Завтра я иду убивать. Воспоминания мальчика-солдата - Ишмаэль Бих

Старик разозлился.

– Если вы не скажете правды, я велю своим людям привязать к вашим ногам камни и бросить вас в реку! – прорычал он.

Мы попытались объяснить, что произошла страшная ошибка. Мы – простые школьники. Жители тем временем кричали: «Утопить бандитов!»

Парни из отряда самообороны подошли к нам и стали обыскивать карманы. У меня нашли кассету и подали ее главному. Тот выразил желание послушать эту музыку. Принесли магнитофон, и оттуда раздался речитатив:

You down with OPP (Yeah you know me).You down with OPP (Yeah you know me).You down with OPP (Yeah you know me)Who’s down with OPP (Every last homie)[9].

Староста нажал на кнопку, музыка смолкла. Он задумчиво поглаживал бороду.

– Скажи-ка, – обратился он ко мне. – Откуда у вас иностранные записи?

Я ответил, что мы пели в рэп-группе. Старик не знал, что такое рэп, и я постарался, как мог, объяснить.

– Это похоже на притчи, только на языке белых людей, – заключил я. А еще упомянул, что мы учились петь и танцевать в Маттру Джонге, где находилась наша школа.

– В Маттру Джонге? – переспросил староста и подозвал молодого человека, который был родом из этого города. Он спросил, знает ли нас этот юноша и слышал ли, чтобы мы выступали с «притчами на языке белых людей». Оказалось, что парень знает всех нас по именам и видел наши выступления! Нам он был не знаком, но мы улыбнулись ему тепло и приветливо, как будто тоже его узнали. Он спас нам жизнь.

Нас развязали и принесли поесть – немного маниоки и копченой рыбы. Мы поблагодарили жителей деревни, перекусили и заторопились дальше. Глава селения и несколько охранников предложили нам остаться с ними, но мы отказались. Еще раз выразив жителям признательность за гостеприимство, мы отправились своим путем, потому что знали: рано или поздно повстанцы доберутся и сюда.

Мы медленно брели по тропинке, пролегавшей через густой лес. Ветки деревьев лениво качал слабый ветерок. Небо будто заволокло дымом, и сквозь серую пелену виднелось тусклое солнце. К вечеру на горизонте показалась заброшенная деревенька. В ней было всего шесть домиков из сырцового кирпича. Мы присели на земляной пол одной из веранд. Я посмотрел на Джуниора. По его лицу струился пот. Последнее время он был особенно молчалив. Он на мгновение глянул на меня и улыбнулся, но потом снова помрачнел. Брат поднялся и вышел в сад, долго и неподвижно смотрел на закат, пока солнце не скрылось за горизонтом. Потом он вернулся на веранду, поднял камешек и остаток вечера играл с ним. Я наблюдал за его движениями, надеясь, что наши взгляды встретятся. Может, тогда он скажет, что сейчас с ним происходит. Но он так и не поднял головы. Все перекатывал в руках камень и смотрел в пол.

Когда-то давно Джуниор учил меня играть в «блинчики». Мы ходили на реку с ведрами, и однажды он рассказал, что научился волшебному искусству кидать камешки так, что они не тонут. Брат ловко отклонил корпус в сторону и послал камешек вдоль поверхности воды так, что он будто отскакивал от водной глади. Каждый последующий улетал все дальше предыдущего. Я тоже попробовал, но у меня никак не получалось. Тогда он пообещал, что как-нибудь, когда будет больше времени, обязательно научит меня. Потом мы водрузили тяжелые ведра с водой на голову и пошли домой. По дороге я поскользнулся и разлил воду. Джуниор отдал мне свое ведро, а сам вернулся к реке. Когда он, позже, пришел домой, то первое, о чем спросил, – не ушибся ли я. «Все в порядке», – ответил я, но он все равно внимательно осмотрел мои локти и колени, а потом принялся меня щекотать. В тот вечер, когда я пристально наблюдал за ним в чужой деревне, в чужом доме, мне очень хотелось, чтобы он спросил, как тогда: «Как ты себя чувствуешь?»

Четверо наших друзей глядели на верхушки деревьев перелеска, который обрамлял селение. Гибрилла сидел, упершись подбородком в колени. Нос у него подергивался, как от нервного тика. Он судорожно выдохнул. Таллои все время притопывал ногой, будто старался таким образом отвлечь себя от мрачных мыслей. Калоко никак не мог удобно устроиться, без конца вертелся и каждый раз, меняя положение, тяжело вздыхал. А вот Халилу сидел спокойно. Его лицо ничего не выражало, и казалось, душа его витала где-то вдали от тела. Мне хотелось знать, что чувствует и о чем думает Джуниор, но в тот вечер я никак не мог найти удачный момент, чтобы заговорить с ним. Теперь я страшно жалею об этом.

На следующее утро через это селение прошла большая группа беженцев. Среди них была женщина, которая узнала Гибриллу. Она сказала, что его тетя находится в деревне примерно в пятидесяти километрах от этой. Женщина объяснила, как туда добраться. Мы набили карманы неспелыми апельсинами (есть их было невозможно – слишком кислые. Но другой провизии у нас не было) и снова двинулись в путь.

Деревенька Каматор находилась очень далеко от Маттру Джонга, который по-прежнему удерживали боевики, но ее жители были начеку и были готовы бежать при первом появлении повстанцев. Они предоставили нам кров и пищу, но мы должны были отработать, выполняя роль дозорных. В пяти километрах от деревни находился высокий холм. С его вершины прекрасно просматривалась ведущая к селению дорога. Около месяца мы весь день с раннего утра до позднего вечера проводили на часах. Но ничего не происходило. Конечно, мы слишком хорошо знали, что бандиты рано или поздно придут и сюда. И все же постепенно теряли бдительность.

Приближался сезон полевых работ. Начались дожди, влага пропитала почву. Птицы принялись вить гнезда в кронах манговых деревьев. Каждое утро выпадала роса: и трава, и земля были совершенно мокрые. К середине дня в воздухе стоял такой сильный и пьянящий аромат, что мне хотелось броситься на землю и кататься по ней. Мой дядя в шутку говорил, что в это время хорошо умереть. Солнце вставало очень рано и плыло по ярко-голубому безоблачному небу. Трава на обочине дороги выгорела – часть была совсем сухой, а часть еще зеленой. В ней хорошо видны были муравьи, которые тащили пищу в свои жилища.

Селяне решили, что боевики уже не придут. Как мы ни старались убедить их в обратном, они стояли на своем. Нас сняли с вахты и отправили на сельскохозяйственные работы. Начались новые испытания.

В моей семье никто не занимался земледелием. Крестьянский труд я наблюдал только со стороны, поэтому не знал, насколько он тяжек. В те летние месяцы 1993 года, помогая жителям Каматора, в котором практически все были заняты в сельском хозяйстве, я понял, как непроста жизнь земледельца.

До гражданской войны я иногда навещал бабушку в сезон полевых работ. Но единственное, что она поручала мне делать, так это перед сбором урожая поливать вином землю по периметру поля. Это было частью ритуала: так люди благодарили богов и духов предков за то, что те напитали почву плодородными соками и помогли вырастить много риса и других плодов.