Механическое сердце. Черный принц - Карина Демина

- Хорошо.

- И даже не спросишь, почему?

- Не спрошу. Меньше знаешь… дольше живешь, верно?

- Прекрати, - его тон изменился. - Я же обещал, что не трону тебя. Просто потерпи. Все закончится и…

- Когда?

- Скоро, Таннис. Очень скоро.

Он замолкает.

Исчезает. И тишина воцаряется надолго, Кейрен слушает ее, уже не ушами, но кожей, нервную, лживую, готовую в любой миг рассыпаться, как сыплются под его прикосновением шубы.

- Выходи, - Таннис открывает двери. - Он ушел и… вернется, но позже. Гостей встречает.

- Каких?

- Откуда мне знать? Ты же слышал. Тех, которых мне показывать не станет…

А вот Кейрен просто-напросто обязан взглянуть на них.

- Тебя заперли?

- Нет. Отсюда все равно не сбежать.

Ее голос, ее потухший взгляд и страх, который вернулся, тревожили. И Кейрен обнял эту странную беспокойную женщину, сказав:

- Я тебя вытащу, слышишь?

- Конечно.

Таннис солгала, глядя ему в глаза, улыбаясь.

- Возвращайся в постель. Он прав, тебе следует отдохнуть, - Кейрен поцеловал поблекшие веснушки на ее щеках. - Вот так… и глаза закрывай.

Он сидел рядом, держал ее за руку, слушая и дыхание, которое становилось более спокойным, глубоким, и древний одичалый дом.

Обернувшись, Кейрен ткнулся носом в раскрытую ладонь: не стоит волноваться.

Дверь и вправду была не заперта.

А коридор - темен.

И путеводной нитью по нему протянулся плесневелый запах Освальда Шеффолка. Этот запах вел, заставляя держаться в тени, прислушиваться к ночным шорохам и скрипам, тяжелым вздохам где-то рядом, к урчанию труб и стону камня, который воевал с зимой.

Ветру.

Воде, что срываясь с острия каменной иглы, разбивалась о подоконник.

Тускло мерцали в нишах рыцарские доспехи, следили за Кейреном через щели забрал. Поворот.

Лестница.

Химеры. Снова рыцари, накренившиеся в проход. И секира с широким полулунным клинком опасно целит в Кейрена.

Копья. Арбалеты и щиты древние, выщербленные, а порой и вовсе расколотые. Гладкие шлемы и шлемы узорчатые, турнирные, украшенные рогами и плюмажами, эти вызывающе сияют свежей позолотой. Стяги. Знамена и пыльные гобелены…

…и след, который исчезает за двустворчатой дверью.

Личные покои герцога Шеффолка. И голос его, тихий, пожалуй, в человеческом обличье Кейрен не уловил бы ни слова.

- …дорогая, ты ведешь себя неразумно, - в этом голосе - бесконечное терпение. И мягкий укор. Забота.

- Я веду себя неразумно? - женщина пылает гневом. - Это ты притащил сюда свою шлюху! И носишься с нею, как…

- Прекрати.

- Почему? Я твоя жена, и разве не заслуживаю толики уважения?

- Заслуживаешь.

- Тогда почему она здесь? Почему она все еще… жива? Не отворачивайся, Освальд! Я знаю, что эта девица для тебя опасна.

- Откуда, интересно?

- Грент сказал.

- Грент становится чересчур болтлив.

- Мы сейчас не о нем, верно, - женщина уже почти шепчет, но шепот ее - змеиный, злой. - Мы говорим о женщине, которой не должно здесь быть… вообще не должно быть… а она есть. Живет. Сидит за одним столом со мной. Имеет наглость смотреть мне в глаза и…

- Милая, ты забываешься.

- Это ты забываешься, Освальд. Кем бы ты был без денег моего отца? Нищим герцогом, который…

- Прекрати.

- Не собираюсь…

- А подслушивать нехорошо, - раздалось за спиной, и Кейрен крутанулся, оскалившись. - Но я почему-то не удивлен… знаете, отвык удивляться.

Тот, кто стоял в полутемном коридоре, подслеповато щурясь, не был человеком.

- Жизнь так многообразна, - произнес он, поправляя черные нарукавники. И медленно, осторожно протянул руку к Кейрену.

- У вас очень хищный запах.

С раскрытой ладони, опутанной проволокой, слетела искра. Кейрен отпрянул, но искра коснулась чешуи.

- Жаль, что нельзя вас просто убить… пока…

Холод. Оглушающий парализующий холод.

Судорога сводит мышцы, бросая на пол, выворачивая наизнанку. И Кейрен пытается удержаться, но хрипит, воет, кажется, катается по полу. Когти вязнут в камне, и хрупкие человеческие пальцы хрустят.

- Надо же, какие гости, - кто-то пинком отбрасывает к стене. - Вот что тебе неймется-то?

Рука в волосах.

Лицо напротив лица, не лицо, но белое расплывшееся пятно, на котором не получается сфокусировать взгляд. И ответить тоже не выйдет, губы дрожат.

Кажется, вырвет.

Или нет.

Но дышать тяжело, Кейрен забыл, как правильно. Вдох и выдох… или выдох, снова выдох. Воздуха мало, и каждый глоток отвоевывать приходится.

- Его нельзя трогать, - раздается над ухом. - Поверьте, о его смерти узнают сразу. А это - хороший предлог.

- Что ж, значит, пока поживет… надолго его?

- Не знаю, - Кейрену оттянули веки, но слепота не прошла. - Это экспериментальный образец…

Пальцы прижались к шее.

- Брадикардия… и рефлекс зрачка выражен слабо. Интересный эффект. Вы не возражаете, если я с ним еще немного… поэкспериментирую.

- Позже, - резко оборвал Освальд. - Сначала дело, а потом экспериментируйте себе на здоровье.

- Спасибо.

Это было сказано с явной насмешкой.

Человек полагал, что использует пса. Пес считал, что пользуется возможностями человека. Но оба они определенно сошли с ума, иначе… зачем?

Об этом Кейрен думал, когда его тащили.

И еще о мертвых розах, которыми отчетливо воняло вокруг. О подземелье и Таннис… обещал вернуться, и получается, что слово не сдержал. За ним, следовало признать, водится подобное… нехорошо.

Ступеньки высокие.

Много-много высоких ступенек. И опереться не выходит, тело все еще чужое, но хотя бы дышать наново Кейрен научился. Оказывается, дышать - это просто.

Жить - чуть сложнее.

Но у него тоже получится, он точно знает, чего ради стоит жить.

Глава 28

Таннис слышала, как он уходит.

И заставила себя лежать, притворяясь спящей. Она подтянула колени к груди и, закрыв рот кулаком, завыла.

…Господь, который есть, на небе ли, под землею ли, в огненных косах исконных жил, но пусть у Кейрена получится выжить. Таннис молиться не умела, когда-то, давным-давно, в жизни даже не прошлой, но позапрошлой, где матушка посещала церковь, Таннис учили словам молитвы. И она что-то помнит про бога и хлеб, но после хлеба стало не хватать, а для бога и вовсе не осталось в жизни места.

Наверное, она и просить-то не имеет права. Таннис сколько лет в церковь не заглядывала, и прошлый-то год, когда за родителей свечки купила, не считается. Она только зашла и сразу, почитай, назад, до того страшно, душно ей показалось.

Перевернувшись на спину, она уставилась в черный балдахин.