Наваждение (СИ) - "Drugogomira"

Но стоило лишь её увидеть, как все его шаткие, зыбкие установки рухнули, полетели в тартарары, к чертям собачьим! Все его неимоверные усилия оказались напрасны, все его намерения смыты мощным приливом – её потерянным, подавленным видом, спрятанным взглядом. С желанием узнать, что же все-таки она делает в коридоре в это время, зачем стоит, чего или кого ждет, более невозможно совладать; в глазах темнеет, голову застилает туман. В очередной раз он ощущает себя, словно в собственном сне. Не убежал, да – не сумел. Настигнут, сбит с ног огромной волной и тонет. Захлёбывается, мгла окутывает сознание, растекается вокруг, парализует… Сердце угрожающе часто и сильно бьется в ребра, и тело отзывается на его отчаянные удары физической болью. Если он не узнает, оно, не выдержав такой изощренной над собой пытки, просто остановится.

Юре страшно – не за себя, ведь с собой уже всё, за неё страшно. Он не может! Не должен! Он должен быть сильнее собственной слабости!

Его слабость оказалась сильнее его воли. Каких-то пять минут назад врач не смог ей противостоять, и этого оказалось достаточно: ничтожных секунд ей хватило, чтобы его поработить и начать править безраздельно. От воли не осталось и тени. Пшик.

И пшика не осталось.

— Уже поздно, Ксения, подруга Ваша, должно быть, устала и наслаждается законным отдыхом.

«Что ты несешь? Отойди от неё! Иди к себе!»

Не может.

Ксюша вскинула на врача полный отчаяния взгляд. Два бездонных омута, в глубине которых ему вновь чудится далекий манящий свет. Сопротивление бесполезно. Сложить оружие, выбросить белый флаг. Капитулировать.

Биться до последнего…

— И что Вы мне предлагаете? — дрогнувшим голосом поинтересовалась она, — Я не справлюсь сама, не дотянусь… А вдруг там уже кошмар под ней, я же даже не могу посмотреть!

«Юра, пока не поздно – остановись! Уходи!!!»

Бесполезно. Ни воли, ни сил! В этих глазах он тонет, камнем идет ко дну. Его черта пересечена, темная сторона в нем одолела светлую и начала свое гордое победоносное шествие. Готовность сопротивляться слабеет с каждой секундой. Пусть голова всё еще пытается это сопротивление оказывать, но силы не равны: сердце и душа встали на сторону тьмы. Это желание, что летящий под откос локомотив, что шапка снега, сорвавшаяся с вершины горы и теперь несущаяся вниз сметающей все на своем пути лавиной. «Да» или «нет», он встретит эту лавину лицом к лицу – у подножия. «Да» или «нет», он под этой лавиной останется.

Он должен узнать, что она хотела ему сказать!

Плечи беспечно взлетают вверх и опускаются:

— Раз уж я всё равно уже здесь… Могу помочь. Думаю, это быстро.

.

.

.

«Ты!? Прямо сейчас!? Я же не выдержу…»

Тело пронзает такая крупная дрожь, в голову бьет такая ударная волна кипятка, что девушка с утроенной силой вцепляется ногтями в собственные руки, пытаясь удержаться в реальности через боль. Все вокруг погружается в вакуум, лишая легкие последних драгоценных капель кислорода. Ведь другого шанса сказать, другого шанса понять уже не представится. Она не понимает, сейчас она не понимает, готова ли к этому осознанию, действительно ли хочет знать правду. Что с ней потом будет?

«Просто поможет снять и всё.

Убедишься, наконец, что всё себе придумала… Давай, убедись!»

— Л-ладно. Давайте…

«Что ты творишь!? Очнись! Скажи, что передумал! Не ходи за ней!!! Не делай этого!»

— Тогда пойдемте в Вашу ванную, Ксения. Снимем мы сейчас эту плёнку.

Пала.

Пал.

Расстегнув верхние пуговицы и скинув рубашку с плеч на локти, вцепившись в льняную ткань и сжимая её в районе груди левой рукой, Ксюша как загипнотизированная наблюдает в зеркало за тем, как прямо за ее спиной, буквально в пяти-десяти сантиметрах, Юра очень аккуратно поддевает пленку пальцами. Касается кожи то тут, то там. Прикосновения тактичны, но оставляют ожоги… Он полностью отдался процессу, упрямо не поднимает глаз, и она не видит выражения его лица – лишь хмурящиеся брови и разрезающие лоб морщинки. Теплое дыхание щекочет шею, пронзающие тело ощущения едва возможно терпеть, и девушка медленно сходит с ума; ей хочется закрыть глаза и так остаться. Остановиться в этом моменте. Замереть навсегда. Умереть в его руках.

Пальцы захватывают края, и врач осторожно, медленно стягивает пленку снизу вверх. По освобожденному от защиты участку кожи растекается прохлада, а по позвонкам – ток; тягучее, вязкое молчание топит. В этой говорящей тишине она слышит лишь гулкий стук собственного сердца и его прерывистое дыхание.

Тени взывают к ней, настигают её, окутывают её, накрывают… Бежать больше некуда, она загнана, её поймали… ...Слишком поздно… Воздух… Рассудок потерян, у неё не осталось ни малейших сил на сопротивление. Она не хочет сопротивляться, ей всё равно, что с ней будет потом. Это будет потом.

Where can I go / When the shadows are calling / Shadows are calling me?

What can I do? / When it’s pulling me under / Pulling me underneath?

It’s getting close

I lose control

It’s taking over…

В воздухе висит единственный вопрос без ответа. Один на двоих.

— Теперь нужно промыть, — почти что шепчет Юра, и, не сходя с места, не поднимая глаз, наощупь тянется через её плечо к полотенцу. — Намочите. Хотя – нет. Подождите.

Срывается из ванной куда-то, пропадая чёрт знает, на сколько. Грудь вздымается и опускается, воздуха вокруг так ничтожно мало, его весь выкачали. Ей сегодня весь день нечем дышать. Она нутром чует, что всё происходившее и происходящее с ней в его присутствии – это не то, что не предел, это не то, что прелюдия – это даже не зачин. С силой стискивает зубы, и губы превращаются в тонкую линию, скулы прорисовываются так четко – хоть рисуй. Пальцы в остервенении вцепились в льняную ткань рубашки, прихватывая края в районе груди, чтобы не упала. Теперь она помнется.

Добровольно отправила себя на казнь, хотела убедиться, что «нет». Он – скала. Убедилась!? Хотела посмотреть, что с ней будет. Посмотрела!? Ей же всё мало, всё мало с ним ощущений! Мазохистка конченная!

«Давай! Добивай себя!»

Если бы она тогда, полгода назад, наплевав на уязвленное самолюбие, настояла бы на своем, кто знает? Может сейчас они бы были очень счастливы вместе. Она предпочла оскорбиться и уйти с гордо вздернутым носом. А как ещё, когда тебе говорят, что всё это – пустое и никому не поможет? Тогда он был для неё никем, она отпустила его легко… Сейчас… Он нужен ей больше воздуха. Без воздуха она, по крайней мере, как-то справляется; он же стал её смыслом по утрам открывать глаза. Ксения захлебывается в собственном бессилии, ненавидит себя за свою бесхребетность – что тогда, что сейчас. Картинки семимесячной давности стоят перед глазами, и тело отзывается слабеющими ногами, зашкаливающим сердцебиением, немеющими пальцами. Нутро плавится.

Наконец, Юра вновь появляется в дверном проеме – с пачкой стерильных влажных салфеток, что лежала на столике у дивана, и купленной в салоне мазью, брошенной ею там же. Вновь смотрит куда угодно, но только не на неё, не на отражение в зеркале. Она, напротив, не может оторвать от него глаз. Её в нём завораживает и настораживает абсолютно всё. Рваные движения, упорно опущенный взгляд… Волосы лежат иначе, не так, как лежали пять минут назад: взъерошены и наспех приглажены пальцами.

— Продолжим, — произносит он глухо, — Потерпите немного, Ксения.

Салфетки касаются кожи, и по телу разбегается очередной табун мурашек. Салфетки холодные, но кожа горит. Аккуратными, легкими, выверенными движениями врач проходится по рисунку, убирая остатки суковицы и клея, хмурясь при этом все сильнее, склоняя голову всё ниже.

— Её надо промыть с мылом и нанести мазь. Разворачивайтесь к раковине спиной, — голос хриплый и тихий, и Ксении чудится, что спокойствие его – фальшивое; чудится, что дыхание участилось. Её затягивает в омут… Всё, как в тумане… Её словно опоили… Ей уже не спрятаться, не скрыться от себя самой.