресение, настоятельница набросила на них монашеские одежды. Священник окропил их святой водой и окурил ладаном. После этого новые монашки преклонили колена перед настоятельницей, которая возложила на каждую венок из цветов; в их руки были вложены горящие свечи, и прочитана месса. Церемония завершилась… и священник призвал всех присутствующих девушек последовать примеру двух новых монашек.

Мать и дочь возвращались домой молча, словно зачарованные. Они не могли воспринять официальную религию Франции. Было понятно, почему две молодые девушки, — француженка и ирландка, — добровольно решили провести остальную часть своей жизни в монастыре. Патси рассказала им, что монашки находят удовлетворение делать счастливой жизнь учащихся, они всегда полны радости и веселы. Абигейл не представляла себе подобного. Ее поразила церемония: ведь ранее она не посещала католической церкви. Джон заходил в церковь в Филадельфии во время заседаний Конгресса и писал Абигейл о церковной музыке и предметах искусства. Она перенеслась мысленно в Дом собраний в Уэймауте, увидела за кафедрой своего отца, произносящего в холодном помещении проповедь, основанную на Благовествовании от Матфея или от Луки. В эти ясли Господни не допускается самый скромный орган или пианино, не разрешается даже покрасить стены. Здесь совершенно иной мир, и его трудно понять.

Воскресенье, которое в Новой Англии занято посещением церкви и, как правило, двумя молитвами в день, чаепитием и манерными беседами, во Франции отдается бьющей ключом радости. Утром мимо их замка проезжала вереница карет и колясок, направлявшихся в Булонский лес. Абигейл садилась у окна и наблюдала за проезжающими экипажами, лошадей часто вели под уздцы, а не погоняли, на скамьях сидели разряженные парижанки в окружении детей, спасаясь от зловония города в прохладном чистом воздухе леса.

Часам к десяти утра все члены семьи Адамс, наряженные, вливались в толпу. Играла музыка, парижане танцевали, многие семьи устраивали пикники на траве, работали киоски, где продавались пирожные, фрукты, вино; детишки бегали, прыгали, безудержно кричали. Женщины в красочных платьях прикрывали головы капорами и накидками, оберегая причудливые прически. Мужчины держали шляпы в руках, желая не потревожить напудренные до белизны волосы. На дорожках было так же много народа, как на общинных землях Бостона в церемониальный день.

Возвращаясь извилистой тропой в Отейль, Абигейл заметила:

— Удовольствие здесь вроде жизненно важного бизнеса.

— Пуритане живут ради работы, — ответил Джон, — французы работают ради жизни. Можем ли мы утверждать, что они не правы? По дороге от Кале ты видела, как бедствуют крестьяне: крытые соломой, грязные дома, без окон, с земляными полами; крестьян обирают землевладельцы, они задавлены налогами, в сотни раз большими, чем те, что ты выплачивала в Брейнтри во время войны. Неуплата долгов влечет либо наказание кнутом, либо тюрьму; и так рождаются поколение за поколением рабы, привязанные к земле, неграмотные и лишенные надежды.

— В таком же положении городские рабочие?

— Все богатство сосредоточено в руках, скажем, одного, самое большее двух процентов французов. Ты видела Версаль, поместье принца Конде в Шантийи… Землевладельцы живут не менее роскошно, чем аристократия.

— В таком случае шесть дней в неделю, — подсчитав, сказала Абигейл, — Америка обладает лучшей цивилизацией. Несомненно, наши воскресенья не столь приятные, — в них мало веселья для работавших всю неделю. Но остальные шесть дней они живут и работают как свободные люди. Французы, должно быть, или очень терпеливы, или махнули на все рукой.

— Они также очень древний народ, — сказал Джон. — Иль де ля Сите на Сене[42] был заселен до Рождества Христова. У американцев миллионы акров свободной земли, ее может взять любой, обладающий энергией двинуться на Запад. Французский народ попал в ловушку. Он не видит, как сбросить со своих плеч гнетущий груз. Поэтому французы копят несколько монет, завивают волосы и едут в Булонский лес в единственный свободный день. Это делает их жизнь сносной.

Абигейл искоса посмотрела на мужа. Как прозрел он за шесть лет пребывания в Европе; стал космополитом, а она… все эти годы оставалась домашней затворницей — экономкой, молочницей… Ей не подобает допустить, чтобы Джон перерос ее; она также должна освободиться от провинциализма Новой Англии.

Она рассмеялась про себя. Это будет, видимо, самая трудная задача. Со временем добьется своего, но она привезла с собой на судне «Эктив» полный сундук предубеждений!

Самый большой шок Абигейл пережила при посещении сиротского госпиталя, дававшего приют шести тысячам незаконнорожденных за год в Париже. День и ночь в дверях приюта дежурили монашки, принимавшие младенцев, которых оставляли в ящиках в специально отведенных местах Парижа. Сестры милосердия ухаживали за детьми. Абигейл провели в светлое просторное помещение, где к стене были подвешены сотни люлек, а в центре стояли в два ряда кроватки. Многие дети спали, некоторые плакали, но Абигейл заметила, что младенцы ухожены; каждая кроватка застелена чистым бельем; дети накормлены.