Сафьяновая шкатулка - Сурен Даниелович Каспаров

самом быстро меняющемся цвете моря, неба, нагромождения скал. Антону даже казалось, что он слышит ее. Он так и замер, стоя на гребне скалы, боясь шелохнуться, чтобы не вспугнуть ее, не рассеять очарования, никогда раньше не изведанного им. Это было какое-то волшебство…

И вдруг Антон понял то, чего не понимал еще несколько минут назад, сидя там, внизу, у подножия скалы. Анна, как никто другой, чувствует море — каждой клеточкой своего тела, каждой частичкой своего существа, — чувствует, ощущает, вбирает, впитывает в себя, наслаждаясь не просто морем, не просто водою, не просто глубиною и просторами, а самою сутью моря, его стихией, его естеством и свободной, неукротимой мощью… Это — редкое счастье. Оно дается далеко не всякому… И Антон смотрел на нее с каким-то суеверным, мистическим чувством, словно только что на его глазах сотворили чудо. И была высшая радость, которая бывает, когда неожиданно приобщаешься к чему-то большому и прекрасному…

И тогда ему захотелось увидеть это тело вблизи. Он ни о чем не думал — ему просто хотелось смотреть на него, как люди смотрят на скрипку великого музыканта или слепок с его руки. И, словно отклик на свой безмолвный зов, он услышал ее голос, который почти целый год каждый вечер слышал он по телефону и который до этой минуты был чужим и далеким и жил сам по себе. Теперь это был ее голос — голос девушки, купающейся сейчас в море. Девушку звали Анной.

— Антон!

— Что, Аня?

— Я иду!

— Иди!

— Я не могу!

— Почему?

— Ну, уходи за скалу!

— Аня!

— Ну, что?

— Не гони меня, Аня!

— Как тебе не стыдно!

— Мне не стыдно, Аня! Мне совсем не стыдно!

— Уходи сейчас же, слышишь!

— Я не могу, я хочу смотреть на тебя, Аня!

— Антон, милый, ну, я прошу тебя, умоляю, ты должен уйти!

Нет, она не догадывалась о чуде, сотворенном ею. Она была слишком щедра, чтобы помнить о мелочах. То был царственный жест, тут же забытый ею! Подарок богача, не знающего настоящую цену своему дару…

Антон медленно спустился со скалы, сел по другую ее сторону и закурил сигарету, дожидаясь, когда Аня закончит одеваться. Спустя минут десять она, уже одетая, вышла из-за камня, расчесывая свои волосы, еще влажные, потемневшие и тяжелые. В губах она сжимала шпильку от волос. Она не смотрела на Антона. И он не смотрел на нее. Он встал и сказал:

— Ну, пойдем?

— Да… Я только волосы приберу…

Они пошли вдоль берега моря — Антон впереди, Аня чуть поотстав от него. Уже почти совсем стемнело, лишь на западе небо было светлое; море, иссиня-черное, глухо плескалось, на мелких волнах вспыхивали редкие отсветы и тут же гасли. Сухой, остывающий от дневного зноя песок мягко хрустел под ногами.

Им надо было идти с полкилометра, чтобы добраться до автобусной стоянки. Они, не сговариваясь, выбрались на асфальт в шальной надежде встретить случайную машину. Где-то слева от дороги затрещала цикада, пробуя голос, и опять умолкла.

— Какая тишина, — сказала Аня.

— Да, — сказал Антон.

Аня чуть прибавила шагу и пошла рядом.

— Антон…

— Что?

— Тебя как будто подменили.

— Почему?

— Не знаю… Ты все время молчишь. Ты на меня сердишься?

— Нет.

— Я знаю, ты сердишься… Но все было так неожиданно. Ну, пожалуйста, не сердись на меня…

Антон остановился, первый раз посмотрел на нее. Она тоже остановилась, виновато опустив голову. Лицо ее в темноте расплывалось, но он чувствовал, что она исподлобья напряженно смотрит на него и что на ее губах играет улыбка, но это уже не та печальная, горестная улыбка, которую он видел днем на станции. Она уже другая, Антон не знал, какая именно, но знал, что она сейчас другая. Он хотел сказать, что и для него все это неожиданно, но не знал, как это сделать.

Он рассмеялся и сказал:

— Ты молодчина, Аня! Ты и сама не знаешь, какая ты молодчина! Ты сама этого не знаешь, и никто этого не знает! Я один знаю, Аня!

— Боже мой… — прошептала Аня и порывисто прижала руки к лицу, шагнула было назад, но Антон быстро обнял ее за плечи, отвел ее руки и стал целовать.

Анна покорно подставляла ему губы, лицо, шею, а слезы неудержимо текли по ее холодным от моря щекам, и она даже не пыталась сладить с ними…

…Очень общительный по натуре, я был нелюдим и слишком робок в общении с людьми. Если вокруг меня собиралось несколько человек, я предпочитал молчать и слушать, потому что каждая попытка быть активным в общей беседе неизменно заканчивалась для меня провалом: я всегда говорил либо не то, что надо, либо — это случалось чаще — не так, как надо, и видел вокруг себя вежливо-недоумевающие лица. Однажды зашел разговор о самом важном, что нужно каждому. Я сказал, что это — умение сделать пять шагов без посторонней помощи. Фраза в общем-то банальная и, вероятно, каждый из моих собеседников на моем месте сказал бы то же самое, но после моих слов почему-то наступила неловкая пауза, собеседники односложно согласились со мной… Потом я долго раздумывал, что же все-таки произошло. И понял, что дело было не в высказанной мной мысли, а в том, как я это сделал — излишне всерьез, когда надо было с оттенком легкого юмора, поскольку разговор шел в полушутливой форме: жить надо всерьез, но говорить о жизни серьезно не всегда уместно, и мои слова о пяти шагах в данном случае прозвучали диссонансом, сбили всех с тона и вызвали недоумение… Я ощупью докапывался до истин, которые люди хватали на лету. И мои открытия довели меня до цели, прямо противоположной моим стремлениям: вместо того чтобы научиться быть простым