Сципион. Социально-исторический роман. Том 1 - Юрий Тубольцев

От последних оскорблений Публий взорвался. Он своею консульской властью прервал очередность выступления сенаторов и заговорил сам. На этот раз трясся не только его подбородок, но и руки, дергалось лицо. Речь была столь же отрывистой и жалкой по форме, сколько убогой по содержанию.

«Вы слышали, отцы-сенаторы, что говорил Фабий? Он не сказал ничего, кроме упреков и оскорблений мне! Меня изобразил юнцом, испанскую войну — детскою игрой, и только Ганнибал есть его истинный герой, за чью славу он боится не меньше, чем за свою собственную. Вполне естественно, что, отваживаясь на эдакую речь, Фабий знал: не избежать ему изобличенья в зависти, потому и попытался в меру своих сил заранее отвести такие подозрения, да только безуспешно, так как каждая его фраза подтверждала высказанное им обвинение самому себе. О чем бы он ни заговорил, сквозь любую тему прорывалось желание принизить мои успехи, качества и даже — возраст. Но, посягая на меня, как на одного из граждан, выдвинувшихся в войне непосредственно после него, ненавидя мою славу: и настоящую, и будущую — Фабий тем самым выступает против самого факта существования людей, способных сравниться с ним. При этом себя он, видимо, считает негласным царем Рима, если чье-либо желание достичь подобного положения называет «царственным высокомерием». Но, великий Веррукоз, запрещая молодым людям стремиться к славе, ты останавливаешь развитие государства, пытаешься затормозить саму жизнь!

Наш максимальный Фабий старательно приложил свое красноречие, следует уточнить, превратив его при этом в дурноречие, истратил немало слов, утопив их в грязи поношений, чтобы принизить мои испанские заслуги. Достойная принцепса сената цель! Но шесть лет назад, когда в Испании стояли три вражеских войска, а четвертое готовилось присоединиться к ним, когда обе наши армии потерпели сокрушительные поражения, когда никто из вас не рискнул отправиться в эту, представлявшуюся заколдованной и зловещей провинцию, война в Испании никому не казалась столь ничтожной. Попробовал бы тогда Квинт Фабий выступить с нынешнею речью! Теперь же Испания — забава, а Африка — царство Орка! Но вот увидите, отцы-сенаторы, что, когда я вернусь из Африки победителем, тот же Фабий назовет игрой и Ливийскую войну. Так какова же цена его словам?

Но, впрочем, я отклонился от дела. Фабий столкнул меня с верного пути и заставил ввязаться в позорную склоку. Но я не Фабий, а Сципион, и, как ни боится этого мой оппонент, я все же превзойду его, для начала хотя бы в скромности, и не стану слово за словом опровергать Фабиеву речь, преуменьшать его заслуги и превозносить свои. Я предпочитаю совершать такие поступки, которые говорили бы сами за себя и не нуждались бы в искусственной раскраске.

Так вот, Фабий, как ни «осторожен» он — выразимся его собственным словом, дабы не говорить резко — а все же обмолвился, что Ганнибала-то пора побеждать. И он, вроде бы, даже позволяет это сделать мне, только здесь, в Италии, чтобы победа моя не была слишком громкой и не затмила его собственные успехи. Но если и люди, не особенно дружественно настроенные по отношению ко мне, все же полагают, что я должен вступить в борьбу с Пунийцем, то по сути наши желания совпадают. Разногласия касаются лишь форм действия. Но тут уж мне решать, как исполнить наказ государства. Чего, в конце концов, вам надо от меня? Соблюдения скромности или победы? Весь народ римский ждет от меня больших дел, все помыслы устремлены в Африку. И я не буду ради того только, чтобы ублажить чью-то «осторожность», осаждать Ганнибала в его лагере и гоняться за ним по разграбленной и выжженной Италии, а заставлю его подчиниться моему плану ведения войны, заставлю его отступить в Африку, принести разруху на свою землю! Я загоню войну обратно туда, откуда она к нам пришла, и там уничтожу ее, наградой же мне будет не пепелище бруттийского лагеря, а богатейший город мира Карфаген! Я добьюсь своего во что бы то ни стало! Фабий — это еще не все государство, а народ со мною!»

Во всей этой сумбурной речи, больше подходящей для Форума, чем для Курии, сенаторы, подготовленные умелым, рассчитанным и взвешенным выступлением Фабия Максима, обратили внимание лишь на возбуждение Сципиона, его выкрики, в которых то и дело резко звучало «я» и «мне», да на непочтительное отношение к принцепсу, проявившееся даже в обращении консула к патриарху.

Публий и сам чувствовал, что такая горячность вредит делу, но оскорбление горело в мозгу ярким пятном, ослепляя взор и будоража гнев, который нес его мысль в карьер, как взбесившийся конь. Остановившись, он уже не помнил, о чем говорил, махнул рукой и предложил высказываться остальным сенаторам.

Вторым по старшинству считался Квинт Фульвий Флакк, четырежды консул, победитель Капуи. Фульвии по отношению к Фабиям занимали то же место, что Эмилии по отношению к Корнелиям. Выступление Фульвия не предвещало ничего хорошего Сципиону. Однако действительность оказалась хуже всяких предположений. Фульвий Флакк вообще не стал произносить речь. Он заявил, что консул, опрашивая сенаторов, издевается над отцами Города, так как их решению подчиняться не намерен.

— Так или нет? — грозно вопросил Публия гигант Фульвий, обратив к нему суровое бородатое лицо.

Публий растерялся, застигнутый врасплох. Фульвий же, не давая ему опомниться, прогремел воинственным голосом:

— Ответь без уверток, Корнелий, если сенат запретит тебе поход в Африку, ты подчинишься его постановлению?

Сципион, выдерживая дуэль взглядов, сказал:

— Я поступлю так, как потребуют интересы Отечества!

— Я знал, отцы-сенаторы, что консул ответит подобным образом! Все можно было прочесть заранее на его самодовольном лице. Он вознамерился разыграть с нами комедию, сделать из сенаторов актеров!

Гул возмущения вторил этим словам.

— Но я не комедиант, — продолжал Фульвий, — и потому отказываюсь высказывать свое мнение на потеху этому юнцу.

После такого заявления он неожиданным образом обратился к народным трибунам и попросил у них поддержки сенату, ибо, как он сказал, кто идет против высшего государственного совета, тот в конечном итоге выступает и против народа.

Тут Публий прозрел. Он понял, где готовили ему главный удар недруги, но, увы, было уже поздно. Итак, группировка Фабия, учитывая сильную позицию Сципиона на выборах, уступила ему и его сторонникам консульство и претуру, но протолкнула своих людей в плебейские трибуны. Фабианцы талантливо разыграли свою партию. Народ издавна симпатизировал Публию и служил его главной опорой, противник учел это и вбил клин между консулом и плебсом, завладев официальными вожаками народа.

Публий, не питая особых надежд, вступил в спор, утверждая, что плебейские трибуны не имеют права вмешиваться во внутренние дела сената. Но народные защитники хорошо знали свои нынешние обязанности, если и не перед народом, то перед отдельными сенаторами, и выдвинули следующую формулу: «Если консул позволит сенату принять решение о провинциях, то мы желаем, чтобы он этому решению подчинился, и не допустим, чтобы он обратился к народу, а если не дозволит, то мы придем на помощь сенату, который откажется высказать свое мнение о рассматриваемом вопросе».

— Тогда я спрошу у народа, — отреагировал возмущенный Сципион, — могут ли быть народными трибунами люди, запрещающие консулу обратиться к народу по вопросу первостепенной важности для всего государства!

Однако после этой фразы Публий осекся. Действовать только что упомянутым образом, значило идти на окончательный разрыв с сенатом и расколоть плебс на две части, одна из которых будет поддерживать его, а другая — трибунов. Такой крупномасштабной конфронтации Сципион, как государственный человек, допустить не мог. Теперь, когда фабианцы через трибунов завладели возможностью влиять на народ, стало крайне необходимым добиться победы здесь, в сенате.

— Отцы-сенаторы, — заговорил Публий спокойным уважительным тоном, — мои недруги всячески искажают смысл моих слов и поступков, но вас ведь, в отличие от неразумной толпы, не проведешь. Когда на вопрос о том, подчинюсь ли я воле сената, я ответил, что поступлю так, как требует благо государства, то Фульвий почему-то — почему, не знаю и не смею высказывать предположения, порочащие моих соперников, — истолковал эти слова как намерение воспротивиться вашему решению, будто бы сенат может принять постановление, противоречащее интересам Отечества. Я же так не думаю. Я считаю, что, сколь ни горячи были бы споры, у сената всегда хватит мудрости найти такой выход из положения, который, несомненно, принесет благо Отчизне. Я сенатор и, естественно, поступлю согласно решению сената, но моя задача как магистрата приложить все силы к тому, чтобы наше постановление было как можно полезнее для государства. Это и только это означает мой ответ. Сейчас день уже клонится к закату, я же еще не успел ни выслушать вас, ни высказаться сам. Потому, отцы-сенаторы, прошу вас перенести заседание на завтра, а остаток нынешнего дня предоставить мне для переговоров с коллегой, Публием Лицинием.