Из истории русской, советской и постсоветской цензуры - Павел Рейфман

Подобные же взгляды высказывала редакция «Современника». В № 3 за 62 г. напечатано письмо в редакцию журнала Н-ена (Н. Л. Тиблена) «По делу о преобразовании цензуры“. Автор так отвечал на призыв председателя комиссии Оболенского к обсуждению вопроса о цензуре: по разным причинам надо сомневаться в полезности участия литературы в этом деле; слишком велико различие взглядов сторон на цензуру вообще; в самом основании вопроса; в таком случае всякое обсуждение делается невозможным; неизвестно, чего хочет комиссия; может быть хочет ознакомиться с мнением одного только направления; тогда другому мнению нет надобности и заявлять о себе» (199).

И как бы разъяснением позиции «другого мнения» в том же номере опубликована статья Чернышевского «Французские законы по делам книгопечатания». В ней еще более акцентировалась мысль, сформулированная Писаревым, о несовместимости русского самодержавия и свободы печати. На первый взгляд, мнение Чернышевского значительно более консервативно, чем доводы, неоднократно выражаемые в либеральной и даже в охранительной печати. Выводу, что правительству не следует бояться свободы печати, Чернышевсий противопоставляет свой, диаметрально противоположный: у правительства есть все основания бояться проявления общественного мнения, оно правомерно принимает меры обуздания печати. Речь не идет о том, хорошо это или плохо, но это с точки зрения властей необходимо (в этом Чернышевский как бы единомышленник правительства) и неразрывно связано с самой основой правительственной политики: одно не может быть без другого. Если бы оказалось, что специальные законы «нужны у нас», то, признавая это, «мы вновь заслужили бы имя обскурантов, врагов прогресса, ненавистников свободы, панегиристов деспотизма». По словам Чернышевского, «добросовестное исследование этого вопроса „привело бы нас к ответу: да, они нужны“. Парадоксальная ситуация: либералы, даже реакционеры ратуют за свободу слова, а руководитель революционных демократов приходит к выводу о необходимости обуздания. За это ухватился один из крайне реакционных публицистов, Скарятин. Цитируя последние слова статьи Чернышевского, он комментировал их следующим образом: „Таков взгляд самого редактора журнала, который по странному смешению у нас слов и понятий, слывет в публике либеральнейшим. Поздравляем русскую печать, если г. Чернышевский доберется когда-нибудь до министерского портфеля“. Становиться министром Чернышевский не собирался. А вот несостоятельность надежд на то, что правительство даст свободу слова он хорошо понимал и разъяснял это своим читателям. Понимал он и другое: свободную мысль не задушить, и никакие меры, никакие цензурные преследования не спасут отжившего государственного устройства: „Нам кажется, что без достаточной причины не может произойти никакое потрясение или ниспровержение <…> если есть достаточные причины, то действие произойдет, как там не хлопочи об устранении способов и поводов произойти ему“. Чернышевский наивно верил, что условия для крушения деспотического порядка уже созрели. Утопичность такой веры, прочность „основ“ демонстрировало, в частности, сохранение цензуры, без которой существующее общественное устройство обойтись не может, какие бы формы это устройство не принимало. Это не означало, что не может быть другого устройства. Но в близком будущем оно. вроде бы, в России не предвиделось.

Правительственным постановлением 15 июня 62 г. „Современник“ приостановлен на 8 месяцев. Приостановлено и „Русское слово“. Как бы иллюстрация к работе комиссии Оболенского. После возобновления журналов в начале 63 г. в девятом (последнем) номере „Свистка“ (сатирическое приложение к № 4 „Современника“) опубликована заметка Змиева-Младенца (Салтыкова-Щедрина) „Цензор впопыхах. Лесть в виде грубости“: цензор читает статью об обсуждении в печати какого-то проекта (подразумевается и проект о цензуре) и не знает, что с ней делать, разрешить или запретить. Содержание статьи — пародия на реальные обсуждения: „И потому, принимая в соображение, что, в существе вещей, общество привлекается к обсуждению сего предмета в размерах весьма благонадежных, мы думаем, что упомянутый выше проект представляет залоги преуспеяния весьма изрядного“. Цензор так и не может разобраться в статье: то ли позволено, то ли нет. В конце жена рвет её, а малолетний Коля, сын цензора, кричит: «Блаво, мамася!» (Щедр.275-80).

О планах цензурных преобразований иронически высказывались и другие сатирические издания. В первую очередь «Искра». Но не только она. Например, «Гудок» сравнивал положение писателя в условиях предупредительной цензуры с собакой в наморднике, а в условиях карательной — с медведем, которого водят по ярмаркам, с кольцом в носу и подпиленными зубами; «Которая цензура лучше, представляем делать вывод самому читателю, что же до нас, то, по нашему мнению, — обе лучше». В «Искре» помещен рисунок с подписью «свобода тиснения» (т. е. печатанья): народ теснится у кабака, единственная свобода, ему доступная.

Но прервем рассказ о цензурных преобразованиях и остановимся на некоторых общих проблемах. Думается, что 62 год открывает новый период в истории русского общества и русской цензуры. Этот год является важным рубежом. По инерции еще проводятся реформы. В 64 г. — судебная, вероятно, самая прогрессивная и существенная (не считая отмены крепостного права): введен суд присяжных. Оформляются земские учреждения. Установлено местное самоуправление. Но все же с 1862 г., после пожаров и прокламаций, отчетливо заметен поворот к прошлому. Некоторые исследователи называют рубежом другие годы, 1863 или 1864. Каждый из этих годов и на самом деле, по тем или другим событиям, был в какой-то степени поворотным, но началось, по нашему мнению, именно с 1862 г. Именно этот год называет поворотным Герцен в «Былом и думах». Так же оценивает его и Салтыков-Щедрин. Именно в этот год начались аресты, процессы с суровыми приговорами, репрессии против наиболее прогрессивных изданий. «Да, я обязан быть веселым даже в то время, когда мне докладывают, что приятель мой М. исчез неизвестно куда из своей квартиры», — пишет Щедрин (40). А дальше пошло-поехало. Восстание 63 года в Польше. Покушение Каракозова на царя (66 г.). Покушение Березовского (67 г.). Начинается многолетняя охота на императора, завершившаяся в 81 г. убийством народовольцами Александра Второго. Ряд покушений и действий, направленных против крупных сановников и столь же длинный ряд правительственных мер, усиливающих реакцию. Дело Нечаева и другие политические процессы. Трудно даже сказать, где причина, где следствие. Одно рождает другое и наоборот.

Кратко о прокламациях и пожарах. Они во многом определяли действия властей, изменение общественной атмосферы. Прокламации появляются, в основном, с 60-го года, но особенно радикальные, резкие относятся как раз к 62 — му. В России в 61 г. выходят три номера журнала «Великорусс» В. А. Обручева. В 62 г. Обручев приговорен к каторжным работам (позднее, после возвращения, военная служба; дослужился до генерала). Прокламация «К молодому поколению» М. И. Михайлова (приговоре к 6 годам каторги; умер в Сибири). Прокламация «Молодая Россия», особенно радикальная и напугавшая власти (весна 62 г.). Она связана с именами П. Г. Зайчневского и П. Э. Аргиропуло. Первый провел около 20 лет на каторге, в тюрьмах и ссылке, остался верным своим радикальным взглядам. В 89 г. его вновь арестовали и сослали на 5 лет в Восточную Сибирь, откуда он вернулся в 95 г., незадолго до своей смерти (2 февраля 96 г.)). Его друг и единомышленник Аргиропуло, принимавший участие в создании и распространении «Молодой России», был приговорен к 2.5 годам содержания в «смирительном доме». Умер вскоре после выхода из него. Зайчневского же приговорили к 3 годам каторги и вечному поселению в Сибири. Ими была создана нелегальная типография в Москве (или в Рязанской губернии?) Зайчневский, студент физико-математического факультета Московского университета, был арестован летом 61 г. В заключении он пишет «Молодую Россию» и передает ее на волю. Ее напечатали в подпольной типографии и стали распространять в Москве, Петербурге, других городах. Содержание ее такое: Россия вступает в революционный период своего существования; ее население делится на две части с диаметрально противоположными интересами; усиливается ропот народа, угнетаемого и ограбленного; грабят все: помещики, чиновники, царь. Они опираются на сотни тысяч штыков; ограбленные и угнетенные — подавляющее большинство — это партия народа; ей противостоит небольшая кучка людей; во главе их — царь. В современном строе всё ложно, нелепо, от религии до семьи. Остается один выход — революция кровавая и неумолимая, которая всё изменит и погубит сторонников существующего порядка; «Мы не страшимся ее, хотя знаем, что прольется река крови, что погибнут, может быть, и невинные жертвы; мы предвидем все это и все-таки приветствуем ее наступление, мы готовы жертвовать лично своими головами, только пришла бы поскорее она, давно желанная!». Ссылки, аресты, расстрелы только увеличивают ненависть и приближают революцию. «Больше же ссылок, больше казней! — раздражайте, усиливайте негодование».