Собрание сочинений. Т.13. Мечта. Человек-зверь - Эмиль Золя

Как-то вечером Жак застал Северину в слезах, увидя его, она не перестала плакать, напротив — разрыдалась еще сильнее и кинулась к нему на грудь. Случалось и раньше, что она плакала, но, как только он заключал ее в объятия, тут же успокаивалась, однако на сей раз он чувствовал, что чем сильнее прижимает ее к сердцу, тем в большее отчаяние она впадает. Жак был потрясен, он понял, что Северина так убивается потому, что она — всего лишь кроткая, мягкая женщина и не в силах сама нанести роковой удар; сжав ее голову ладонями и пристально глядя в полные слез глаза, он торжественно, как клятву, произнес:

— Прости меня и наберись терпения… Клянусь, скоро, как только смогу…

Она порывисто прижалась губами к его губам, будто стремилась скрепить этот обет, и они надолго слились в глубоком и страстном поцелуе.

В четверг, в девять вечера, в ужасных судорогах скончалась тетушка Фази; и тщетно Мизар, ожидавший возле постели больной минуты, когда она испустит дух, пытался прикрыть ей глаза: веки не опускались, голова одеревенела и чуть склонилась к плечу, словно покойница оглядывала комнату, верхняя туба слегка приподнялась и чудилось, будто умершая насмешливо ухмыляется. Одинокая свеча, укрепленная в углу, слабо мерцала. А вечерние поезда, которым и дела не было до этого еще не остывшего трупа, стремительно проносились мимо, и всякий раз неподвижное тело вздрагивало, а огонек свечи то вспыхивал, то замирал.

Спеша отделаться от Флоры, Мизар отправил ее в Дуанвиль — заявить о смерти матери. Она не могла возвратиться раньше одиннадцати, впереди — еще целых два часа. Он начал с того, что спокойно отрезал себе ломоть хлеба — от голода у него бурчало в животе, ведь он даже не пообедал из-за агонии, которой, казалось, конца не будет. Шуя хлеб, он шагал из угла в угол, расставляя по местам сдвинутые вещи. На него то и дело нападал кашель, и тогда он останавливался посреди комнаты, сгибаясь в три погибели; высохший и щуплый, с тусклым взглядом и бесцветными волосами, Мизар и сам походил на мертвеца, при взгляде на него всякий бы решил, что этому человеку недолго праздновать победу. Но как бы то ни было, а он погубил этакую бабищу, здоровую и красивую женщину, погубил, как жучок губит дуб; вот она лежит как скошенная, с нею покончено, ее больше нет, а он — он еще поскрипит. Тут он о чем-то вспомнил, опустился на колени и вытащил из-под кровати миску с пенистой водой, настоянной на отрубях и приготовленной для клизмы. С той поры, как Фази разгадала, что он подмешивает отраву в соль, Мизар стал всыпать крысиный яд в воду для промывания желудка; она, дура, не понимала, чего ей надо опасаться, и на сей раз получила всю порцию сполна! Выплеснув за дверью воду из миски, он возвратился, вытер губкой пол, покрытый какими-то пятнами. И чего она упрямилась? Думала, что всех умнее, вот и поплатилась! Коли муж и жена затеяли свару, коли один другому яму роет, а чужих в это не вмешивают, тут уж надо быть начеку! Он был горд собою и злорадно ухмылялся, сказав себе: она все опасалась, что ее заставят проглотить яд, а тем временем заполучила его через другое место. В эту минуту, точно вихрь, промчался курьерский поезд и с такой силой потряс приземистый домик, что даже привыкший к шуму Мизар вздрогнул и повернулся к окну. Ах да, это все тот же безостановочно мчащийся поток, люди, едущие с разных концов страны, они знать не знают тех, кто попадается им на пути, им на все наплевать — так они торопятся… И куда их только черт несет?! Поезд исчез вдали, опять наступила тягостная тишина, и тут Мизар опять увидел широко раскрытые глаза умершей, неподвижные зрачки словно следили за каждым его движением, а на губах застыла все та же насмешливая гримаса.

Всегда невозмутимый, Мизар почувствовал, как в нем закипает раздражение. Он отлично понимает, она говорит ему: «Ищи! Ищи!» Ведь не унесла же она с собою эту тысячу франков. Теперь она уже не будет ему мешать, и он в конце концов найдет деньги. Отчего она их ему добром не отдала? От скольких неприятностей они бы оба избавились… Мертвые глаза повсюду преследовали его: «Ищи! Ищи!» Он обвел взглядом комнату, которую не решался обыскивать при жизни жены. Прежде всего — шкаф; Мизар вытащил из-под подушки усопшей ключи, переворошил белье на полках, выбросил вещи из ящиков, а ящики вытащил, чтобы убедиться, нет ли за ними какого тайника. Ничего! Ничего! Тут он вспомнил о ночном столике, оторвал мраморную доску и перевернул столик — тщетно! Над камином на двух гвоздях было укреплено дешевенькое тонкое зеркало, он просунул за рамку узкую линейку, но оттуда полетели лишь черные хлопья пыли. «Ищи! Ищи!» Тогда, чтобы не видеть больше устремленных на него разверстых глаз, он опустился на четвереньки и принялся негромко выстукивать плитки пола, стараясь по звуку обнаружить полое место. Некоторые плитки были неплотно пригнаны, он выломал их. Ничего, опять ничего! Мизар поднялся с колен и вновь ощутил на себе взгляд покойницы; тогда он повернулся к ней, вперил взор в ее застывшие зрачки и снова заметил сведенные гримасой губы, она грозно усмехалась! Больше не оставалось сомнений — она издевалась над ним. «Ищи! Ищи!» Его бросило в жар, и он подошел к самой постели, в нем зародилось внезапное подозрение, и от этой кощунственной мысли его бескровное лицо побледнело еще сильнее. И с чего это он решил, что она не унесла с собой свою тысячу франков? Может, она именно так и задумала поступить! И тогда Мизар отважился сорвать с покойницы одеяло, он раздел ее догола и обследовал каждую складку тела. Она велит ему искать? Хорошо же, он так и сделает. Он обшарил всю постель, приподнял труп, ощупал простыню, разворошил волосы Фази, засунул руку по самое плечо в соломенный матрас. И снова ничего не нашел. «Ищи! Ищи!» С измятой подушки на него по-прежнему смотрели неподвижные глаза, в которых притаилась насмешка.

Дрожа от ярости, Мизар торопливо оправлял постель, и в это время в комнату вошла Флора — она уже возвратилась из Дуанвиля.

— Сказали послезавтра, в субботу, к одиннадцати, — объявила девушка.

Флора говорила о похоронах. При взгляде на запыхавшегося отчима, она тотчас же поняла, что он делал в ее отсутствие. С презрительным равнодушием она бросила:

— Напрасно стараетесь, вы их все равно не найдете.

В ее словах Мизару послышался вызов. Подступив к девушке, он прошипел сквозь зубы:

— Она их дала тебе? Ты знаешь, где они?

Флора только пожала плечами: «Неужели он думает, что мать могла кому бы то ни было отдать свои деньги, пусть даже дочери!»

— Скажете тоже — дала!.. В землю закопала, вот это вернее!.. Знайте, они там, ищите только лучше!

И широким жестом она указала на дом, огород с колодцем, железную дорогу, на раскинувшуюся кругом местность. Да, они там, в какой-нибудь дыре, где их никто никогда не сыщет… Не стесняясь присутствием девушки, Мизар, окончательно потерявший над собой власть, опять начал с озабоченным видом передвигать мебель и выстукивать стены; Флора, остановившись у окна, негромко проговорила, точно думая вслух:

— Чудесная ночь, такая теплынь!.. И звезды горят, светло как днем, потому я так быстро дошла… Утром встанет солнышко, и будет такой славный денек!

Несколько мгновений Флора стояла неподвижно, вперив взор в уснувшую даль, теплая апрельская ночь, несмотря ни на что, наполняла ее негой, навевала на нее смутные думы и еще сильнее растравляла терзавшую сердце рану. Но когда Мизар выскользнул из спальни и принялся исступленно шарить в кухне, она подошла к кровати и опустилась на стул, не сводя глаз с окаменевшего лица матери. В углу стола по-прежнему горела свеча, устремляя к потолку прямой и высокий язычок пламени. Промчался поезд, дом задрожал до основания.

Флора решила оставаться возле матери всю ночь, в голове у нее теснились разные мысли. Глядя на покойницу, она ненадолго освободилась от навязчивой идеи, которая неотступно преследовала ее и не оставляла в покое, когда она тихой звездной ночью шла в Дуанвиль и обратно. Душевное страдание уступило теперь место изумлению: почему смерть матери огорчила ее меньше, чем она ожидала? Почему даже сейчас она не плачет? А ведь эта молчаливая дикарка, которая почти все свободное время проводила вне дома, бродя по окрестным полям и лугам, по-своему сильно была привязана к матери. В последние дни, когда приступы ужасного недуга, который свел мать в могилу, следовали один за другим, Флора то и дело подсаживалась к изголовью больной и умоляла пригласить врача; девушка догадывалась о гнусном замысле Мизара и надеялась, что страх быть уличенным заставит его отступить. Но в ответ умирающая только яростно твердила «нет», словно гордость мешала ей прибегнуть к чьей-либо помощи в поединке с Мизаром, — Фази считала, что так или иначе она одержит верх, потому что денег он все равно не получит! И в конце концов Флора перестала вмешиваться, собственные страдания опять поглотили ее, она вновь стала исчезать из дому и до одури бродила, ища забвения. Да, вот почему она теперь будто окаменела: когда человек так жестоко терзается, он становится глух ко всему остальному; ее мать скончалась и лежит перед ней бездыханная, без кровинки в лице, а она не может даже поплакать над ней, попечалиться. Не пойти ли в полицию — донести на Мизара? Для чего? Ведь все идет прахом! Флора по-прежнему не отводила глаз от покойницы, но думы ее были далеко; она сама не заметила, как перед ее мысленным взором опять возникло привычное видение, и всем ее существом снова овладела навязчивая идея, сверлившая мозг; лишь время от времени ее выводил из тяжелого забытья оглушительный грохот мчавшихся мимо поездов — они заменяли Флоре часы. Вдали послышался нарастающий гул, приближался пассажирский поезд из Парижа. Вот паровоз поравнялся с окном, его огромный фонарь осветил комнату, точно молния, точно зарево пожара.