Механическое сердце. Черный принц - Карина Демина

Отец злился.

Говорил, что Марта безрукая, никчемная… отдал… вот ведь, старого герцога Марта помнит распрекрасно, и свой перед ним страх, и зеленый охотничий пиджак, и высокие сапоги, которые начищали гуталином, а сверху покрывали тонким слоем воска… и бриджи с кожаными нашлепками на коленях, и даже лицо - сухое, породистое…

…Ульне на него похожа, а Марта вот другая.

И собственным родителям в памяти ее не досталось места.

Нет, вертится в голове что-то смутное, пустое… грязный фартук, о который отец вытирал руки и ножи, прилавок, покрытый жирной пленкой. Его полагалось скоблить раз в три дня, и Марта ненавидела эту работу. Жир отходил туго, а руки и вовсе отмыть было невозможно. Помнится топор с полукруглым темным клинком, старая колода, набор мясницких ножей, всегда начищенных до блеска… матушкины руки, ловко перебирающие кишки… и тяжелая чугунная мясорубка, провернуть которую у Марты сил не хватало.

Никчемная.

Она сунула за щеку печенье, стараясь жевать тихо, чтобы не потревожить Ульне. Та же завозилась, заметалась в постели, вцепилась в простыни, выгибаясь. И сквозь стиснутые губы вырвался-таки стон.

- Водички? - Марта отложила вязание.

Высокий кувшин, стоявший рядом с камином, нагрелся с одной стороны. Стекло стало мутным, и вода в кувшине гляделась грязной.

Пахла она неприятно.

И Марта, наполнив стакан, попробовала - кислая… это от порошков, которые оставил доктор, а может, мерещится. Сама Марта тоже немолода, и как знать, когда ее собственный срок наступит.

- Пей, дорогая, - Марте пришлось забраться на кровать с ногами, подхватив широкий подол ночной рубахи. Ноги тонули в перине, Марта с трудом удерживала равновесие и вода, расплескавшись, текла по рукам, наполняла рукава. - Пей.

Ей пришлось поддерживать голову Ульне и прижимать край стакана к вялым губам. Ульне глотала, но как-то мелко, часто, и вода выливалась из полуоткрытого рта.

Нехорошо.

Марта отерла рот подруги подолом и, глянув в мутные беспамятные глаза, велела:

- Спи, а то этот… волнуется.

И вправду волнуется, точно о родной матери… о делах своих важных позабывши, полночи просидел рядом с Ульне, за руку держал, рассказывал что-то тихим шепотом, гладил стиснутые тонкие пальцы. А ногти-то посинели - верный признак, что вскоре отойдет.

Марта покачала головой и на четвереньках, некрасиво оттопырив зад, попятилась. С кровати сползала тяжело, мешал живот.

…доктор пугал, что с весом к Марте придет грудная жаба, но не сбылось… а вот Ульне, на что тоща, да помирает… жаль, и не по себе - а ну как Марту следом отправят? С этого-то станется… злой, холодный, и нежность его к Ульне непритворная пугает больше гнева.

Одной крови?

Одной души, половинчатой, которой не хватит на многих.

- Тод… - прошептала Ульне.

Надо же, вспомнила… сколько лет она запрещала произносить это имя, отмахивалась, бежала, стоило Марте заговорить о… или кричать начинала. А тут вдруг…

…матушка Марты перед смертью все какого-то Гестаса звала, да так жалобно, отец же злился и пил… это она помнит, гранитные красные руки с черной каймой под ногтями, и стакан, заросший жиром. Бутылку у ног. Запах хвои…

…а платья траурного у Марты нет.

Спицы вновь подхватывают петлю за петлей, вяжут, вывязывают. И покалывает под грудью собственное сердце. Оно видится Марте засаленным, грязным, скреби - не отскребешь.

Она и не пытается.

Трусовата с рождения, и тут, в Шеффолк-холле оказавшись - старый герцог самолично приехал за Мартой - долго робела, не смея рта открыть. А Ульне все смеялась, простушкой звала.

…хорошие годы, светлые, казалось - вся жизнь впереди, в руках живет, трепещет дивной птицей… всего-то и надо - удержать.

- А помнишь, ты меня кататься повезла в парк? На бричке? - молчание сделалось невыносимым, и Марта заговорила. Она бросила взгляд на кровать, убеждаясь, что Ульне не спит.

Лежит, будто неживая. Темные руки на белом одеяле.

Темная шея.

Седые космы, которые расчесать бы надобно, но неохота, быть может, завтра… или потом, когда время придет.

- Ой и красота ж была! - Марта передвинула кресло поближе к кровати, так, чтобы видеть пустые глаза Ульне. Лежит и не моргает. Плохо ей?

Дед Марты, тот самый, который старому герцогу внучатым дедом приходился, после удара тоже лежал, не живым, не мертвым, колода колодой. Матушка за ним хорошо ходила, мыла каждую неделю, а по утрам протирала тело влажным полотенцем. Марту же заставляла деда кормить полужидкой овсяною кашей.

- Ты еще принарядилася вся! Платье, как сейчас помню, синее, что васильки… и волосы кучеряшками. Шляпку с вуалеткой… а на мне - соломенная. И юбка полосатая… ой, как я ее любила…

…деда было жалко.

А Ульне жалеть не получалось. Быть может, оттого, что знала Марта, какова она, дорогая подруга.

Холодная.

Обындевевшая зимняя душа, которая и живет-то не понять как… вон чего с муженьком-то учудила.

Спицы замерли, и Марта покосилась на шкаф.

Перекрестилась.

Отвернулась и вздохнула. Что ж теперь, не исправишь уже… был бы живой, Марта б попыталась, но сама-то поздно узнала, по запаху, который еще с бойни помнила…

…крыса, должно быть…

Казалось, сошла с ума от горя дорогая подруга, если, оскалившись, ответила:

- Твоя правда, точно крыса…

…мальчишку там закрыли наверняка… он же из этих, которые не люди, но хороший, теплый… живой. И девочка живая… у самой-то Марты не сложилось. Не хватило духу оставить Шеффолк-холл.

- И с нами еще военные знакомиться пытались… красавцы были… а ты сказала, что они не люди… и злая стала… ненавидела. С чего, Ульне? Скажи? Разве ж плохо тебе жилось?

Молчит.

И глаза прикрыла, но видно - злится.

- Сказала, чтоб я не смела и близко к этим подходить… а он мне букетик передал, ромашки и васильки… простенький, да… и на свидание позвал. Бегала ведь. Тебе ли не знать… ты ж меня насквозь, и молчала, хотя батюшка твой, узнай он, погнал бы поганой метлой.

Спицы мелькали, вывязывая ряд за рядом давно уже заученного узора…

- А ты молчала. И я, поверь, была благодарна тебе за молчание… потом он бежать предложил… и я спросила у тебя совета… зачем?

Клубок вырвался из пальцев, покатился по юбке, в складках застряв.

- До сих пор думаю, как бы оно, если бы поверила… а ты умела говорить… это я… простушка, ты же… колола словами… кто я для него? Бросит… поиграет и бросит… какая любовь, он ведь из этих… пусть всего наполовину, но…

Ресницы Ульне дрогнули. И губы шелохнулись.

- Дура? - Марта давным-давно научилась читать по губам, по выражению лица, по тем знакам, которые изредка появлялись на мертвом лице Ульне. - Да, ты права, как есть дура… не потому, что поверила, а потому, что веры не хватило… прогнала, а он и ушел. Я все надеялась, что вернется, ждала, а ты… ты смеялась над этим моим… дура, точно. И потом Тод… я-то подумала, что он с этой своей сбежал, правда, все удивлялась, как это пустой ушел… а оно… шкаф твой.