Семь месяцев бесконечности - Виктор Боярский

Джеф пошел наверх к упряжкам, а я остался внизу с тем, чтобы показать всем место спуска. Пока мы с Джефом выискивали возможность спуститься на этом участке перевала, Этьенн отыскал еще один спуск метрах в четырехстах к северу; этот спуск был более пологим и казался доступнее, однако с точки зрения перспектив спуска со второй террасы наша позиция мне представлялась все же выгоднее. Вскоре я увидел, что упряжка Джефа, шедшая первой, направилась в мою сторону. Это определило маршрут спуска всех остальных упряжек.

Во время этого спуска нашей основной заботой было сдерживание упряжек, так как если бы собаки понесли, то результат был бы самым печальным. Козырек террасы прямо перед нами выглядел устрашающе: ледник, стекая, упирался в скалистый уступ второй террасы и, поднимаясь на него, ломался на хаотически громоздящиеся друг на друга гигантские ледяные глыбы. Для торможения мы использовали участки снежных передувов, к счастью, довольно часто встречающиеся на ледяном склоне. Первый этап спуска был преодолен благополучно, но самое трудное было впереди.

Мы начали движение вдоль края ледяной воронки. Справа, ближе к козырьку террасы, параллельно нам тянулись широкие, метров до двадцати, покрытые мостами трещины. Этьенн, спустившийся без упряжек по разведанному им спуску, теперь оказался метрах в пятнадцати впереди меня и тоже шел вдоль края трещины. Упряжки шли следом на расстоянии метров ста. Внезапно Этьенн остановился и наклонился, рассматривая что-то на поверхности снега. Я подъехал к нему. Справа, на расстоянии каких-нибудь двух метров, снежный мост, покрывавший трещину, был разрушен. Это вряд ли смогло настолько привлечь внимание Этьенна, если бы не какая-то необычная, почти космическая чернота провала и небольшой снежный смерч, курящийся над ним. Мы аккуратно, подстраховывая друг друга, заглянули в эту черноту. Стенка трещины уходила вертикально вниз, второй стенки видно не было — она терялась в голубом полумраке. Это была настоящая бездна. Несмотря на то что край трещины отчетливо просматривался на бесснежной поверхности ледника, после такого предупреждения мы отошли подальше от ее края.

Время шло, а мы все никак не могли приблизиться даже к краю козырька, не говоря уже о том, чтобы все-таки попытаться спуститься. Часа через полтора мы поднялись на ледораздел между двумя широкими рукавами огромной ледяной реки, отделяющей холмы Либерти от холмов Индепенденс. Более низкий и пологий ледник между ледоразделом и холмами Либерти тоже круто обрывался к Долине Лошадиной Подковы, но этот обрыв был разделен на три части двумя невысокими, но мощными скалами, за которыми виднелись правильные темные конусы достаточно пологих снежников. Это был наш последний шанс. Чтобы попасть на этот ледник, надо было спуститься с ледораздела по крутому спуску протяженностью метров триста-четыреста. К счастью, склон был снежным и довольно гладким. Мы ясно представляли себе, что если спустимся вместе с упряжками и не сможем отыскать пути в долину, то обратный подъем на этот ледораздел будет невозможен, и нам придется выбираться назад по леднику и огибать ледораздел с северо-запада, а это могло отнять еще один день. Риск был велик, поэтому решили поступить так: Этьенн спускается вниз и определяет возможность спуска по одному из этих снежников; в случае, если все нормально, он дает знак мне, я в свою очередь — упряжкам, и все мы спускаемся.

Для того чтобы видеть Этьенна, я спустился примерно на середину склона. Тем временем Этьенн уже был далеко внизу, и его оранжевая фигурка становилась все меньше, а затем, когда он свернул к первому снежнику, и вовсе скрылась. Все упряжки сосредоточились на вершине ледораздела, и мне было хорошо видно лежащих на снегу собак, а также отдыхающих рядом с нартами ребят. Было около четырех часов пополудни. Минут через десять я заметил, что Этьенн скрестил лыжные палки над головой, а это могло только означать, что по первому снежнику спуск невозможен. Затем я увидел, как он развернулся и быстро пошел на лыжах ко второму снежнику, огибая ледяной холм перед первой из двух стоящих над обрывом скал. И вот в этот момент я поступил не по правилам. Мне показалось, что самый последний из трех снежников, пологий темный конус которого я особенно отчетливо видел отсюда, с ледяного склона, — идеальное место для спуска и там мы все наверняка спустимся. Поэтому, не дожидаясь результатов дальнейших исследований Этьенна и желая скорее самому принять в них участие (отвык за это время от пассивной роли наблюдателя), я оттолкнулся двумя палками и помчался вниз по склону. И если бы один! Я же дал знак ребятам спускаться следом, что они не без видимой охоты и начали делать.

Уже спускаясь, я увидел, как Этьенн, обернувшись, отчаянно машет руками, пытаясь остановить собак, но я-то был ближе и поэтому больше влиял на ситуацию. Увидев, что собаки все-таки спускаются, Этьенн повернулся и пошел в прежнем направлении. Я спустился к вершине первого снежника и не стал осматривать его, считая, что это достаточно квалифицированно сделал Этьенн. Дождавшись ребят, я попросил их постоять здесь и подождать результатов нашей разведки остальных снежников. Чтобы срезать путь, я пошел напрямик через ледяной холм и вскоре подошел к вершине второго снежника. Этьенна здесь не было: очевидно, он уже успел уйти дальше. Осторожно подойдя к краю обрыва, сразу понял, что нам здесь не спуститься: склон круто уходил вниз, да так, что я даже не видел его подножья. В каких-нибудь ста метрах подо мной лежала злополучная Долина Лошадиной Подковы. Ее ровная белая поверхность радовала глаз и ранила сердце. Только сто метров! Но по вертикали, а это было потруднее, чем шестьдесят километров по горизонтали, отделявших нас от холмов Патриот в случае, если мы не найдем способа спуститься. Некоторое время я стоял на вершине снежника, мечтая оказаться в долине, и вдруг поймал себя на мысли о том, куда же подевался такой красивый правильный конус снега, спуститься по которому в долину представлялось нам издалека сплошным удовольствием. Ведь он должен был быть как раз на том самом месте, где я только что обнаружил совершенно непреодолимый крутой обрыв?! Я посмотрел вперед. По-прежнему вдалеке за второй скалой я видел спускающийся в долину идеальный темный конус… И тут меня осенило. Я понял, что правильный темный конус есть не что иное, как тень, отбрасываемая скалой! Этим и объяснялось то, что на месте пологого спуска я обнаружил крутой обрыв. Пологого спуска просто не было. Была только тень! Я был теперь почти уверен, что и тот конус, с которым я связывал самые большие надежды и который по-прежнему заманчиво маячил впереди, тоже был только мифом! Однако скорее машинально, чем сознательно, я все-таки направился к нему, чтобы еще раз убедиться в том, что это так, благо двигаться надо было под гору. Нечего и говорить, я был очень расстроен этим своим открытием и в первую очередь потому, что своей самонадеянностью подвел ребят, дав знак упряжкам спускаться вниз. У меня сейчас практически не было сомнений в том, что нам придется поворачивать и идти к базовому лагерю кружным путем.