Ледяная трилогия - Владимир Сорокин

Старик зевнул и моментально захрапел.

– Все. – Стоящая у двери Дина подошла к старику, поправила одеяло.

Он очень громко храпел, открыв рот. Голова его тряслась на подушке. Запертая наверху собака, услышав его храп, заскулила сильнее.

Ольга убрала диктофон, встала. Не понимающий по-русски Бьорн тоже встал.

– Скажите, Дина, из этих двух тысяч кто-нибудь выжил?

– Да. – Дина забрала у гостей пустые стаканы. – В Израиле он встретил двоих. Лет пятнадцать тому назад. Но где они сейчас – не знаю.

– А он пытался узнать – что все это было? Зачем их отбирали в эти два барака, везли, а потом отпустили?

– Да, да… – забормотала Дина, – конечно, пытался… Извините, мне надо выйти с собакой.

Она открыла дверь и побежала наверх по узкой деревянной лестнице. Где-то наверху открылась дверь, и молодой женский голос гневно произнес:

– Эйн гвулёт ле эгоцентриют шелхах! [14]

– Ат ло роа ше бау элейну? [15] – ответила Дина, отперла собаку. – Пошли, Файфер.

Собака оказалась большим черно-шелковистым мастифом. На толстом поводке Дина повела его вниз по лестнице. Ольга и Бьорн тоже спустились вниз.

– И что же выяснил ваш отец? – спросила Ольга, поднимая свою сумку.

– Он выяснил… – Дина отперла дверь, и собака, дернув за поводок, буквально вырвала ее из прихожей на улицу.

– Амод! Льяди! [16] – закричала Дина, борясь с собакой.

Ольга и Бьорн со своими вещами вышли на улицу. Солнце пекло.

– И что же он выяснил? – Ольга опустила сумку на белый и горячий тротуар, сощурилась от слепящего солнца.

– Что голубоглазых евреев отбирали по личному приказу начальника лагеря.

– Для чего?

– Письменного обоснования не было… – Собака уносила Дину вниз по улице. – В общем, это какой-то немецкий бред…

– А об этом писали?

– Что?

Люкарня в мансарде открылась, высунулась кудрявая девушка, громко крикнула:

– Има шели энохит! [17]

И захлопнула люкарню. Дина махнула рукой, борясь с хрипящей собакой.

– Об этом писали? В газетах? Или где-то? – крикнула Ольга Дине.

– Что?

– Об этом писали?!

– Да… но никто не понял… ах, ты…

– Что?

– Никто так и не понял – что это было… и… и… льяди! льяди!.. и зачем это было нужно! – крикнула, балансируя, Дина и скрылась за поворотом.

Ольга оглянулась на дом. Даже на улице было слышен громкий храп старика.

– Что она сказала? – спросил Бьорн.

Ольга вздохнула, надела черные очки.

– Что она сказала? – снова спросил Бьорн.

– Что жизнь невозможно повернуть назад… – пробормотала Ольга по-русски, замечая впереди такси. – Ладно, поехали в отель.

В машине Ольге стало холодно от кондиционера, Бьорн расспрашивал ее, она вздыхала, бормоча «после, все после».

Забронированный ею через Интернет отель «Прима Астор» находился метрах в ста от моря. Ольга заметила, что море гладкое и спокойное. Они разместились на одном этаже, в маленьких одноместных номерах. Приняв душ, переодевшись в льняную блузку и полосатые шорты, Ольга пригласила Бьорна к себе, усадила его на единственный стул, сама уселась на кровати и перевела ему записанный на диктофон монолог старика. Швед выслушал его молча и напряженно, держа кулаки на коленях. Потом зашевелил большими ногами и длинными руками, оттопырил нижнюю губу и глубокомысленно произнес:

– Это похоже на правду. Мы должны серьезно задуматься.

– Крепко сказано! – иронично кивнула Ольга, доставая сигарету из пачки и закуривая.

– Вам кажется, что я слишком… – начал он, но Ольга перебила его:

– Мне уже ничего не кажется. – Она потерла переносицу. – Знаешь, Бьорн, я, во-первых, не люблю жару, а во-вторых, у меня джет-лег.

– У меня есть таблетки. Я уже принял.

– Отлично. Тогда ты пойдешь к себе и часа на полтора серьезно задумаешься. А я посплю. Оkay?

– Okay. – Он встал, виновато улыбнулся и вышел.

Ольга докурила, задернула зеленую штору, разобрала постель, разделась догола и легла, накрывшись простыней. Кондишен тихо урчал над дверью.

«Сонная болезнь… – подумала Ольга, водя ладонью по прохладной и свежей простыне. – А ведь это лучше, чем бессонная болезнь…»

Она тронула рукой свой живот. Тело устало за последние сутки.

«Два барака. Два барака… – Пальцы коснулись пупка, поползли выше. – Два барака в чистом поле… ни надежды и ни горя… Господи, зачем я сюда приехала…»

Пальцы тронули шрам на груди, небольшую впадину в грудной кости.

«Бумажка. Из-под селедки. Это хорошо. Надо бы и мне завести такую. И на ночь расправлять… Жизнь комкает…»

Она заснула. Ей приснился Тод Белью, топ-менеджер из отдела элитных кухонь, голый и невероятно худой. Он ходил по залу с железной палкой и, бормоча что-то на иврите, стучал по кухонным гарнитурам, пробуя их на прочность.

Ольга проснулась от телефонного звонка. Открыла глаза. В номере было по-вечернему сумрачно. Звонил телефон на тумбочке у кровати. Она сняла трубку:

– Да.

– Это Бьорн. Ольга, уже 20.07.

– Господи… всё, встаю.

Она приняла душ, привела себя в порядок. И через пять минут постучала в дверь Бьорна. Вскоре они сидели в небольшом ресторанчике неподалеку от отеля. Бьорн заказал себе местного пива и баранину на ребрах. Ольга взяла тост с курицей, воды и кофе. Есть ей не очень хотелось.

– Ну, ты задумался серьезно? – спросила она, гася сигарету в глиняной пепельнице.

– Да. Мне кажется, что это те же люди, что похитили нас и наших родных.

– Значит, они были и до войны?

– Да.

– А что это за изможденные старик со старухой?

– Не знаю. Возможно, это их руководители. – Он отхлебнул пива.

Ольга посмотрела на полоску пены, оставшуюся над его верхней губой. Он заметил, приложил к губам салфетку:

– Наверно, это как-то связано с фашизмом.

– Как?

– Не знаю. Но и те тогда, и мы сейчас – голубоглазые и светловолосые. А у фашистов была идея нордической расы.

– Белокурая бестия?

– Да. Белокурая бестия.

– Но в бараках были евреи. Фашисты ненавидели нас, уничтожали. И я тоже еврейка. И мои родители тоже были евреями.

Бьорн вздохнул:

– Это странно. Но все равно, Ольга, мне кажется, это как-то связано с фашизмом.

Ольга закурила новую сигарету.

– Не знаю… Нас с родителями похитили трое голубоглазых. Один был блондин, это точно, а двое, по-моему, крашеные. Потом, когда они били меня этим ледяным молотком, то говорили одно и то же: говори сердцем. До тех пор, пока я не отключилась. При чем здесь фашизм?

– Не знаю. Интуиция.

Ольга усмехнулась.

– Это смешно, понимаю. Но пока интуиция – единственное, что у нас есть. Больше нет ничего.

– Интуиция! – зло фыркнула Ольга. – Средь бела дня какие-то уроды похищают людей, забивают их до смерти. Исчезают. Никто не знает, кто они! Полиция называет цифры ежегодно пропадающих людей. Статистика! Это нормально?

– Это ненормально. Когда я рассказал про все в полиции, мне долго не верили. Молот изо льда! «Говори сердцем…» Они долго переглядывались, думали, что я чокнутый.

– Мне тоже не верили… Потом провели экспертизу ранений. У меня и у… (она запнулась) у папы и мамы. У них грудины были совершенно разбиты. А у меня только ребро и выбит кусочек кости. Когда меня нашли, рядом была лужа. Лед, которым нас били, растаял.

– А я сперва подумал, что это стекло. Он в первый раз ударил не очень сильно. Потом, когда молот треснул, я понял – это лед. И тоже осталась лужа. Не только воды.

Он посмотрел на свою огромную ладонь, сжал ее в кулак и разжал:

– Там была не только вода. У брата горлом пошла кровь. Кровь… много крови. И моей тоже.

Они замолчали.

В этот момент полноватый официант принес большое блюдо с жареной бараниной и поставил перед Бьорном. Ольга глянула на шипящее, сочащееся мясо. Подняла глаза на официанта:

– У вас есть русская водка?

– Конечно! – улыбнулся официант. – Две порции?

– Принесите… – задумалась она, – бутылку.

Официант кивнул, не удивившись, и вернулся с запотевшей бутылкой «Столичной» и двумя стаканчиками. Ольга молча разлила водку в стаканчики, взяла свой. Бьорн протянул пальцы, и стаканчик исчез в его длани.

Ольга скосила глаза на соседний столик. Там сидели трое смуглых пожилых евреев и неторопливо ужинали.

– Всего четыре месяца прошло, а я… не могу поверить, – произнесла Ольга. – Все это… сон какой-то. Очень муторный. Очень… очень… Ненавижу!

И выпила залпом водку.

Бьорн вздохнул:

– А я уже поверил. Когда брата похоронили, я пришел в его комнату. Там был дневник, я никогда не читал его. Я сломал замочек, открыл дневник. Он записал в тот день: «Сегодня в Гётеборге опять мое любимое небо, цвета синего корунда. Значит, будет удачный день». После этого я поверил, что Томаса больше нет. Нет моего младшего брата.

Он вздохнул и выпил свою водку.

– Синий корунд… что это? Камень?

– Да. Брат учился на геологическом. Он хорошо знал камни. Он говорил, что у меня глаза похожи на александрит, а у него на аквамарин.