Хьюстон, 2015: Мисс Неопределённость - Майк Мак-Кай
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Ты — в Штатах, слишком веришь „CNN“. Раздувают из мухи слона, — сказал я, — Ещё месяц-другой, Украина угомонится, а Путин отдаст Крым назад, вот увидишь».
«Ты уж там поосторожнее, Кальвин. Надеюсь, семья в порядке? Сын не боится — рядом с Фукушимой?»
«Какое рядом?! От Британской Школы до Фукушимы — триста километров. Натурально, Дианна — непрерывно переживает и летает к сыну каждый месяц, благо чартер бесплатный. Но радиация ни при чём».
Что ежели Зигмунд прав? Пока мой Жан-Клод учился в Международной Школе в Ново-Холмске, ситуация была вполне приемлемая. По сравнению с Нигерией и Папуа-Новой Гвинеей, где Дианна и я провели в общей сложности около десятилетия. Конечно, Ново-Холмск — не более чем огромная деревня, но всё-таки — цивилизация. Однако, Международная Школа учит детишек лишь до одиннадцати лет. Далее — интернат на выбор: Европа, Сингапур или Япония. Компания платит.
Францию мы отмели сразу. Почти сутки в один конец, да с неудобной пересадкой в Москве. Сингапур — ничуть не лучше, только пересадка в несколько более комфортабельном Сеуле. На дворе стояло уже лето 2013, опасения после цунами и взрыва атомных реакторов рассеялись, и мы выбрали Токио. Всего шесть часов на дорогу, но интернат есть интернат. Оставим развитие сурового характера и самостоятельности тем, кто в воспитании подростков ничего не понимает. А я бы предпочёл воспитывать парня сам. В домашних условиях.
«Если передумаешь с НХЭЛ, первый звонок — мне, — пророкотал голос в трубке, — Нам позарез нужен грамотный главный геолог».
«У меня предчувствие, скоро я приму твоё предложение», — сказал я.
Глава 4. А. Мак-Брайд, ведущий инженер-разработчик
Россия засекретила информацию о добыче газа
Обвальное падение добычи «Газпрома» в 2014 году заставило Центральное диспетчерское управление топливно-энергетического комплекса Российской Федерации полностью закрыть информацию о суточных объёмах производства газа в России. Исторические данные также удалены из открытого доступа. Аналитики считают основными причинами снижения износ оборудования и уменьшение числа рабочих газовых скважин.
Новость сообщил эксперт по нефтегазовой отрасли, основатель и генеральный директор консалтинговой компании «East European Gas Analysis» Михаил Корчемикин.
«В конце августа ЦДУ ТЭК прекратило публикацию данных о добыче в „Газпроме“, оставив открытой информацию об общем суточном объёме в Российской Федерации. А теперь статистика добычи газа полностью удалена из открытого доступа», — отметил эксперт.
Интерфакс — Россия Понедельник, 3 ноября 2014 г.Комната для совещаний в русской Комиссии по запасам будто перенесла в сороковые годы прошлого века. Тяжеленная дубовая дверь в два человеческих роста. Полированный стол — покрыт шпоном красного дерева, и огромный, как нефтяная платформа. До сидящих на противоположной стороне — не менее пяти ярдов [4,5 м]. Под стать столу — кресла, массивные, с резной спинкой, одной рукой не подвинешь. Прозрачные тюлевые занавески на окнах — в рюшечках. Я разглядел в узоре серп, молот и пятиконечные звёзды. Деревянные панели стен — по плечо, и отделаны инкрустациями, изображающими друзы кварца и почему-то — пшеничные колосья. Тяжёлые тёмно-зелёные портьеры у дверей и окон — часовые на посту. Огромная геологическая карта Советского Союза — во всю стену. За окном — серенькая московская осень.
Немного подкачал в комнате старый и слегка вытертый по центру ковёр. Хотя, почему подкачал? Как раз в жилу. Открывается дверь, и ступая мягкими сапогами, — входит товарищ Сталин. Держа на отлёте трубку, принимается ходить взад-вперёд по протоптанной тропинке на ковре. Неожиданно останавливается, затянувшись крепким табаком, спрашивает: «Товарищ Берия, что по поводу запасов Пинежского думает товарищ Мак-Брайд?»
Но это фантазии. А в реальности — перед картой Советского Союза стоит тренога с экраном, на столе — проектор «Тошиба» и мой ноутбук. Там же возле проектора заготовлены карты Пинежского и шесть копий нашего отчёта, профессионально переплетённые в стандартные тёмно-бордовые обложки с логотипом НХЭЛ. От компании — одиннадцать человек, но только Сандра Клейн, Вик Зорин и я — имеем отношение к отчёту. Остальные, все русские из Директората продаж и Юридического отдела, — создают кворум. На экране светится тот же логотип и уже набивший оскомину заголовок: «Пинежское газо-нефтяное месторождение. Уточнение…»
Бесшумно открывается дверь, и входят товарищи… нет, не Берия и Молотов, а члены уважаемой Комиссии. Председатель — не хуже Сталина. Невысокий, но широкий в кости, с копной пепельно-серых волос. По очереди жмёт руку всем собравшимся. Фамилия отчего-то греческая. Рукопожатие твёрдое, взгляд светло-стальных глаз — внимательный, изучающий. Он обходит стол и располагается напротив в центре. Из кожаной папки извлечены: тонкие очки в золотой оправе, ежедневник, массивное вечное перо, и, откуда ни возьмись, — последней модели «ай-пад». Коллега из Директората продаж шепчет мне: председатель участвовал в открытии Уренгоя.
Докладывает, естественно, Вик, по-русски, в обычной экспрессивной манере. Ориентируясь по его сигналам, я плавно переключаю слайды и вращаю на экране трёхмерную модель месторождения — пожалуй всё, на что я тут гожусь. Сандра Клейн на самом правом фланге, рядом — переводчица, лет двадцати пяти, арендованная на день московским офисом. Я не слышу, что синхронист бормочет Сандре в ухо, но вижу как начальница морщится. Наверняка, девушка безбожно перевирает терминологию.
Председатель поднимается с кресла и жестом останавливает Зорина. Вместе разворачивают по столу карты. Упёршись в полированный стол ладонью, старик водит по карте колпачком вечного пера, переспрашивает. Вик объясняет. Кивок головой, поджатые губы. Я слышу, в диалоге несколько раз проскакивает слово «смектит». Председатель кривится, как от зубной боли.
Презентация Вика закончена, и лазерная указка переходит к профессору Тихонову, эксперту из русского Института Нефти и Газа. Опять развернули карту. Я знаю, рецензия положительная. Несколько ранее профессор приезжал в Ново-Холмск, смотрел наши слайды, ходил с Виком в кернохранилище[31] и долго крутил на рабочих станциях модели месторождения.
После официального отзыва, по очереди высказываются члены комиссии. Короткие реплики, понимающие кивки и улыбочки. Похоже, отчёт прошёл «на ура» — не зря старались.
Последним говорит председатель — и оказывается: старались зря! Я не понимаю ни слова по-русски, но вижу как бледнеет Сандра Клейн.
«Однако, — говорит она по-английски, — Вы согласны, первоначальные оценки запасов — ближе к реальности?»
Синхронист переводит, следует ответ, и Сандра спрашивает: «Какое это имеет значение?» Естественно, председатель говорит по-русски. Эх, надо было сесть по-другому! Я — у ноутбука, на левом фланге, дальше — переводчица, потом — Клейн, чтоб я слышал перевод краем уха. Пройти направо и встать у них за спиной? Ничего хорошего. А вдруг попросят показать какой-нибудь слайд? Придётся бежать назад к проектору, и получится смешно и глупо. Почему Кальвин Ланц с нами не поехал?
«Аластаир, покажите ещё раз микрофотографии», — просит Вик от экрана. Я прокручиваю PowerPoint к заказанному месту. Председатель разражается длинной тирадой, Зорин вроде бы возражает, профессор Тихонов закатывает глаза. Неизвестный член комиссии напротив справа — безучастно водит костлявым пальцем по экранчику смартфона…
Из комиссии мы едем на четырёх роскошных чёрных «Мерседесах» — в московском представительстве НХЭЛ озаботились, чтоб мы выглядели как можно внушительней, хотя и не помогло. В обнимку с ноутбуком и картами, я оказываюсь на заднем сиденье — вместе с профессором Тихоновым. Рядом с водителем — переводчица.
— Просветите, профессор, что это было? — спрашиваю я, слегка отдышавшись, пока водитель «Мерседеса» маневрирует в бесконечных пробках московского Замоскворечья.
— Ваш рапорт не принялся, — заявляет Тихонов. В отличие от Вика, профессор говорит по-английски медленно, с трудом подбирая слова.
— И где мы напортачили в отчёте?
— Мы? Нигде! Если отчёт плохой, я не дам белый шар. Простите: положительный отзыв. У меня тоже — репутация! Технически, отчёт — отлично!
— Так в чём же дело?
— Нехорошее политическое мгновение.
— Мгновение?
— Неподходящий политический момент, — подсказывает с переднего сиденья переводчица.
— Вот-вот, он самый: политический момент, — кивает профессор.
— Вы имеете в виду падение цен на нефть, экономические санкции, или плохие отношения Путина с Обамой?
Про нефтяные цены я спросил не зря. «Брент» уже третий месяц как соскочил с нормальных для него сотни баксов, пробил психологическую отметку девяносто, и продолжал бодро катиться вниз. Кое-кто опасался, будет семьдесят пять, или даже (невозможно поверить) — семьдесят.
