Сципион. Социально-исторический роман. Том 1 - Юрий Тубольцев

«Ну так что же? Иди и воюй с Пунийцем в Бруттии. Зачем направлять завершающий удар в Африку?» — говорит мне Максим. Отвечаю: именно за тем, чтобы удар стал завершающим, а поражение Ганнибала — сокрушительным! Почему не воевать в Бруттии? Во-первых, потому что Пуниец не отважится здесь на решающее сражение и маневрами в стиле Фабия будет до бесконечности затягивать войну, а во-вторых, чего мы достигнем, даже победив его здесь? Ну изрубим мы италиков, составляющих половину его войска, ну убежит Ганнибал в Карфаген… А дальше что? Затишье на несколько лет, пока Карфаген не награбит новые богатства, а когда награбит, купит новые войска, после чего начнет новую войну. Кто сможет сказать, на чьей стороне будет перевес через десять, двадцать лет? Очевидно, что причина противостояния Рима и Карфагена заключается не в воле или коварстве Ганнибала, а в закономерном столкновении двух противоположных мировых сил. При своем агрессивном характере Карфаген не позволит нормально развиваться ни нам, ни нашим союзникам. Значит, борьба будет вестись до тех пор, пока кто-то из двух великанов или погибнет, или подчинится другому. Так разве не ясно, что столь радикальной победы Рим может достичь только в Африке?

Фабий, то есть я хотел сказать, Квинт Фабий Максим выражает сомнение в верности нам нумидийцев. Но, так или иначе, нам необходимо найти союзника в Африке, который в будущем потребуется даже больше, чем теперь, в этой войне. Карфаген — великий город, и как великий город, а не как могучее государство, он должен быть сохранен для мира. Но нам необходимо кого-то противопоставить ему. Не будем уподобляться пунийцам и владычествовать за счет насилия. Их пример слишком наглядно показывает пагубность такого рода мирового господства. Во взаимоотношениях народов должна быть гармония, то есть соразмеренность и уравновешенность всех сил. Так и Карфаген следует поставить на то место, которое мы ему отведем, и удерживать его там естественными связями с соседями. Есть ли Ганнибал, нет ли его, нам в любом случае пора выходить на арену африканской истории. Если мы желаем всегда спокойно чувствовать себя в Италии, то обязаны контролировать события в Африке, а также в Испании, Галлии, Греции, Азии и Египте. Итак, наша судьба, судьба Рима как великого государства объективно влечет нас в Ливию.

Но самые осторожные люди могут задаться вопросом: а не стоит ли повременить с этим мероприятием? В свою очередь спрошу: для чего? Уже и самый мудрый и осторожный из нас сказал, что Карфаген истомлен войною. Этот изнеженный город привык жить за счет других. Несмотря на поразительное плодородие своих окрестностей и богатство недр, он ввозит хлеб из Сардинии и Сицилии, вино и керамику — из Греции, серебро и медь — из Испании. Теперь мы лишили его заморских владений, и пунийцам осталось разве что утешаться греческим вином. Основа карфагенского могущества — деньги. Их он извлекал в основном из двух источников: из испанских недр и посреднической торговли. Испания ныне принадлежит нам, торговля пунийцам затруднена нашим превосходством на море, а прежние ресурсы казны истощились. Война тяжелым гнетом придавила карфагенских союзников, и их отношения со столицей обострились, как никогда. Пунийцы пытались найти поддержку у Македонии и Египта, присматриваются к Антиоху. Но пока все напрасно. Суммируя сказанное, следует сделать вывод о глубоком кризисе карфагенского государства.

Мы же, наоборот, на подъеме. Радуясь нашим победам, мы едва успеваем переводить мысленный взор из Италии в Сицилию, из Сицилии — в Сардинию, оттуда — в Македонию, потом — в Испанию и наконец снова в Италию. Римляне переполнены праведным гневом к захватчикам и победоносно шествуют по миру, очищая его от пунийцев. Остановить этот наступательный шквал наших легионов равносильно команде к отступлению у распахнутых ворот вражеского лагеря, переполненного побросавшими оружие беглецами. Слишком много благоприятных обстоятельств сложилось ныне воедино. История не сможет повторить столь выгодную для нас ситуацию. Преступным малодушием будет упустить такой дар судьбы! Боги могут избрать вместо нас, римлян, более расторопных героев!

Итак, наступление на Африку необходимо, более того, неизбежно, и предпринять его следует именно теперь! Но, может быть, такое дело целесообразно передать другому полководцу? Возможно, я не подхожу для такой роли?

В целях всестороннего охвата рассматриваемой темы, я должен высказаться и в этой части. Но вы понимаете, отцы-сенаторы, сколь трудно мне говорить по такому вопросу. Однако дело важнее скромности, а правда выше щепетильности. Буду краток и обращусь к фактам. Пусть они характеризуют меня, а не я сам.

Полководец, отправляющийся в Африку, не может быть новичком. Я три года сражался с пунийцами как военный трибун и пять лет — как полководец.

Полководец, отправляющийся в Африку, должен иметь опыт ведения войны в далекой стране без расчета на помощь других войск и военачальников. Я воевал в Испании против превосходящих сил противника и выиграл эту кампанию, не потерпев ни одного поражения.

Полководец, отправляющийся в Африку, должен быть готов к любым неожиданностям. Я за время испанского похода, по признанию самого Фабия Максима, познал, кроме всего прочего, и измену союзников, и даже бунт собственных солдат, но сумел преодолеть эти трудности.

Полководец, отправляющийся в Африку, должен иметь авторитет у солдат. Меня воины после первого же сражения провозгласили императором и пришли за мною в Италию в надежде на триумф.

Наконец, такой полководец должен суметь завязать отношения с варварами и склонить их на свою сторону. Мне удалось сделать союзниками народа римского всех испанцев, включая и местных финикийцев, а также — царей обеих нумидийских стран.

Конечно, неплохо, если бы при всем том я одновременно был бы еще и Фабием Максимом, и Клавдием Марцеллом, располагал бы и их опытом, их талантами, но, увы, природа никогда не дает всего одному человеку и тем самым обязывает его жить в тесном сообществе с другими людьми.

Добавлю еще, что, поскольку достойный муж Публий Лициний Красс как Великий понтифик не может покинуть пределы Италии, то в ожидании нового кандидата на роль вождя африканской кампании придется потерять год. А время дорого, в подтверждение достаточно вспомнить, как Ганнибал, упустив несколько месяцев после «Канн», проиграл и всю войну.

Все говорит, отцы-сенаторы, что именно мне и именно теперь надлежит взять на себя ответственность за судьбу государства. Так распорядился и народ, избрав меня консулом на этот решающий год. Сознавая важность и сложность предстоящего дела, я, готовившийся к нему всю сознательную жизнь, возьмусь за него с надеждой на богов и верой в силу Отечества, если и вы, отцы-сенаторы, посчитаете меня достойным такой чести и такого труда».

Сципион достиг своей цели. Речь явно увлекла сенаторов, преодолев их изначальное предубеждение. Его слушали внимательно. Сейчас же, когда зал бурлил, переваривая его слова, он пристально всматривался в лицо Фабия. Весь облик старика выражал непреклонность, глаза сверкали злобой. Радость Публия померкла, но его подбородок дрогнул и упрямо выдался вперед. «Ну, Фабий, восставая против меня и теперь, ты восстаешь против Рима, ты становишься оборотнем. И все же я заставлю тебя радоваться моим победам!» — мысленно воскликнул Сципион.

По обсуждаемому вопросу все было ясно, и никто больше не решился высказываться вразрез Сципиону. Лишь по настоянию неукротимого Фабия один из его приспешников внес поправку в формулировку постановления, по существу ничего не меняющую для Сципиона. Она гласила, что консул, назначенный в Сицилию, может переправиться с войском в Африку, если того, по его мнению, потребуют интересы государства. Таким образом, эта корректировка усугубляла ответственность Сципиона и частично освобождала от нее сенат, но Публий и не помышлял о том, чтобы укрываться за именем сената или народа; при любом исходе дела он готов был держать ответ за результаты африканской кампании лично, потому и не стал возражать против такой добавки к формуле сенатского решения. Началось голосование. Большинство сенаторов приняло сторону Сципиона, возле Фабия, который, конечно же, был против Сципионова предложения, несмотря на все внесенные в него поправки, собралась примерно четвертая часть сената.

Публий добился своего и тут вдруг ему стало страшно. Впервые его испугали опасности предстоящего похода, сулящего Риму грандиозную победу в случае успеха и великие несчастья при неудаче. Но перед мысленным взором предстали картины каннского побоища и «Долины Костей», и страх растворился в ослепляющем сиянии гнева.

Заседание подходило к завершению. Сципион представил на утверждение сенату перечень мер по организации предстоящей кампании с указанием требуемых затрат, предварительно согласованных с квесторами. Он просил от государства не больше, чем любой другой консул для самой обычной войны. Особую статью составляли только расходы на флот, который, по его словам, и без того необходимо усилить, чтобы после войны стать великой средиземноморской державой. Такие выражения, как «после войны», шокировали сенаторов. Никто из них пока еще не смел заглядывать в будущее за столь высокий барьер, каким казался Карфаген, потому одних эта масштабность взглядов молодого консула восхищала, а других — возмущала. Но умеренность запросов консула на всех произвела благоприятное впечатление. Однако тут попросил слова Фабий Максим и решительно поднялся с места. По его облику Публий понял, что старик не сложил оружия и приготовил ему новый сюрприз. Сципион посмотрел на патриарха с восхищением.