Александра Федоровна. Последняя русская императрица - Павел Мурузи

В своем личном дневнике, который самым чудесным об­разом был обнаружен, правда только во фрагментарном виде, в некоторых опубликованных книжках ясно просле­живается его самоотречение во имя народа, который и тог­да не знал, да и сейчас, по-видимому, не знает, как он его любил и как старался быть достойным его, несмотря на все усилия врагов его унизить. Он писал: «Повсюду вокруг меня — измена, трусость, обман».

Для чего после этого заставлять нас поверить в его безза­ботность, равнодушие, в его помутившийся от напряжения и усталости ум, в то, что он был не в силах постичь всю глу­бину переживаемой империей драмы. Ах, бросьте, господа!

Напротив, нужно говорить о ясности ума Николая, ко­торый вдали от жены и детей, сумел точно определить воз­никшее перед ним препятствие, и он погружался в молит­ву, чтобы обрести душевный покой. Его погруженная в мер­твую тишину штаб-квартира, навевала отходную, утрату всех надежд, напоминала театр, в котором разыгрывался после­дний акт трагедии, а все декорации сцен ненависти находи­лись там, в русской столице. В Петрограде нет хлеба, нет дров. Народ страдает.

По широким улицам проходили народные шествия, люди громко кричали: «Хлеба... хлеба!»

Другие с глазами, налившимися кровью, орали: «Мир! Дай нам мир, Николай!»

На некоторых площадях собирались пьяные матросы, раненые солдаты. На Невском все подхватывали «Рабочую Марсельезу». Там собрались главные зачинщики восстания. От этих людей с покрасневшими рожами несло водкой, вы­ходит, они не были такими уж несчастными.

Их вопли только подстрекали толпу.

Все хлебные лавки были разграблены, не больше повез­ло и магазинам. Некоторые районы города пострадали от анархии больше, чем другие, — особенно Выборгский и Ва­сильевский Остров.

Германская пропаганда была организована на широкую ногу. Хорошо оплачиваемые подрывные элементы влекли за собой это большое стадо баранов. Толпа орала: «Долой вой­ну! Долой Германию! Долой царя!»

Несколько рабочих было убито подоспевшим казачьим отрядом. На перекрестках улиц возникали перестрелки. Толпа разбегаласьпо всем направлениям, все кричали: «На дворец! На дворец!»

Эти банды пьяных не понимали, что делают, и, приняв большой красивый магазин за резиденцию царя, принялись его грабить. Положение ухудшалось с каждым часом.

В тот же день царь сел в свой поезд, чтобы ехать в Цар­ское Село. Он понимал, что теперь ему самому придется быть втянутым в эту трагедию, которая начинала разыгры­ваться вокруг него; но сейчас его больше всего тревожило по­ложение жены и детей. Он знал, что сейчас они одни в боль­шом Александровском дворце. И эта мысль терзала его.

И сейчас он вновь обращался к своей православной вере, памятуя, что любовь способна творить чудеса, и теперь нуж­но было во что бы то ни стало преодолеть это враждебное пространство и подчинить своей императорской воле невоз­можное.

Был солнечный, яркий зимний день, и лучи его прони­кали через окно вагона. Поезд уверенно, не сбавляя ско­рость, катил по рельсам. После полудня позади осталась Вязьма, за ней Ржев, а вечером он миновал Лихославль.

В 2 часа ночи 14 марта царский поезд, прибывший в Ма­лую Вишеру, расположенную всего в двухстах верстах от сто­лицы, вдруг замедлил ход. Один офицер, поднявшийся в вагон императора, сообщил ему, что революционно настро­енные солдаты с пушками и пулеметами преградили путь. Любань и Тосно в руках восставших. Поскольку прямой путь в Петроград и Царское Село был отрезан, царский поезд мог дальше следовать по трем направлениям; либо повернуть на восток, на Москву, либо на юг, на Могилев, либо на запад, на Псков, где находился штаб Северного фронта под командованием генерала Рузского. Во время обсуждения решили выбрать последнее направление. Царь согласился и сказал: «Итак, на Псков».

В восемь часов вечера царский поезд медленно въехал на Псковский вокзал. Никакого почетного караула на перро­не не было. Императора встречали генерал Алексеев и его заместитель генерал Данилов. Царь, еще не зная, что Рузс­кий его тоже предал, отобедал вместе с ним. Ему сообщили, что в руках восставших оказались еще Гатчина и Луга. Рузс­кий , поднявшись в вагон царя, сообщил ему угрожающие новости: гарнизон Петрограда и Царского Села 8ышел из повиновения, включая его личную гвардию, казачий эскорт и гвардейский экипаж, которые во главе с великим князем Кириллом Владимировичем ушли из Царского Села. Сооб­щение о предательстве его личной гвардии стало для Нико­лая тяжелым ударом.

Слушая доклад Рузского, царь принял решение. Он по­просил генерала телеграфировать Родзянко и согласиться с тем, от чего долго отказывался: создание правительства, приемлемого для Думы, которое будет наделено всеми пол­номочиями для экстренного решения всех проблем государ­ства. Рузский поспешил к телеграфу.

Но в Петрограде уже было сформировано Временное правительство. Дума с Советами договорились о том, что Николай должен отречься от престола в пользу своего сына, а великий князь Михаил, брат царя, станет регентом. Для решения этого вопроса лидеру нового правительства уста­новили контакты с командующими армий на всех фронтах. Утром 15 марта ответы командующих были получены в Ставке генералом Алексеевым и переданы Рузскому в Псков. Мнение всех было единодушным: Николай должен отречься.

В Пскове после раннего утреннего завтрака Рузский по­ложил на стол перед императором результаты телеграфного опроса генералов. Николай был потрясен. Он побледнел.

В вагоне стояла мертвая тишина. Никто не разговаривал, все присутствующие затаили дыхание.

Неожиданно, резким движением он отвернулся от окна и спокойным, твердым голосом заявил: «Господа, я решил отказаться от трона в пользу своего сына Алексея». Ни­колай перекрестился, все остальные последовали его при­меру.

— Я благодарю вас, господа, за безупречную и верную службу. Надеюсь, что вы будете так же ревностно служить моему сыну.

Текст отречения, составленный в Ставке под руковод­ством генерала Алексеева, передали царю. Николай подпи­сал его, — документ был датирован 15 марта (по новому сти­лю) тремя часами пополудни. При подписании его присут­ствовали два члена Думы, — Гучков и Шульгин, — в качестве свидетелей. Они должны были доставить его рано утром на следующий день в Петроград. Все было сделано наилучшим образом, точно по сценарию. Царь, подписывал этот важ­ный документ еше и потому, что не хотел устраивать крова­вой бойни на улицах Петрограда, он понимал, что каждая минута промедления погружала его страну в пучину брато­убийственной войны.